Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»
— Сколько?
Хмельницкий назвал сумму. Торвальд с готовностью закивал головой: его не переставляла удивлять и забавлять стеснительность русских в разговорах о деньгах. «Видимо, коммунизм здесь все-таки построен, пусть только в их головах…»
— Согласен. Пожалуйста, заверни Его… Спасибо тебе, Игорь.
— Тебе спасибо, Торвальд. Я заверну икону прямо сейчас: еще насмотришься. А то, боюсь, пред Его ликом вечер пройдет слишком добродетельно…
— А я хорошо подготовилась к сегодняшнему вечеру, — раздался ясный, чистый голос. Не слишком низкий и не слишком высокий, чувственный. Пока мужчины были заняты иконой, Гали «пряталась», не желая соперничать с произведением искусства, не будучи уверенной, что страсть коллекционера в Йоргенсене уступит чарам красивой женщины. Но теперь, когда лик «Спаса» исчез под холстиной, Гали отложила альбом.
— Это «Мартель» двадцатилетней выдержки, — Гали поставила на стол бутылку: сквозь стекло просвечивало ее темно-янтарное содержимое.
Йоргенсен обернулся к Гали. Хмельницкий разразился какой-то хвалебной речью в честь нее и ее приношения, но Торвальд не расслышал ни слова из речи приятеля. Он просто смотрел на женщину, как минуту назад смотрел на икону. Гали… парижанка в Москве, русская в Париже: Йоргенсен вдруг отчетливо вспомнил фразу, которую несколько минут назад, в предвкушении встречи с долгожданной иконой пропустил мимо ушей. Очарованность — вот состояние, которое охватило его. Как и всех, впервые видевших эту женщину. Темно-каштановые волосы собраны на затылке: даже в этой строгой прическе видно, какие они густые, мягкие и тяжелые. У левого виска вьется как бы случайно выбившаяся из прически озорная прядка. Высокий лоб, крупные, но не вульгарно пухлые, а четко очерченные губы… И глаза — если бы не они, женщина напоминала бы картину или статую, слишком прекрасную, слишком совершенную и лишенную жизни, чтобы волновать. Глаза под темными изогнутыми бровями светились необычным светом, как глубокое горное озеро непроглядно-темной ночью…
Гали не слушала Хмельницкого — она спокойно, открыто смотрела на Йоргенсена, терпеливо дожидаясь, пока словесный поток Игоря иссякнет.
— Я вижу, вас очень впечатлила икона, господин Йоргенсен… Я могу называть вас Торвальд?
— Конечно, я буду рад слышать свое имя из столь прекрасных уст, — даже самые витиеватые комплименты, адресованные Гали, не казались напыщенным преувеличением.
— Я пришла сюда пораньше, только чтобы взглянуть на «Спаса». Торвальд, я ведь тоже за ним охотилась и час назад пыталась увести у вас этот образ. Сулила Игорю золотые горы, готова была чуть ли не обанкротиться, но он непреклонен!
— Игорь смог отказать вам, Гали? Уж не заболел ли он?
— Игорь — настоящий друг, — продолжала Гали, — и его непреклонность спасла вас от разочарования, а меня — от разорения. Так что нам обоим остается только достойно отметить наше чудесное спасение…
Йоргенсен уже вышел из состояния, в которое повергает нормального мужчину столь неожиданное столкновение с совершенством. Он украдкой скользил взглядом по ее фигуре. Светло-палевый облегающий костюм, состоящий из приталенного жакета с обшлагами «ласточкины крылья» и узкой юбки до середины икр, не скрывал очертаний ее тела. Высокая, изящная — но отнюдь не худая. Узкими можно было назвать только ее запястья, щиколотки и талию. Эта женщина словно была создана фантазией кинопродюсера.
К ним приблизился Хмельницкий с двумя бокалами янтарного напитка.
* * *Когда стрелка тяжелых напольных часов остановилась на цифре пять, Самуил Бронштейн закрыл форточку и задернул тяжелые плюшевые портьеры. Окно выходило на Баррикадную, которая наполняла гостиную шумом и пылью. Бронштейн любил тишину, а уж сейчас, когда он участвовал в операции, он особенно в ней нуждался. В ожидании гостей он старался найти себе какое-нибудь дело и стал готовить бутерброды на кухне.
В этот день Бронштейн был как никогда собран: ему предстояло организовать встречу Скоглунда с «настоящим специалистом» и попытаться задержать норвежца часа на два — три. Раздался звонок в дверь. Посмотрев в глазок, Самуил неторопливо впустил нового гостя.
— Лукьянченко Николай Антонович, — представился посетитель, среднего роста, коренастый и крепко сбитый человек.
— Самуил Моисеевич Бронштейн. Здравствуйте.
— Здравствуйте, Самуил Моисеевич, — мужчины пожали друг другу руки.
