Николай Шпанов - Тайна трех

Торжествующе я поглядел на Кручинина и встретился с его весёлыми, почти издевательски улыбающимися глазами. Я понял, что эта усмешка относится к тому, как ловко обойдены оба объекта моего исследования. Я даже зарделся от гордости.

Немалого труда стоило мне сдержаться, чтобы не броситься сразу к себе в комнату и сравнить свою добычу всё с тем же кастетом и клеёнкой. Я был от души благодарен Кручинину за то, что он, наконец, решительно поднялся, поблагодарил собеседников за компанию, и мы ушли к себе.

— Ты сам сверишь слепок? — с волнением спросил я Кручинина.

К моему удивлению, он довольно небрежно отмахнулся и, демонстративно зевнув, заявил:

— Проверь, старина. А я лучше сосну.

Я достаточно хорошо знал Кручинина, чтобы понять, что дело перестало его интересовать. Что же случилось? Я был просто ошеломлён. «Что случилось, что случилось?» — не выходило у меня из головы. Но я молчал. Не думаю, чтобы при этом мой вид мог внушить кому-либо высокое мнение о моих умственных способностях.

Сдерживая досаду, я бросил на стол слепок, добытый с такими ухищрениями. Мне было досадно, что работа оказалась напрасной. Но раз Кручинин мысленно «покончил» с этим делом, значит, у него были к тому веские основания; значит, вопрос о непричастности кассира к убийству шкипера был для Кручинина решён каким-то другим ещё не известным мне способом, но решён бесповоротно.

Расхаживая по комнате, я молча наблюдал, как Кручинин преспокойно укладывается спать, как блаженно закрывает глаза. Я подошёл к столу и, по привычке доводить до конца всякое исследование, взял дактилоскопический отпечаток кассира и положил рядом с кастетом… Отпечатки сошлись. Страшная мысль обожгла мой мозг: братоубийство!

Кажется, было из-за чего броситься к Кручинину, но я сдержал себя и, подойдя к его постели, негромко, как можно равнодушнее, произнёс:

— Как ты это находишь? Он рассеянно поглядел на отпечатки. Сел в постели, пригляделся внимательней. И тут я мог ждать чего угодно, кроме того, что услышал:

— Так и есть… Что, по-твоему, нужно теперь сделать? — спросил он.

— Пока прибудут законные власти и можно будет арестовать старика, нужно по крайней мере принять меры к тому, чтобы он не скрылся.

— …ручаюсь тебе… он не собирается скрываться.

— Ты так уверен?

— Да.

— Я бы всё-таки предупредил пастора, чтобы он за ним последил. Ему удобней, чем кому-нибудь другому, оставаться около Хеккерта.

— Правильно придумано, — согласился Кручинин, — иди и скажи всё пастору.

— Всё? — спросил я.

— …Всё.

Когда я вызвал пастора и сказал ему о нашем открытии, он казался настолько потрясённым, что долго не мог ничего произнести.

— Боже правый, — проговорил он, наконец, — неужели это возможно? Господи, прости ему…

Он несколько мгновений стоял, уронив голову на грудь и молитвенно сложив руки.

— Вы уверены в том, что здесь не может быть ошибки? — спросил он.

— Законы дактилоскопии нерушимы, — сказал я уверенно, — Отпечатки пальцев обвиняют неопровержимее самых достоверных свидетелей. Но… мне кажется, что вам это и не нужно объяснять.

— Да, да… Иногда хочется, чтобы наука была не так неопровержима… Братоубийство! Неужели вас это слово не заставляет содрогаться?

— И тем не менее, — сказал я, — это так.

6. ВЫСТРЕЛ В ТЕМНОТЕ

День прошёл без всяких происшествий. После обеда прибыл фогт. Он совершил несложные формальности.

К моему большому удивлению, Кручинин ни словом не обмолвился о столь неопровержимо установленной нами виновности старого кассира, и версия виновности Кнуда Ансена приобрела официальный характер. Обнаруженный на месте преступления кастет и бегство проводника казались представителям власти достаточными уликами, чтобы дать приказ об изготовлении к завтрашнему дню печатного объявления. Его должны были развесить в публичных местах. В объявлении говорилось, о необходимости предать преступника в руки властей.

Я не решался что-либо сказать в защиту Ансена. Если Кручинин молчал, — значит так было нужно.

В течение дня я несколько раз перехватывал вопросительный взгляд пастора, устремлённый на моего друга. Пастор как будто тоже не понимал причины молчания и тоже не решался ничего сказать. Оба мы — я и пастор — были точно загипнотизированы необъяснимым молчанием Кручинина.

