Себастьян Фолкс - Дьявол не любит ждать
Советская ночь становилась все глубже и темнее, а образы, всплывавшие в снах Бонда, — все более расплывчатыми, путаными и неясными. Под стук колес на стыках рельсов ему не то вспомнилось, не то приснилось детство, старый поезд в шотландских горах, потом голос матери… потом почему-то стеклянная галерея на заводе Горнера, запах, исходящий от огромных чанов с маковой выжимкой, он дурманил, усыплял, душил… Кто-то, кого он любил, звал его по имени… А потом, потом…
Он понял, что смотрит прямо в немигающие глаза на полумертвом неподвижном лице, скрытом в глубокой тени козырька кепи Иностранного легиона, а Скарлетт кричит:
— Джеймс, Джеймс! Джеймс!
Жирные руки Шагрена сомкнулись у него на горле, и Бонд, еще до конца не проснувшись, вступил в схватку не на жизнь, а на смерть — уже в который раз. Рефлексы и опыт сработали раньше, чем неохотно пробуждающееся сознание: действуя чисто автоматически, он изо всех сил ткнул пальцами в глаза Шагрена, но тот успел вовремя повернуть голову в сторону ровно настолько, насколько это было нужно. Бонд резко согнул и выпрямил ногу, как пружину, почувствовав, как его голень с размаха ударила в пах противника, но ветеран войны во вьетнамских джунглях не ослабил хватку. «Вполне возможно, что у него нет с собой оружия, — подумал Бонд, — потому что он хотел застать нас врасплох и сделать свое дело по-тихому».
Бонд чувствовал, что у него больше не осталось никаких резервов физических сил. Эта схватка была уже лишней, невыносимой для его тела — изголодавшегося, избитого и измученного. Будь на нем его собственные ботинки, он смог бы воспользоваться спрятанным в подошве лезвием: этим коротким клинком можно было если не убить, то уж по крайней мере серьезно ранить противника и получить возможность нанести решающий удар, когда тот хотя бы на миг ослабит хватку на горле. Увы, вместо привычной боевой обуви на Бонде были совершенно бесполезные ботинки, снятые с погибшего пилота авиалайнера. В легких Бонда оставалось все меньше воздуха.
Он не увидел, но почувствовал, как тонкая рука скользнула ему за спину и вытащила из-за ремня люгер.
Закричав от гнева, Шагрен повернулся и ударил рукой по запястью Скарлетт; в результате пистолет выпал на пол. Впрочем, этого мгновения хватило Бонду, чтобы перейти от все слабеющей защиты к нападению. Он оторвал левый мизинец Шагрена от своего горла и, схватив этот палец обеими руками, резким рывком с поворотом сломал его.
Шагрен повернулся обратно, теперь в его крике был не только гнев, но и боль. Он попытался ударить Бонда кулаком правой руки прямо в лицо. Бонд успел среагировать, поднырнув под руку Шагрена, и кулак скользнул по его спине. Скарлетт тем временем подняла с пола люгер.
— Не стреляй, — прошипел Бонд. — Нам только милиции не хватало.
Двое мужчин стояли, сцепившись друг с другом, на вздрагивающем и качающемся полу вагона. Между тем Скарлетт взобралась на спальную полку. Она попыталась ударить Шагрена рукояткой пистолета по голове, но вместо этого сбросила кепи, обнажив обритый наголо страшный череп, над которым так неудачно поработали хирурги-мясники из Омска.
Скарлетт удалось найти его уязвимое место, то, что он стыдился показывать людям, считая неприличным. Шагрен механически поднял обе руки, прикрывая от посторонних взглядов криво надвинутую на лоб и виски верхнюю часть черепа. В эту секунду Бонд, не разгибаясь, боднул его головой в солнечное сплетение. Шагрен сложился пополам, и Бонд с размаха ударил его коленом в подбородок. В купе, перекрывая стук колес, на миг раздался хруст сломанной челюсти.
— Скарлетт, опусти окно, — хриплым шепотом сказал Бонд. — Поможешь мне поднять его.
Бонд вспомнил беззащитных миссионеров — священников и монахов из долины Луары, приехавших во вьетнамские джунгли, чтобы проповедовать учение Христа. Он представил, как это чудовище вырывало невинным людям языки лишь за то, что они читали детям Библию… Он выхватил пистолет из рук Скарлетт, взял его обеими руками так, чтобы ствол торчал вниз, и изо всех сил обрушил на затылочную впадину Шагрена. Удар пришелся в самое незащищенное место черепной коробки. Бонд сначала услышал хруст пробиваемой кости, а затем почувствовал, как дуло пистолета вошло в мозг.
