Джесси Келлерман - Чтиво
Пфефферкорн не отводил взгляд.
— Что? — спросила Карлотта.
— Ты хочешь ее уничтожить?
— Есть другие предложения?
— Наверняка издатель за нее ухватится.
— Не сомневаюсь, но Билл этого не одобрил бы. Он терпеть не мог, если кто-нибудь читал незавершенную вещь. Даже я, кстати. Поначалу я высказывала свое мнение о его работах, но это не укрепляло наше супружество.
Повисло молчание.
— Думаешь, меня тянет это прочесть? — сказала Карлотта.
— Тянет?
— Ничуть. Все равно что его слушать. Боюсь, не выдержу.
Пфефферкорн кивнул.
— Если б уговорили тебя приехать раньше, — сказала она. — Твое одобрение было для него все.
Пфефферкорн виновато разглядывал пол.
— Это правда. — Карлотта подошла к стеллажу. — Посмотри.
В полное собрание сочинений Билла затесалась единственная книга другого автора. Роман Пфефферкорна.
Пфефферкорн растрогался.
— По сути, — сказала Карлотта, — ты сделал из него писателя.
— Давай не увлекаться.
— Нет, правда. Так сказать, его раскрыл.
— Рано или поздно он бы и сам раскрылся.
— Не скромничай. Он тебя боготворил.
— Ну что ты, ей-богу. Не надо.
— А ты не знал, что ли?
Пфефферкорн промолчал.
— Хорошо помню один случай, — сказала Карлотта. — Было это лет пять-шесть назад. Только что вышла его новая книга, которая тотчас стала первой в списке бестселлеров. Билл уехал на читки. Знаешь, он любил эти поездки. Нужды в них не было, но ему нравилось общаться с читателями… И вот, значит, из нью-йоркского отеля он мне позвонил. Было около полуночи, а там — часа три, наверное. Я сразу поняла, что он вдрызг пьяный. Карлотта, говорит, ты меня любишь? «Конечно, Билл. И всегда любила». — «Приятно слышать. Я тоже тебя люблю». — «Спасибо, милый. Давай баиньки, а?» — «Не могу спать». — «Почему?» — «Думаю об Артуре». — «А что с ним?» — «Читаю его книгу». — «У него вышла новая книга?» — «Нет, первый роман. Взял с собой. Перечитываю. Изумительная книга». — «Да, очень хорошая». — «Нет. Изумительная». — «Ладно, изумительная». — «Хочешь, кое-что скажу?» — «Скажи, дорогой». — «Никому этого не говорил». — «Слушаю тебя, милый». — «Очень трудно об этом говорить». — «Ничего, Билл. Я все равно тебя люблю». — «Ну вот. Сейчас скажу. Готова?» — «Готова». — «Ну вот. Вот. Знаешь, сколько у меня денег?» — «Примерно». — «Как грязи, вот сколько. Но жизнью тебе клянусь, я отдал бы все до последнего цента, лишь бы писать, как он».
Наступило молчание.
— Напрасно ты рассказала, — проговорил Пфефферкорн.
— Не сердись, пожалуйста. Я только хочу, чтобы ты знал, как много для него значил.
— Я не сержусь.
Свет на стене сместился. Время пролетело незаметно.
— Мне пора, — сказал Пфефферкорн.
Вернулись в дом. Карлотта велела подогнать прокатную машину. Пфефферкорн поблагодарил Карлотту, чмокнул ее в щеку и пригнулся, садясь в автомобиль.
— Артур…
Пфефферкорн замер, согнутый пополам. С порога наблюдал Боткин.
— А нельзя, скажем, поменять билет? — Карлотта улыбнулась. — Ночные рейсы так изматывают. Лучше хорошенько выспаться и полететь завтра утром. Когда еще выберешься в Калифорнию? Ведь мы даже не поговорили.
— У меня занятия.
— Скажешь, нездоровилось.
— Карлотта…
— Что будет-то? Оставят без обеда, что ли?
— Дело не в том, — ответил он. — У меня студенты.
Карлотта не отводила взгляд.
— Надо сделать пару звонков, — сказал Пфефферкорн.
15
Ужинали в итальянском ресторане, где официанты называли Карлотту по имени. Под превосходную еду даже малопьющий Пфефферкорн легко осилил полбутылки «кьянти».
— Скажи-ка, почему ты сменила фамилию? — спросил он.
— То есть после замужества?
— Нет, вместе с Биллом.
— Не хотелось различаться. А кем бы ты предпочел быть, де Валле или Ковальчиком?
— Логично.
— Знаешь, Билл переживал. Его агент заставил.
— Сейвори?
— Дескать, Ковальчик — нечто непроизносимое.
— И слишком инородное.
— Угу. Видно, Билл не вполне осознавал последствия своего переименования. Знаешь, он даже не предполагал, что книга превратится в серию бестселлеров. Наверное, думал, что через какое-то время опять станет Биллом Ковальчиком, ан не тут-то было.