Перед ужином Кручинин собрался на прогулку. Было уже довольно темно. Мы шли по узким улочкам города, по направлению к его южной окраине. Вдруг Кручинин остановился у освещенного окна какой-то лавки и, развернув карту, стал её внимательно изучать. Он разогнул одну сторону листа и проследил по ней что-то до самого края. Мне он ничего не стал объяснять. Сунув карту в карман, Кручинин молча зашагал дальше. Мы дошли до последних домов, миновали их. Светлая лента шоссе, уходящего на юго-запад, лежала перед нами. Кручинин остановился и молча глядел на дорогу. Я подумал было, что он кого-нибудь ждёт. Но он, постояв некоторое время, отошёл к обочине и сел на придорожный валун. Я последовал его примеру. Тьма сгустилась настолько, что мне уже трудно было следить за выражением его лица.

Вспыхнула спичка — и зарделся огонёк папиросы.

— Там — граница, — односложно бросил Кручинин, и взмах руки с папиросой описал огненную дугу в том направлении, где ис­чезала светлая лента шоссе.— Тот, кому нуж­но будет скрыться, пойдёт туда, — продолжал он и поднялся.

Теперь я понял причину нашей рекогно­сцировки. Мы обогнули скалу, и перед нами сразу открылся весь городок.

Почти тотчас, как мы вышли на этот пово­рот, перед нами возник человеческий силуэт. Фигура оставалась неподвижной. Приблизив­шись, мы увидели, что это женщина. В не­скольких шагах от неё мы остановились. — Я жду вас, — послышался глухой голос. Лицо незнакомки было закрыто плотной тканью. Как будто угадав, что я намерева­юсь сделать, она быстро проговорила:

—   Не нужно света.

Это было сказано так, что я поспешно от­странил руку с фонарём, как будто он мог вспыхнуть помимо моей воли.

Судя по голосу и быстрым, уверенным дви­жениям, женщина была молодо.

Мы последовали за нею.

—   Я Рагна Хеккерт, — сказала она. Кручинин выжидательно молчал.

—   Я дочь Хеккерта,— пояснила она.

—   Шкипера? — мягко спросил Кручинин.

—   Нет… кассира Хеккерта.

Она, по-видимому, ждала, что мы как-то вы­разим своё отношение к этому знакомству. Но мы молчали. Тогда она сказала:

—   Я знаю, почему убили дядю Хьяльмара. 

—  И знаете, кто убил? — быстро спросил Кручинин.

—  …Нет, этого я не знаю… Я сказала бы вам, непременно сказала бы… Вы хотите знать, почему его убили?

Мы выразили полную готовность её слу­шать.

И вот что мы услышали: её отец Видкун Хеккерт оставался в должности кассира лом­барда и вовремя пребывания тут немцев. Немцы ему доверяли и платили хорошее жа­лованье. По каким-то соображениям они не вывезли в Германию наиболее ценные заклады золото, серебро — и оставили их в сейфе ломбарда. Когда стало ясно, что немцам не удержаться, жители снова потребовали возвращения вещей, и тогда-то все услышали, что ценности исчезли: немцы их увезли к себе. Но Видкун Хеккерт не только знал, что ценности остались в стране, но знал и место, где они спрятаны. Немцы, под страхом смерти, приказали Видкуну хранить тайну и обещали явиться за ценностями при любом исходе войны. Недавно Видкун поделился тайной с братом. Он боялся своей тайны. Не знал, как поступить: ждать прихода немцев или считать появление их невозможным и открыть тайну своим властям? Хьяльмар резко осудил поведение Видкуна и сказал, что если кассир не сообщит всё властям, то он это сделает сам. Рагна знала, что отец ещё с кем-то советовался, но с кем именно, установить ей не удалось. Ей кажется, что об этих разговорах отца с Хьяльмаром пронюхала немецкая агентура и немцы поспешили убрать Хьяльмара. Если бы знать, с кем отец ещё советовался? Уж не через того ли человека какие-то немецкие последыши проведали тайну?..

Ах, если бы знать, куда ушёл Кнуд Ансен! Он, наверно, всё знает…

После некоторого размышления Кручинин мягко сказал:

— Я не уверен в том, что именно Кнуд убил шкипера, но могу дать вам самое твердое слово: завтра я буду знать убийцу.

Восклицание радости вырвалось у девушки и заставило Кручинина на мгновение умолкнуть, затем он неожиданно закончил фразу:

— Я узнаю его при одном непременном условии… вы никому, решительно никому не скажете о том, что виделись и разговаривали со мною.

— О, если это нужно!..

— Непременно!.. Если вы скажете хотя бы слово, я ни на секунду не поручусь за жизнь вашего отца.

— Да, да, я буду молчать… Конечно, я буду молчать… Я так и думала: нас никто не должен видеть вместе. Потому я и пришла сюда.