Палач-извращенец с уже вскрытой когда-то черепной коробкой издал животный вой и повалился на спальную полку. Взяв его за ноги, Бонд и Скарлетт стали мало-помалу просовывать его головой вперед в узкую щель полуоткрытого окна. Пока они пытались перехватить поудобнее его дергающиеся ноги, поезд подъехал к узкому туннелю, торцы и стены которого были облицованы кирпичом. В тот момент, когда их купе поравнялось со въездом в туннель, оказалось, что зазор между стенками вагона и краем туннеля довольно-таки мал; на въезде часть кирпичей была вмонтирована в стену чисто декоративно, образуя своего рода зубчатый обод вокруг жерла, уходящего вглубь. Один из кирпичей снес торчавшую из окна купе голову Шагрена, и этот лопнувший шар рикошетом ударился о стену туннеля. Вскоре вагон вновь выехал на открытое пространство, и Бонд поспешил вытолкать обезглавленное тело в окно. После этой весьма неприятной работы он как подкошенный рухнул на свое сиденье.
Скарлетт закрыла лицо руками и заплакала.
Когда Бонд проснулся, было уже светло; Скарлетт примостилась рядом с ним на полке, обхватила его руками и крепко прижалась к нему. Перед тем как лечь, она укрыла их обоих серым вагонным одеялом и набросила сверху теплую кофту, отобранную у кассирши на бензоколонке.
Волосы Скарлетт разметались по подушке и по лицу Бонда, словно темной шалью прикрывая ему глаза. Она осторожно погладила его покрытую старыми и свежими ранами спину и прошептала на ухо:
— Мы уже почти приехали, почти на месте, дорогой. Представь себе завтрак в Ленинграде в «Литературном кафе» на Невском проспекте. Отец рассказывал мне про это кафе. Мы закажем яичницу с копченой лососиной и кофе. А потом — катер. Хельсинки. А дальше — Париж.
Бонд улыбнулся, перевернулся на спину и поцеловал ее в губы. Несколько часов сна частично восстановили его силы.
— Вот интересно: почему каждый раз, как мы собираемся заняться любовью, — спросил он, — нас обязательно кто-нибудь прервет, перебьет или что-то помешает? Это что — тоже судьба?
— Нет, — ответила Скарлетт, — если судьба и вмешивается в нашу жизнь таким странным способом, то лишь для того, чтобы мы по-настоящему оценили наше счастье, когда наконец дождемся возможности быть вместе.
Скарлетт вышла в коридор и отправилась в туалет, прихватив губку и мыло из портфеля водителя «Волги». Бонд тем временем стал планировать очередной нелегкий день. Как только они доберутся до Хельсинки, он сразу же позвонит М. и выяснит, что произошло с «каспийским морским чудовищем». При мысли об этом телефонном разговоре Бонд непроизвольно улыбнулся. Старик никогда не мог скрыть удовольствия, когда слышал его голос после долгого вынужденного радиомолчания.
Они выжали все, что можно, из советского тюбика с зубной пастой и ржавого вагонного умывальника; после этого оставалось только сидеть и ждать, когда поезд прибудет в Ленинград.
— Скарлетт, как только мы попадем в район порта, — сказал Бонд, — тебе придется самой найти такого человека, у которого, во-первых, есть катер, а во-вторых — здоровая склонность к рискованным приключениям. Граница между коммунистами и свободным миром проходит где-то посредине Финского залива. Я думаю, у нас есть все основания полагать, что эту водную границу постоянно патрулирует вооруженная береговая охрана, или, как называют здесь эти подразделения, морские пограничники.
— Значит, мое задание — найти пирата, — предположила Скарлетт.
— Именно так, — подтвердил Бонд. — Причем пирата, у которого есть очень быстроходный катер.
— Мне понадобятся деньги.
— Слушай, я так скоро переквалифицируюсь в налетчика или даже в обычного карманника.
— У тебя к этому врожденная склонность, любимый. Грех не воспользоваться.
Бонд тяжело вздохнул и, вынув обойму из люгера, пересчитал патроны.
От Московского вокзала до Невского проспекта было рукой подать. Позавтракав, они распределили обязанности на первую половину дня. Бонду предстояло раздобыть денег, а Скарлетт должна была заняться поисками подходящего катера в порту. Встречу они назначили позади Пушкинского театра в час дня. Бонд, сгорая от стыда, стащил с прилавка универмага вязаную шапочку, отворот которой можно было отогнуть, закрыв таким образом большую часть лица. Этим нехитрым маскировочным приспособлением он и воспользовался, когда пришло время совершить налет на инкассаторскую машину, которая подвезла наличные деньги к отделению какого-то банка на тихой улочке неподалеку от Московского проспекта. Бонду оставалось утешать себя тем, что хотя бы стрелять на сей раз не пришлось: при виде наставленного на него пистолета охранник от изумления остолбенел и даже не пытался оказать сопротивление. Более того, когда Бонд покинул место преступления, инкассаторы, по-видимому, еще какое-то время пребывали в ступоре, потому что он успел не только выбросить шапочку в урну, но и удалиться от здания банка на приличное расстояние, прежде чем далеко позади раздался вой милицейской сирены. Избавившись от компрометирующего головного убора, Бонд вынул из портфеля и надел соломенную шляпу «учителя математики», купленную в ГУМе, а затем, напустив на себя как можно более непринужденный вид, провел оставшееся до встречи время в городском саду на набережной Невы.
