Джеймс Донован - Незнакомцы на мосту
Пятница, 11 июля
В этот день апелляционный суд единогласно подтвердил виновность Абеля и данный ему тридцатилетний срок тюремного заключения.
Суд заявил, что, хотя окружной судья иногда допускал ошибки, тем не менее «эти ошибки не носят столь серьезного характера, чтобы потребовалось новое рассмотрение дела, тогда как материалы процесса прямо говорят о виновности обвиняемого…»
Что касается основного вопроса относительно обыска и ареста Абеля и его имущества, то судьи выразили мнение, что нет оснований проводить различие между законным арестом за совершенное преступление и процедурой депортации. Если обыск был законным в первом случае, когда он был связан с фактом ареста, то он должен быть законным и во втором случае.
(«По моему мнению, — писал впоследствии Абель, — решение апелляционного суда, хотя и многословное, фактически не затрагивает вопроса, который мы подняли в апелляции. Некоторые аргументы, выдвинутые судом, противоречат друг другу, а другие искажают выдвинутые нами аргументы. Я по-прежнему полагаю, что суд не столько дал ответ на важнейшие вопросы, сколько обошел их».)
Апелляционный суд следующим образом ответил на наш довод о том, что обвинение не сумело доказать, что передача военных секретов действительно имела место: «Люди, намеревающиеся собирать и передавать только ту информацию, которая доступна всем, обычно не считают необходимым использовать тайные коды, пустотелые монеты, карандаши и спичечные коробки».
Судья в заключение любезно отметил, что назначенные судом защитники, «представляя интересы апеллирующего, проявили редкие способности и действовали в самых лучших традициях своей профессии. Мы искренне благодарны им за оказанные ими услуги».
Полковник без всякого промедления напомнил мне о моем обещании подать апелляцию в Верховный суд США. «Что касается апелляции в Верховный суд, — написал он мне тут же, — я полагаю, что в соответствии с имеющейся у нас договоренностью вы предпринимаете необходимые меры».
Я пришел к выводу, что «в работе» Рудольфу трудно было угодить. Для того чтобы быть помощником и подчиненным полковника Абеля, когда он был в зените своей деятельности, наверное, требовались большая самодисциплина и величайшее внимание ко всем деталям. Хэйханен никогда не отвечал этим требованиям.
Помимо указанного выше прямого напоминания он писал только:
«У меня все нормально, никаких неприятностей».
Четверг, 19 августа
Год назад я внезапно прервал свой отпуск и стал защитником полковника Абеля в соответствии с назначением суда. Теперь мне вновь пришлось прервать свой отпуск, для того чтобы подготовить апелляцию в Верховный суд. Том Дебевойс был настолько любезен, что приехал ко мне из Вермонта, и мы вместе подготовили ходатайство об истребовании дела, с тем чтобы Верховный суд рассмотрел его и проверил работу нижестоящих судебных инстанций.
«У нас нет безусловного права на рассмотрение Верховным судом нашего дела, — разъяснял я Абелю в письме, — оно будет рассматриваться лишь в том случае, если за это проголосуют четыре члена суда из девяти… Я надеюсь на успех, хотя питал аналогичные, но не столь большие надежды, когда дело было направлено в апелляционный суд. Если Верховный суд удовлетворит наше ходатайство об истребовании дела, это, конечно, будет весьма ободряющим признаком…»
Понедельник, 13 октября
Полученная мною телеграмма была сформулирована кратко и изложена сухим юридическом языком, но ее содержание имело большое значение: «Ходатайство об истребовании дела «Соединенные Штаты Америки против Абеля» сегодня удовлетворено. Следует письмо».
Давая согласие на рассмотрение нашего дела, Верховный суд сводил свое вмешательство к двум конкретным вопросам, касающимся конституционных ограничений в отношении незаконных обысков и арестов:
1. Можно ли считать допустимым обыск без ордера, если он связан с арестом, осуществляемым на основе иммиграционного законодательства, а не уголовного?
2. Могут ли захваченные предметы быть приняты как вещественные доказательства, если они не связаны с арестом, произведенным на основе ордера или предписания, выданного иммиграционной службой?
Эти вопросы касались самого существа нашего дела.