— Помнится, рассказы, которые он показывал, не имели никакого отношения к этой муре в стиле «кошки-мышки». Нет, чуть ли не авангардизм.
Она кивнула.
— Поэтому его первая книга меня удивила.
— Меня тоже, — сказала Карлотта. — Но, если честно, мне было плевать. Не смотри так. Теперь его книги мне нравятся. Но тогда я триллеры не читала. И сейчас не читаю, только Билловы.
— А что читаешь?
— Да всякую всячину. Чтиво про писаных красавцев в килтах и бледных дев, что трижды в час шлепаются в обморок, про влагу чресел, трепет членов и прочее.
Пфефферкорн рассмеялся.
— Главное, чтоб в конце герои галопом ускакали в туманную даль.
— Теперь знаю, что дарить тебе на день рождения.
— Красавца? Или книжку?
— Красавец мне не по карману.
— Говорят, если брать почасово, вполне доступно.
— Ладно, выясню, — сказал он.
— Не премини. — Карлотта отпила вино и провела языком по зубам. — Билл неколебимо стоял на том, что его работу нельзя назвать творчеством.
— Да ладно.
— Ей-богу. Он говорил, что мастерит стулья. «Каждый день отправляюсь в цех, встаю к верстаку и строгаю, клею, ошкуриваю. И вот извольте получить ладный, крепкий стул. Как раз под вашу задницу, вполне удобно. Когда насидитесь, у меня будет готов другой стул, в точности такой же. И все путем». Наверное, он считал важным разграничить.
— Что и что?
— Искусство и ремесло. Твое дело и его дело.
— Больше не хочу об этом говорить.
— Речь не о том, что он был неспособен к творчеству. Нет, просто сделал осознанный выбор. И хотел провести грань. — Карлотта вновь прихлебнула вино. — Не знаю, стоит ли говорить… Хоть все уже в прошлом… — Она поежилась. — Билл еще кое-что затевал. Серьезный роман.
— Лихо, — сказал Пфефферкорн. — О чем?
— Не знаю. Даже не уверена, есть ли какие-нибудь наброски. Лишь пару раз о нем обмолвился. Думаю, его страшило, как другие воспримут роман.
Пфефферкорн понял, что речь о нем.
— Ну что ты, ей-богу. Карлотта, будет.
— Думаешь, почему каждый раз Билл посылал тебе свои книги? Он безмерно уважал твое мнение.
Пфефферкорн не ответил.
— Извини. Я не пытаюсь тебя сконфузить. И не хочу создать впечатление, что он был несчастлив. По крайней мере, я так не думаю. Ему нравилось мастерить стулья. Возможно, он не имел данных для роли этакого… божества, но потом уже охотно ее играл. Поклонники его — совершенно бесноватые. Конспирологи-теоретики, параноики, которых его романы погружали в идиотский мир двурушничества и грязных тайн. А Билл им подыгрывал — своими фотографиями в шпионском плаще на обложках. Я говорила, что добром это не кончится, нельзя провоцировать больных людей, но он отмахивался — мол, это часть его имиджа.
— Фанаты вас беспокоили?
— Однажды пришлось нанять частного детектива.
— Смахивает на кошмар.
Карлотта пожала плечами:
— Все относительно. Не забывай, где мы живем. Тут всем плевать, писатель ты или кто. Вот расскажу еще один случай. Не бойся, он тебя не смутит. Как-то раз зашли мы в книжный магазин. Кажется, я искала поваренную книгу, а тут проезжаем мимо книжного. Ну, зашли, купили, стоим в очереди в кассу. И вдруг видим — на стене за прилавком вот такая огромная… — Карлотта развела руки, — просто гигантская реклама его новой книги. Все как надо — фото, имя автора. Ждем, что сейчас кассирша смекнет и хотя бы улыбнется. Ничего, ноль эмоций. Расплачиваемся, а девица даже глазом не моргнет. Билл дает кредитку, там его имя, и опять — ничегошеньки. Вернула карточку, сунула книгу в пакет и пожелала нам хорошего дня. — Карлотта откинулась на стуле. — А плакат в пяти футах.
— К сожалению, не могу сказать, что я удивлен.
— Но уж лучше так, чем вечно продираться сквозь толпу поклонников. Не представляю, как кинозвезды с этим управляются.
— Им по душе.
— Наверное. Они же эксгибиционисты.
Подошел официант:
— I dolci, signora?[5]
— Капучино, пожалуйста.
— А что синьору?
— Обычный кофе, спасибо.
— Мы как рабочий класс, да, Артур?
В машине Карлотта одолжила ему свой мобильник.
— Папа? Который час?
Пфефферкорн забыл о разнице во времени.
— Прости, милая.
— У тебя странный голос. Все в порядке?
— Да, замечательно.
— Ты пьяный?
— Я хотел сказать, что поменял рейс. Вернусь завтра днем.
