Стивен Хантер - Испанский гамбит
– Кто вам наговорил такой ерунды? Какая-нибудь военная мелюзга?
– Мистер Флорри, – вмешался Вейн, – вы сами служили в полиции, и вам прекрасно известно об использовании осведомителей.
– Один русский. Тайный агент, сбежавший от сталинской охранки, – объяснил майор.
– Понятно. Трусливый советский Джонни, давший деру от своих командиров. Да этот ублюдок что угодно наговорит, лишь бы его пригрели в Англии.
– Строго говоря, он не в Англии. В Соединенных Штатах. Эта история стала известна американцам, и они сочли ее достаточно достоверной.
– Того лучше! Янки вообще известные придурки. Господи, да все это еще глупее, чем кажется с первого взгляда.
– Чашечку чая, мистер Флорри?
– Спасибо, конечно, но мне пора.
– Последний довод, мистер Флорри. Наш певчий дрозд из России работал в Амстердаме. И сообщил, что последним заданием, полученным им от хозяев, была организация особо секретного канала для связи с Барселоной. По поднятой суматохе он заключил, что этот канал должен обслуживать исключительно ценного, хорошо засекреченного агента. Выход на связь был намечен на пятое августа. Джулиан Рейнс прибыл в Барселону четвертого. Из всей группы «Апостолы» он, и только он, был в Испании.
– Обратите внимание, мистер Флорри, как все сходится.
Флорри покачал головой.
– Нам всего лишь требуется человек, который бы поехал в Испанию и там, на месте, вступил в тесное общение с Джулианом Рейнсом. Нам необходима постоянная слежка за объектом: сведения о его перемещениях, близких друзьях, о заданиях, которые он получает от русских. Мы нуждаемся в доказательствах.
– И тогда?
– А тогда придется выполнить свой долг. Как когда-то в Бирме выполнил его один английский солдат.
– Убить?
– Врага уничтожают как могут и когда могут, мистер Флорри.
– Боже правый!
– Вам довелось воевать, Флорри?
– Нет, конечно нет.
– Ну а я участвовал в нескольких войнах. Там быстро обучают обращению с врагами.
Флорри теперь ясно понимал подоплеку происходящего: сэр Деннис и «Зритель» в полной гармонии с правительством его величества разработали весьма утонченный, благодушный, почти приятельский и очень английский способ ведения подобных дел. Предложить Флорри такую жизнь, о которой он мечтал, но в обмен потребовать всего лишь его душу.
– Нет, – решительно произнес Флорри. – Вы заставляете меня быть моральным судьей в этом деле. Я не считаю, что это правильно.
– Но, мистер Флорри, родина вправе требовать больше, чем…
– Родина человека там, где его друзья. Правильнее будет сказать, что если их нет, то этот термин лишается смысла.
Он встал.
– Уверен, что вы проинформируете сэра Денниса о принятом мной решении.
Флорри резко повернулся и направился к двери. Но она не открывалась.
– Мистер Флорри, – в голосе Вейна звучало смущение, – по нашей просьбе сюда прибыл констебль специального подразделения. Здоровенный такой парень. Он сейчас находится за этой дверью. Имеет недвусмысленные инструкции.
– Арестовать меня, полагаю? За отказ участвовать в недостойном заговоре?
– Мистер Флорри, должен признаться, что нахожу ваше лицемерие невыносимым, – процедил майор после долгой паузы. – Вейн, объясните добродетельному мистеру Флорри, какими инструкциями располагает констебль.
– Ордер на ваш арест. Обвинение – дача ложных показаний.
– Дача ложных показаний?
– Вы помните Бенни Лала, не так ли, мистер Флорри? – спросил Вейн.
Что-то оборвалось в груди Флорри.
– Думаю, помните. Вы ведь так красноречиво написали о нем. Хоть и опустили некоторые детали, мистер заместитель суперинтенданта полиции, – жестко произнес майор.
Флорри не сводил с него глаз, полных одновременно ненависти и страха.
– В прошлом году один человек признался в совершенном им убийстве. Он принадлежал к бирманской По-Бен-Сьен, иначе называемой Партией свободы, военной националистической группировке, контролировавшейся, как мы полагаем, коминтерновскими приятелями Джулиана. Когда эта группировка обнаружила, что У Бат передает информацию одному из наших людей, она сочла необходимым его элиминировать. У Бат был убит, а вину попытались свалить на нас.
– А вы – на меня. Несколько лет назад я допустил ошибку, дав показания о том, в чем не был уверен, и сейчас вы пытаетесь возвести на меня обвинение.
– Которое грозит вам заключением в Скрабс. Дача ложных показаний наказывается сроком до четырех лет, насколько мне известно. И заметьте, мистер Флорри, в Скрабс есть камеры, которые могут показаться невыносимыми, особенно молодому человеку с такой приятной внешностью, как ваша. Я могу использовать то небольшое влияние, которым располагаю, и добиться, чтобы вас поместили среди педерастов особо агрессивного склада. Согласитесь, весьма тяжелое испытание для выпускника привилегированной школы.
