Джон Карре - Абсолютные друзья
Он останавливается, поворачивается лицом к Манди, чуть наклоняется, чтобы встретиться с ним взглядом. «Я все понял, – думает Манди. – Вы – Эрих фон Штрохайм в „Бульваре Заходящего солнца“».
– Не верится, не так ли, мистер Манди? Старый псих с деньгами, лезущими из задницы, как дерьмо, думает, что может перестроить мир.
– Я этого не говорил.
– Так скажите хоть что-нибудь. Вы меня нервируете.
Манди наконец-то удается выдавить из себя: «А где мое место в этом раскладе?»
* * *– Насколько мне известно, мистер Манди, совсем недавно вы были совладельцем школы английского языка в Гейдельберге?
Это говорит Свен. Свен, который подхватывает говно, вылетающее из сраки. За Свеном сидит Анджело, со сложенными в тени руками. Утомленный выступлением, Дмитрий плюхается на диван.
– Виновен, – соглашается Манди.
– И задачи школы – учить современному английскому профессионалов бизнеса.
– Верно, – кивает Манди, думая о том, что Свен говорит точно так же, как и один из лучших его учеников.
– И эта школа в настоящий момент закрыта, сэр? До завершения юридических разбирательств?
– Она не работает. В настоящий момент это экс-школа, – беспечно отвечает Манди, но его остроумие, если он и пытался пошутить, не находит отклика в немигающих глазах Свена.
– Но вы по-прежнему совладелец, вместе с вашим партнером Эгоном?
– Технически – возможно. А на практике после дефолта я – единственный владелец школы. Наряду с банком, шестью компаниями-залогодержателями и прочими кредиторами.
– Сэр, что вы можете сказать о статусе школьного здания? Каков он на текущий момент? – Свен открывает папку, которой, судя по всему, о делах Манди известно куда больше, чем самому Манди. «Насчет текущего момента я как-то не уверен, – думает Манди-педант. – Почему не данный момент, а то и проще – теперь?»
– Двери заколочены и закрыты на все замки, – отвечает он. – Здание нельзя использовать, нельзя арендовать, нельзя продать.
– В последнее время вы видели вашу школу, сэр?
– Я предпочитаю не высовываться. Слишком много подано судебных исков. Месяц тому назад проезжал мимо. Сад зарос сорняками.
– Каковы возможности школы?
– Численность студентов? Учителей? О чем вы?
– Сколько человек может одновременно разместиться в самом большом помещении?
– Наверное, шестьдесят. В старой библиотеке. Может, шестьдесят пять. Мы так не работали. Ну, иногда собирали всех на общую лекцию. Обычно студенты занимались небольшими группами в маленьких классах. Трое учителей, я, Эгон и еще один мужчина, в группе максимум шесть человек.
– А доход? Деньги? Сколько приносила школа, если вас это не затруднит, сэр?
Манди корчит гримасу. В деньгах он как раз и не силен.
– Этим занимался Эгон. Я могу назвать только очень приблизительные цифры. Значит, так, с каждого студента в час мы брали двадцать пять евро, трое учителей, занятия иной раз начинались в шесть утра, некоторые занимались до работы…
– Конечно. – Свен возвращает его с небес на землю.
– Скажем, три – три с половиной тысячи в день, если нам везло.
Дмитрий вновь подает признаки жизни.
– Ваши студенты, откуда вы их брали, мистер Манди?
– Откуда могли. Мы ориентировались на прослойку молодых менеджеров. Частично из университета, но в основном из местных компаний. В Германии Гейдельберг – столица высоких технологий. Биохимия, коммуникации, программное обеспечение, средства массовой информации, полиграфия, что ни назови. Целый город-спутник, где все жители ускоряют технический прогресс. И университет под боком.
– Я слышал, у вас занимались представители всех национальностей.
– Правильно слышали. Французы, немцы, итальянцы, китайцы, испанцы, турки, тайцы, ливанцы, саудовцы, черная Африка, кто угодно, мужчины и женщины. И множество греков.
Но, если Манди хочет определиться с национальностью Дмитрия, он лишь теряет время.
– Значит, деньги поступали со всего света, – предполагает Свен, когда Дмитрий вновь погружается в молчание.
– К сожалению, в недостаточном количестве.
– То есть они и уходили, сэр?
– Слишком много.
– Тоже по всему свету?
– Только с Эгоном. Поэтому нам едва хватало на жалованье и на оплату счетов.
– Школа работала по уик-эндам, сэр?
– По субботам с утра до вечера, в воскресенье – вечером.
