Лев Овалов - Букет алых роз
Анохин побледнел.
— Ну, значит, мне крышка, — пробормотал он. — Мне от них не уйти!
— Вздор! — возразил Евдокимов. — Если у них ничего не получилось вчера, теперь и подавно не получится.
Евдокимов подошел к Анохину и протянул ему руку.
— Неужели выдумаете, что мы с ними не справимся?
Анохин пожал протянутую ему руку.
— Спасибо, — сказал он. — Но вы их не знаете!
— Знаю-знаю, — утешил его Евдокимов. — Знаю и приму меры!
Хотя на самом деле он еще ничего-ничего не знал.
— Продолжайте жить как ни в чем не бывало, — сказал он Анохину. — Сегодня я пришлю к вам врача, он оформит ваше отсутствие на заводе, а все остальное я беру на себя.
Он брал на себя очень большую ответственность, но не взять ее он не мог. Анохин глубоко вздохнул.
— Эх если бы вы знали, как мне опять нехорошо!..
— Ничего, — утешил его Евдокимов. — Держите себя в руках и не подавайте вида, что вы чем-то встревожены. Будьте осторожны: береженого, как говорится, бог бережет. Поэтому берегитесь сами, а уж функции бога мы возьмем на себя.
5. Ночные посетители
— Да вы садитесь, Дмитрий Степанович, — благодушно сказал генерал, выслушав доклад Евдокимова. — В ногах правды нет. Подумаем, посоветуемся. В таком деле требуется взвесить все очень обстоятельно…
Когда генерал приглашал садиться, это значило, что начиналась разработка оперативного плана.
— Итак, — сказал генерал, — имеется раскаявшийся шпион и нераскаявшиеся хозяева. Они о нем вспомнили. Два года не вспоминали — и вдруг вспомнили. Ну, это понятно. Во-первых, два месяца назад в печати появилось интервью Анохина, почему он явился с повинной. Это интервью не могло понравиться его прежним хозяевам. Так что он сам напомнил о себе. Во-вторых, примеру Анохина последовали еще несколько агентов. Их прежним хозяевам это тоже вряд ли нравится. В-третьих, интервью Анохина может побудить и других последовать его примеру. Следовательно…
Генерал остановился.
Евдокимов вежливо молчал.
— Почему вы молчите? — вдруг спросил генерал Евдокимова. — Что “следовательно”?
— Следовательно, есть прямой расчет убить Анохина, — ответил Евдокимов. — Пусть даже в Москве чувствуют карающую руку господина…”
— Не будем называть этого господина, — прервал генерал Евдокимова. — Но удержать его руку мы обязаны.
Генерал вопросительно посмотрел на Евдокимова. Чем-то он напоминал Евдокимову старого, умного и снисходительного учителя.
— Не так ли? — спросил генерал.
Евдокимов вежливо наклонил голову:
— Так.
Генерал внезапно отвлекся:
— Ну а теперь поинтересуйтесь этим…
Он полез в стол, достал кожаную папку, извлек оттуда какую-то бумажку, протянул Евдокимову.
— Вот, поинтересуйтесь! Шифровка. Две недели назад неопознанный самолет ночью пересек нашу южную границу. В квадрате “К-43” он задержался и исчез. Что он там делал, неизвестно. Пока не обнаружено ничего.
Евдокимов просмотрел шифровку, там было сказало не больше того, что сказал генерал.
— Не угодно ли? — спросил генерал. — Задачка!
Он провел над губой пальцем, точно разглаживал усы, хотя никаких усов у него не было.
— Да, ночные посетители! — вздохнул генерал. — Надоело!.. — Он не договорил и еще покопался в папке. — А вот еще донесение. Около двух недель назад из Бад-Висзее исчез один из лучших инструкторов американской разведывательной школы, известный под кличкою Виктор.
Генерал поцокал губами:
— Еще одна задачка!
Он достал еще какую-то бумажку:
— А это справка. Настоящее имя этого Виктора — Семен Семенович Жадов, уроженец города Армавира, 24 февраля 1944 года военным трибуналом Первого Украинского фронта заочно приговорен к смертной казни за организацию массовых расстрелов украинского населения.
Генерал вскинул на Евдокимова серые, выцветшие от времени глаза:
— Понятно?
Евдокимов не знал, что ему должно было быть понятно.
— Простите, — почтительно сказал Евдокимов. — Вы думаете…
— Я ничего не думаю, — прервал его генерал. — Я перебираю факты.
Евдокимов замолчал.
— Ну а что думаете вы? — спросил генерал. — Говорите.
— Я думаю, что его забросили к нам, — сказал Евдокимов. — А вы, товарищ генерал?
— А я не знаю, — сказал генерал. — Может, забросили, а может, нет. Фактов еще недостаточно.
