Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио
— Смотрите, — сказал Барски. — А вот и полная луна!
Было ровно двадцать два часа четыре минуты, Норма автоматически бросила взгляд на часы. Ну да, допустим, взошла луна. А как же быть с космическим величием? Преклонением перед ним?
— Вообще-то это чудо не слишком впечатляет. Я о том, что подобные чудеса можно рассчитать с точностью до секунд на много лет вперед.
— Да, некоторые чудеса природы поддаются расчету, — согласился Барски. — Но такое чудо, как человек — непредсказуемо. Увы…
25
Следующий день выдался ветреным, часть неба закрыли быстро бегущие тучи. Норма с Барски отправились в Брайзах. Барски вел машину спокойно и уверенно.
— По-моему, вы все-таки бывали здесь, — сказала Норма.
— Нет, никогда, честное слово, — ответил Барски.
Шоссе проходило вдоль обширнейших виноградников, где с лоз свисали спелые гроздья. Потом мимо убранных уже полей и перелесков, черных и темно-зеленых. В туманной дали Норма видела отроги горной цепи.
— Брайзах, — почему-то с улыбкой проговорил Барски, — это такой же монастырский город, как Кольмар или Базель, Страсбург или Фрайберг. После ухода кельтов римляне соорудили на горе, на mons brisiacus, крепость. О-о, посмотрите, как мгновенно меняются все краски вокруг, стоит только тучке заслонить солнце! Красота, правда?
— Еще какая, — проговорила Норма, искоса взглянув на Барски.
Откуда такой пафос, подумала она.
— Город страшно пострадал во время второй мировой. Из каждых пяти домов четыре разрушено, от средневекового монастыря остались одни руины.
Норма опустила боковое стекло, и ветер обдувал ее лицо. Сейчас все как в Ницце в ресторане тем памятным утром, все точно так же, взволнованно подумала она — я снова ощущаю неописуемую умиротворенность, во мне словно поселилась великая тишина, эта удивительная уверенность в себе.
Справа от шоссе снова потянулись виноградники, а слева паслось множество овец, вокруг которых прыгала маленькая черная собачка.
— Отстроенные стены монастыря несут на себе отпечаток всех эпох, — продолжал Барски, по-прежнему счастливо улыбаясь. — И заложившие его римляне оставили свой след, и готика перестройки видна, и позднеготический стиль завершения. Особенно знаменит высокий алтарь работы мастера, подписывавшегося инициалами Н. Л., и «Страшный суд» Мартина Шонгауэра. Его «Мадонна у куста роз» находится сейчас в Кольмаре, в церкви ордена доминиканцев, куда ее перенесли из предосторожности…
Он обходил слева колонну французских военных грузовиков. Солдаты, сидевшие под брезентом, начали махать Норме, и она ответила им тем же, а потом посмотрела на Барски, будто видела его впервые. Он никогда прежде не говорил при ней в таком тоне и никогда прежде так не улыбался.
— А теперь признавайтесь, откуда вам все это известно, если вы здесь никогда не бывали, — попросила она его.
— Помашите им еще! Видите, как солдаты рады видеть красивую женщину.
Норма последовала его совету, и солдаты, улыбаясь во весь рот, дружно замахали в ответ.
Удивительное дело, подумала она, отчего у меня легко на сердце? «Легко на сердце» — где я слышала это? «Кто я, сам не знаю. И откуда пришел, сам не знаю. И куда я иду, сам не знаю. Странно только, что на сердце легко». Нет, где все-таки? Меня тоже удивляет мое настроение. Если разобраться, это не радость, не веселье. Это что-то вроде… что-то вроде освобождения, раскрепощения, подумала она и снова посмотрела на Барски так, будто видела его впервые.
— Я ведь говорил вам уже, что мы, поляки, тронутые, — сказал он. — Красные и богобоязненные. А меня с детских лет интересовали монастыри, обители и церкви, скульптуры и картины старых мастеров. Произведения искусства, над которым человек работал полжизни, а то и всю жизнь. Возьмите к примеру человека по имени Матис Готхардт Нитхардт Грюневальд и его Изенгеймский алтарь. В наши дни его перенесли в музей Унтерлинден, это совсем рядом…
Как он удивительно улыбается, подумала она. Словно сам только что сошел со старинного полотна. Мы, журналисты, привыкли распознавать людей с первого взгляда. Мне казалось, будто я в некоторой степени разобралась в Яне и знаю ему цену. А теперь со мной рядом сидит совершенно другой человек, которого я знала и раньше — но односторонне.