– То есть студенты приезжали и уезжали каждый день, в любое время? В том числе и иностранцы? Приезжали и уезжали?
– В период расцвета.
– И сколько длился этот период?
– Пару лет. Пока Эгона не обуяла жадность.
– Свет горел в окнах всю ночь? Никто не удивлялся?
– Только до полуночи.
– И кто отдал такое распоряжение?
– Полиция.
– Да что полиция понимает в образовательном процессе? – резко встревает Дмитрий.
– Они ответственны за тишину и порядок. Школа расположена в жилом районе.
– У вас были, ну, школьные семестры? – продолжает Свен. – Сейчас, мол, каникулы, а вот это – учебный период.
«Школьные семестры – это любопытно», – думает Манди.
– Теоретически школа работала круглый год. На практике мы следовали заведенному порядку. В августе работать смысла нет, потому что ученики рвутся в отпуск. То же самое можно сказать о Рождестве и Пасхе.
Дмитрий отлепляется от спинки дивана, выпрямляет спину, похоже, уже услышал все, что хотел. Хлопает ладонями по бедрам.
– Хорошо, мистер Манди, а теперь слушайте меня, и слушайте внимательно, потому что вопрос важный, и прежде всего для вас.
* * *Манди слушает внимательно. Слушает, наблюдает и удивляется. Концентрация максимальная, на большую он просто не способен.
– Мне нужна ваша школа, мистер Манди. Я хочу, чтобы она вновь функционировала, работала как часы, оснащенная всем необходимым: стульями, столами, компьютерами, книгами и так далее. Если мебель продана, закупите новую. Я хочу, что школа выглядела и учила так же, как прежде, до банкротства, а то и лучше. Вы знаете, что такое противолодочное судно-ловушка!
– Нет.
– Я видел этот фильм. Старый ржавый корабль на горизонте. Подсадная утка для немецкой субмарины. А потом внезапно на корме поднимается английский флаг, борт отпадает и появляются жерла новеньких пушек. Они разносят субмарину в клочья, все нацисты идут ко дну. Именно эту задачу и будет решать ваша маленькая школа английского языка, когда Контр-университет поднимет свой флаг и объявит корпорациям, что они больше не будут вести мир по своему пути. Назовите дату, мистер Манди. Если завтра святой Николай придет к вам с мешком золота, как скоро вы сможете открыть школу?
– Это должен быть большой мешок.
– Я слышал, с тремястами тысячами долларов.
– Общая сумма долгов зависит от процента, который они насчитают. Дело-то давнее.
– Вы – мусульманин. Вам не следует говорить о процентах. Они противоречат вашей религии.
– Я не мусульманин. Только учусь. – Зачем я все это говорю?
– Триста пятьдесят?
– Последние три месяца я не мог платить обслуживающему персоналу. Чтобы вновь появиться в Гейдельберге, я должен прежде всего расплатиться с ними.
– Умеете вы торговаться. Значит, полмиллиона. Когда вы откроетесь?
– Вас интересует, когда начнется учебный процесс?
– Я спросил: когда?
– Технически – как только сделаем уборку и расставим новую мебель. При удаче, ученики могут найти нас сами, могут и не найти. Но чтобы начать полноценную работу… Сентябрь. Середина.
– Значит, мы можем открыться по-тихому и начать с нескольких студентов, почему нет? Если мы откроемся шумно, нас просто вышвырнут из кампуса. Откроемся по-тихому, только в двух городах, и они решат, что нет смысла связываться с такой мелочевкой. Мы откроемся в Гейдельберге и Сорбонне, а уж потом продолжим экспансию. На дверях указано название?
– Да, на медных табличках. Если они сохранились.
– Если сохранились, почистите их. Если таблички сняли, закажите новые. Бизнес у вас тот же – обучение английскому языку. В сентябре, пригласив известных лекторов, мы откинем борт и начнем стрелять. Свен где-нибудь поместит объявление: «Мистер Эдуард Манди возвращается на прежний пост директора школы и готов рассмотреть все претензии». – Синие детские глаза смотрят на Манди, во взгляде читается затаенная боль, даже жалость. – Мистер Манди, выглядите вы не так, как должно. Почему не бросаете котелок в воздух? Вы в депрессии или что? Все-таки человек, которого вы знать не знаете, собирается оплатить полмиллиона ваших долгов.
Изменить выражение лица по заказу не так-то просто, но Манди старается изо всех сил. Ощущение отрыва от реальности, испытанное совсем недавно, возвращается. Мысли у него те же, что и у Дмитрия: почему я не радуюсь?