– Вы не считаете себя негодяем, майор?
– Как писатель, вы должны высоко ценить иронию. Вот небольшой пример в вашу коллекцию. Лично я не сомневаюсь в том, что вы поступили совершенно правильно в случае с У Батом. Закрывать то дело надо было как можно скорее. Но я без малейших угрызений совести воспользуюсь этим поводом, чтобы принудить вас сделать такой же правильный выбор. Исполнить свой долг. Не сомневайтесь, мы сделали все, чтобы обвинение было вам предъявлено.
– Я обращусь в прессу.
– Используя «Положение о государственной тайне», о котором я вам уже сказал, мы заставим ее замолчать.
Флорри уставился в окно. За ним виднелись очертания Лондона, наверное, те же, что и во времена Диккенса: ровный, аккуратный ряд невысоких домов с каминными трубами на крышах. Больше всего это напоминало разложенные почтальоном на столе посылки. И между этими домами пробирались нечестные, вороватые граждане Британской империи, безликие и безымянные, в чью когорту его только что завербовали.
– Не знал, что британские власти могут быть так безжалостны.
– Судьбе было угодно послать нам безжалостных врагов, Флорри.
– Поймите, вы, как никто другой, подходите для этого дела, мистер Флорри, – заговорил Вейн. – Как писатель, вы имеете возможность бывать там, где бывает он. Вы с ним хорошо знакомы. Выражаясь точнее, вы очень хорошо знакомы, как это бывает с мальчиками в закрытых школах. Старые школьные связи, мистер Флорри, кое-что значат, согласитесь, что это так. Затем, вы – бывший полицейский, человек, имеющий опыт в секретных делах. Вы вытащили самый правильный билет, мистер Флорри. Ну и действительно, чувство долга тоже не пустой звук, сэр.
– Еще одно, Флорри, – встрял майор. – Ведь вы его ненавидите. Или, по крайней мере, должны ненавидеть.
«Джулиан, – подумал Флорри, – за что ты меня так обидел?»
Он вспомнил мальчика, которого так любил и который едва не погубил его.
«Да, я тебя ненавижу. Это правда. Какой-то неведомой алхимией чувств моя любовь жалко перетекла в ненависть. Никогда не забуду, как ты потехи ради насмеялся надо мной».
– Мы обязательно уточним все детали, мистер Флорри, – снова заговорил Вейн. – Возьмем все расходы на себя. В таких делах мы не мелочимся.
Флорри, подняв глаза, увидел, что оба искусителя надевают пальто, собираясь идти.
– Всего хорошего, Флорри. Рад, что вы с нами, – бросил майор.
Флорри закрыл глаза. Донесся звук захлопнувшейся двери, затем тихие удаляющиеся шаги.
2
Отель «Люкс»
К концу 1936 года самый, казалось бы, безобидный из звуков – негромкий стук в дверь – внушал москвичам, как и всей России, неописуемый ужас. Раздавался он преимущественно по ночам, ближе к рассвету. И означать мог только одно.
Молодые люди из органов государственной безопасности – НКВД – были неизменно вежливы и сдержанны. Они спокойно стояли в своих зеленых шинелях и меховых ушанках, положив ладони на пистолеты «Тула–Токарев»[8] в кобуре на поясе. Формальности были сведены к минимуму: предъявлялся ордер на арест, позволяли проститься с близкими, накинуть пальто, после чего человека уводили. Навсегда.
В то время – русские назвали его ежовщиной – на посту главы органов государственной безопасности находился страшный карлик по имени Николай Ежов. Но процесс чистки партии, вызвавший эту гигантскую волну арестов, разумеется, был задуман ее Генеральным секретарем, которого большинство старых революционеров предпочитали звать старой кличкой Коба. Именно Коба мечтал освободить партию от балласта, сделать ее математически точным инструментом, способным уничтожить последние остатки буржуазной сентиментальщины. Войти в будущее должны сильные, волевые, решительные. Таким образом Коба обеспечивал заодно и собственную безопасность.
Но был в Москве один дом, где аресты вызывали не только страх и отчаяние, но и иронию – чувство, которого в столице по отношению к НКВД больше никто не испытывал. Этот дом стоял на улице Горького, неподалеку от Пушкинской площади,[9] в центре города, не более чем в трех четвертях мили от самого Кремля. Нарядное, итальянской постройки здание было щедро украшено мрамором и лепниной, а из западных окон его верхних этажей открывался великолепный вид на соборы Кремля. «Гостиница „Люкс“» – красовалось на медной табличке, уцелевшей с 1917 года. В начале века просторные номера занимала русская и европейская знать, американские предприниматели, германские авантюристы, еврейские торговцы бриллиантами и очень дорогие куртизанки.