— Все сведения о шедеврах и памятниках почерпнуты мной из книг. Из книг по искусству, из отдельных монографий, из энциклопедий, разных справочников и путеводителей. В молодости такую литературу было не достать. Верите ли, все родительское наследство — отец с матерью умерли во время войны — я продавал на черном рынке, в комиссионные магазины и букинистам, чтобы на вырученные деньги купить книги по искусству! К сожалению, все осталось в Польше… Какой виноград! Весь-весь холм в виноградниках! Большинство здешних уроженцев живет виноделием. Да, я был одержим этим собирательством. Вот почему я много знаю о монастырях и церквах в Германии, Франции, Италии, Испании, во всей Европе — хотя никогда в большинстве из них не бывал. В Брайзахе я тоже не бывал, но могу сказать вам точно, что́ вы увидите, когда войдете в стены монастыря. Чокнутый я, правда?
— Разве что немножко, — проговорила Норма.
— Я рассказывал вам о монастыре Святого Понса в Симьезе, — сказал он. — Но тогда, в Ницце, мысли ваши были далеко…
Пока они пересекали оживленный перекресток, Норма думала: как человек может быть уверен, будто действительно знает другого? Какое высокомерие, какое заблуждение! Что мне известно о Барски? Ничего. Абсолютно ничего. Странно даже…
Неопределенное чувство, напоминавшее смущение, постепенно усиливалось. Это чувство нереальности происходящего и потрясение оттого, что она не имеет даже отдаленного представления о духовной жизни сидящего рядом человека, мягкий свет дня и тепло словно окутали ее пеленой. Барски рассказывал о чем-то, но она улавливала лишь обрывки фраз.
— Мартин Шонгауэр, знаменитый художник и гравер… Уже при жизни его безмерно почитали и называли «Красой художников» и «Мартином Хипшем» — то есть «красавцем»… Пророки и ветхозаветные патриархи… пробуждение от трубного гласа… Мертвецы, встающие из могил… картина ада… хаос… разверстые, темные как ночь пропасти… языки пламени… страшные орудия пыток…
Это он о проклятых, рассеянно подумала Норма.
— …Муки… Страдания… Несправедливость… И улыбающееся небо… тропинки на лугу… Счастливцы в раю… ангелы, поющие и музицирующие… И — главный алтарь… из липы… как тончайшая филигрань… переплетение ветвей как окантовка… а в центре триптиха — возложение короны на голову девы Марии… гениальность резчика Н. Л… Его инициалы… столетия, а тайна… Кто он, Н. Л.?.. Никому не известно… Ну вот мы и на месте.
Норма вздрогнула. Они въехали в город с юго-восточной стороны. Вот евангелистская церковь, почтамт, ярмарочная площадь с фонтаном, восстановленные дома, фасады которых, как и фонтан, выдержаны в коричнево-белых тонах. Высоко над ними тянулось в небо мощное тело монастыря. К нему круто вверх извивалась узенькая улочка; они проехали ворота, поражающие своими размерами, потом следующие. Барски продолжал рассказывать об истории, но она слушала вполуха и воспринимала только отдельные слова.
— …большая часть драгоценностей… еще в тридцать девятом и сороковых годах в безопасное место… Конец войны… Бомбардировки и артобстрел при форсировании Рейна… Кроме руин… В прах, как и весь город… Пожертвования жителей… Помощь со всех сторон…
Улочка делалась все уже и круче. Глубоко внизу блестела полоска Рейна.
— …а пятнадцатого сентября сорок пятого года два колокола на северной башне опять зазвонили… Реставрация продлилась до шестьдесят восьмого года…
Норма не сразу заметила, что машина остановилась. Она все еще не сводила глаз с Барски.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Нет, ничего.
Когда она вышла из машины, ветер, достигавший здесь, наверху, едва ли не ураганной силы, чуть не сбил ее с ног, и она даже пошатнулась. Барски заботливо обнял ее за плечи.