— Можем ли мы быть уверены, что во всех этих случаях действует одна и та же разведка? — спросил Евдокимов.
— Можем, — ответил генерал. — В этом можем.
— Значит, надо искать Жадова? — спросил Евдокимов.
— Надо, — сказал генерал.
— Но ведь точных данных, что он заброшен, у нас нет, — сказал Евдокимов.
— Все равно надо.
— Слушаюсь, — сказал Евдокимов.
— С чего думаете начать? — спросил генерал.
— С танцев, — ответил Евдокимов.
— Вы имеете в виду Эджвуда? — спросил генерал.
— Так точно. Попробую начать с него.
— А что, опять выкидывает какие-нибудь штучки? — спросил генерал.
— Так точно, — сказал Евдокимов. — Все то же.
— Розы? — спросил генерал.
— Так точно, — подтвердил Евдокимов.
— Ну действуйте, — сказал генерал. — И помните: за жизнь Анохина отвечаете вы, его смерть нужна им и очень может навредить нам.
— Разрешите идти? — спросил Евдокимов.
— Да, идите, — сказал генерал и протянул лейтенанту руку.
Это было знаком большого расположения. Он задержал руку Евдокимова в своей и поощрительно похлопал слегка по ней другою рукой.
— Ну действуйте, — повторил он еще раз, отпуская Евдокимова. — Ни пуха вам, ни пера!
Не было ничего удивительного в том, что генерал сразу угадал намерение Евдокимова заняться Эджвудом.
Эджвудом и кем-то еще…
Что касается Эджвуда, если он кому и мог понадобиться, его искать не приходилось: этот жил у всех на виду.
Эджвуд появился в Москве года два назад в качестве сотрудника одного из иностранных учреждений. Он занял большую квартиру, хотя семьи у него не было. По-видимому, он был состоятельным человеком, потому что вместе с ним в квартире поселились три его лакея — три лакея, своей выправкой похожие на солдат.
Роберт Джон Эджвуд, или Роберт Д.Эджвуд, как значилось на медной дощечке на дверях его квартиры, или просто капитан Эджвуд, как называл он себя, когда представлялся новым знакомым…
Капитан… Один черт знал, к какому роду войск принадлежал этот капитан Эджвуд!
То, что он не имел никакого отношения к морскому флоту, не вызывало сомнений. Но не имел он отношения и к кавалерии, и к артиллерии, и к пехоте. Не имел ничего общего и с авиацией. Не был ни танкистом, ни связистом, ни сапером. Капитан-то он был капитан, но род войск, к которому принадлежал этот капитан, был весьма и весьма неясен. Во всяком случае, в Москве он обнаружил свои способности только в области фотографии.
Из-за этой склонности он уже имел неприятности…
Роберт Д.Эджвуд охотно заводил знакомства с советскими людьми вообще и с молодыми девушками в частности. Но из всех девушек особую склонность он питал к Галине Вороненко. По этой причине и познакомился с ней Евдокимов, хотя, по мнению Евдокимова, второй такой дуры найти в Москве было нельзя.
Отец Галины, крупный инженер и коммунист, был членом коллегии одного из промышленных министерств, мать работала врачом и даже имела звание кандидата наук. Галина была их единственной дочерью, от нее ничего не требовали и все ей позволяли. Поэтому Галина не обременяла себя изучением наук, но зато первой изучала все новые танцы, первой начинала носить модную прическу и первой напялила на себя дурацкие узкие штаны дудочкой. Короче говоря, это была типичная девушка-стиляга, некая разновидность Эллочки-Людоедки из знаменитого романа Ильфа и Петрова.
Года три Галина училась в Институте иностранных языков, училась кое-как, но благодаря отцовским связям ей удалось устроиться в Интурист переводчицей. Работа вскоре ей надоела, но за время работы она сумела завести себе определенный круг знакомых, и ее даже приглашали иногда на официальные приемы, устраиваемые время от времени для иностранцев.
Там-то она и встретилась с мистером Эджвудом, знакомство с которым перешло в нежную дружбу.
Мистер Эджвуд еще до встречи с Галиной очень увлекался фотографией. Из-за этих фотографий и возникли у него неприятности. То он снимал какой-нибудь завод, то аэродром, то мост. Дотошные милиционеры не один раз принуждали незнакомого иностранца засвечивать свою пленку. Будь этот фотограф обычным иностранцем, его уже давно попросили бы покинуть пределы Советской страны, но, на свое счастье, он обладал дипломатическим иммунитетом. Дело кончилось тем, что официальные советские лица вынуждены были обратиться к непосредственному начальнику господина Эджвуда с просьбой остудить пыл неугомонного фотографа, после чего он несколько притих и стушевался.