Рукопожатие гостя было крепким и энергичным, осанка — прямой, движения — мягкими, точными, лаконичными. Манера этого человека держаться с незнакомыми людьми, как будто он знает их уже много лет, снимала естественное напряжение в начале знакомства.
Скоглунду обещали встречу с «настоящим специалистом» и обещание сдержали. Лукьянченко был доктором технических наук из секретного научно-исследовательского института Министерства обороны. Он много лет занимался техническими системами противолодочной защиты. Направление работы Лукьянченко не подлежало обсуждению в широких академических кругах. Сегодня ему предстоял разговор, по понятным причинам тяжелый: Лукьянченко получил задание под угрозой задержки очередного звания найти максимальное количество изъянов и недостатков в системе «Посейдон». И ткнуть в них норвежца носом.
— Чай? Кофе?
— Чайку, пожалуйста. Сахара — одну чайную ложку.
Бронштейн быстро вошел в роль хозяина дома и чувствовал себя в ней весьма естественно, когда «гостями» были военные и чекисты. С подозрительным, упрямым Скоклундом, уже начинающим впадать в депрессию, было тяжелее. После длительных и выматывающих душу переговоров Кнут мрачно напивался в компании Бронштейна, который пил только минеральную воду. А напиваться одному в присутствии непьющего не доставляло Кнуту никакого удовольствия.
Бронштейн приготовил чай, разлил его по стаканам в мельхиоровых подстаканниках. Достал коробку рот-фронтовских конфет. Кстати, к «решающей встрече» все было основательно подготовлено: холодильник «ЗИЛ» ломился от снеди.
— Я вам нужен во время беседы? — спросил Бронштейн.
— Посмотрим, как она пойдет, — ответил гость неопределенно.
Конечно, участие Бронштейна в переговорах ограничивалось только консультированием участников по температурным режимам северных морей и течениям… Основную роль он уже сыграл: свел Скоглунда и покупателей секретов.
Скоглунд опаздывал. В ожидании опоздавшего, как это обычно бывает, завязался непринужденный разговор.
— …Нет такой естественной и точной науки, которая бы могла рассчитать и предсказать все явления природы. Может быть, я и «еретик», но даже прогнозы погоды ставят под сомнение уверенность в познаваемости мира! — к своим пятидесяти годам Бронштейн стал пессимистом.
— Да вы скептик. Что ж, здоровый скептицизм для ученого нормален, но не пессимизм! — возражал Лукьянченко.
— А я не пессимист. Непредсказуемым и непознаваемым кажется мне не какой-то там мистический «фатум», «рок» или «провидение», а природа. Величайшее проявление материи во всем ее совершенстве! Четверть века я изучаю океан, достаточно много о нем знаю. Вы знаете, что древние философы делили окружающий мир на ignoramus и ignorabimus? To есть, на мир, который может быть познан человеческим интеллектом и ту часть природы, несравненно большую по объему, которая не может быть познана никогда. Я отдал океанам уже половину жизни и могу с уверенностью сказать, что я о нем почти ничего не знаю.
— Ну, вы Сократа цитируете, Самуил Моисеевич. Пусть мы природу и не познали, но того, что «знаем», вполне хватает на создание хорошо работающих гипотез, отлично применяемых на практике. Позвольте вам напомнить, уважаемый коллега, что в средние века наши предки подразделяли окружающую действительность на мир, постигаемый разумом, так называемый mundus intellegibilis, и мир, воспринимаемый чувствами — mundus sensibilis. Причем, чувства иногда дают фору всем суперэлектронным приборам. Позвольте вас спросить, коллега, откуда две тысячи лет тому назад индусы знали строение атомного ядра, не имея под рукой даже увеличительного стекла? Надеюсь, вы не верите, что им обо всем этом рассказали инопланетяне.
Звонок в дверь оборвал Лукьянченко на полуслове. Скоглунд опоздал минут на сорок. Но Бронштейн даже слегка расстроился, что Кнут не пошлялся еще часок: новый знакомый оказался на редкость интересным собеседником. Представив своих гостей друг другу, Бронштейн отправился на кухню.
С появлением Скоглунда атмосфера в доме сразу стала напряженной. В начале разговора Лукьянченко предложил сразу перейти к делу и рассказать об основных параметрах «Посейдона».
Лукьянченко и Скоглунд сели за стол, и русский специалист сразу перешел в атаку.
— Господин Скоглунд, на прошлой встрече с представителями компетентных органов СССР вы решили, как бы помягче выразиться, немножко пошутить. Мы считаем, что эта шутка была крайне неудачной. Откровенно говоря, вы посеяли в нас серьезные сомнения в искренности ваших намерений. Не скрою, ваше предложение заинтересовало нас, но вы почему-то решили начать непонятную игру — показали чертежи, не относящиеся к «Посейдону». Как это понимать? А что сегодня вы приготовили для меня? Может быть, схему усовершенствованной ветряной мельницы?