Абель, однако, был озабочен тем, что Верховный суд решил рассмотреть только вопрос об обыске и аресте. «Мне кажется, — писал он, — что другие выдвинутые нами пункты также существенны и заслуживают внимания».
Я старался успокоить его, разъясняя, что ограничение круга вопросов при обжаловании позволит гораздо глубже, чем раньше, рассмотреть пункт об обыске и аресте. Он был для нас основным моментом в деле. «Что касается других пунктов нашей апелляции, то не думайте, что их не будут рассматривать. Члены суда познакомились с ними, они содержатся в материалах дела, и я уверен, что, хотя о них не упоминается, они послужили одной из причин, в силу которых суд принял дело к рассмотрению».
Пятница, 21 ноября
Том Дебевойс приехал из Вермонта, и мы провели несколько дней и ночей, подготавливая проект записки для Верховного суда. Вероятно, в результате перенапряжения я пал жертвой вирусного заболевания и пробыл десять дней дома, в основном лежа в постели и занимаясь переработкой нашей записки.
Сегодня я направил копию записки в Атланту и написал, что на сегодняшний день это лучший вариант ходатайства. Я пояснил, что представители обвинения дают тридцать дней для подготовки ответа, а затем мы будем располагать двадцатью днями, чтобы дать свой ответ. Я писал, что нас вызовут в Вашингтон для устного собеседования примерно в феврале и что суд вынесет свое решение весной.
Четверг, 4 декабря
Когда я дал согласие выступить в качестве защитника полковника Абеля, я не имел представления, что мне придется также выступать в качестве его Санта Клауса. Но дело было сделано.
В это время года всем обитателям атлантской тюрьмы вручали «подарочные заявления», которые они с надеждой заполняли и отправляли своим родственникам или кому-либо другому, кого они избирали в качестве своего Санта Клауса. Мне тоже выпала эта роль в качестве юридического представителя полковника и единственного человека, с которым он переписывался в Соединенных Штатах Америки. Его «подарочное заявление» прибыло сегодня. Рудольф просил прислать книги. Он хотел получить четырехтомную «Социальную историю искусства» и четыре фунта простого молочного шоколада (он пояснил, что этот шоколад ему нравится и к тому же он может использоваться при осуществлении всевозможных сделок в тюрьме).
Кроме того, он писал: «Я был очень занят, изготовляя рождественские открытки для заключенных. Полагаю, когда я закончу, у меня будет отпечатано всего примерно две тысячи пятьсот штук. Поверьте мне, я с удовольствием делаю эту работу. Поскольку некоторые из них печатаются в пяти цветах — это значит, что я смотрел на каждый рисунок от пятисот до двух с половиной тысяч раз, достаточно много для того, чтобы любой рисунок стал уже казаться ужасным».
(Позже он писал, что открытки, «по-видимому, понравились заключенным, поскольку после распределения их осталось очень мало. Это меня в какой-то мере удовлетворило».)
Рудольф изготовил открытки семи разных видов, включая одну на испанском и одну на еврейском языках. В соответствии с тюремными правилами он мог мне послать только одну открытку. На ней был изображен в черно-белых тонах зимний пейзаж, и она имела красную окантовку. Изображенный пейзаж мог встретиться в Новой Англии или Сибири: на фоне темных сосен, занесенных снегом, домик, а на переднем плане — группа белых березок.
На открытке было напечатано: «Лучшие пожелания по случаю Рождества». Внизу незаметные для невнимательного человека стояли инициалы художника — «Р. И. А».
1959 год
Четверг, 8 января
Первое письмо от полковника в новом году было полно надежд. Он получил весточку от жены и дочери. Они ответили на его письмо, посланное прошлым летом, которое в конце концов было доставлено по адресу, предположительно через международную организацию Красного Креста.
«Нет надобности говорить, как я счастлив, получив это письмо, и нахожусь в ожидании новых писем в будущем», — писал Абель.
Эллен Абель писала: «Мы делаем все, что можем, для того, чтобы добиться твоего освобождения, чтобы ты был снова с нами. Все, кто знает тебя лично, в том числе наши друзья, когда я им рассказываю о твоей истории, говорят, что ты невиновен, и верят, что ты будешь снова с нами».
