Чингиз Абдуллаев - Объект власти
— Дурак, — разозлился Машков. Затем бросил какую-то папку на стол перед собой, раздраженно отвернулся и зло пробормотал:
— Можешь встать и убираться отсюда. И вообще уехать из Москвы. Тебя никто не остановит.
— Ни к чему так патетически, — спокойно отозвался Дронго, — давай начнем. И учти, что на этот раз я буду говорить правду. Поэтому лучше не спрашивай, что я о вас думаю.
— Назови громко три цифры, — попросил Машков, — и мы начнем работать.
— Один, три, семь.
— Хорошо. Сейчас я буду называть цифры, и ты должен все время говорить «Нет». Во всех случаях.
— Один…
— Нет.
— Два…
— Нет.
— Три…
Машков досчитал до десяти. И все десять раз Дронго повторил слово «нет». Генерал удовлетворенно кивнул. Все правильно. Семь верных ответов, три неверных.
— Как ты себя чувствуешь в роли палача? — вдруг поинтересовался Дронго.
— Заткнись, — опять разозлился Машков, — и отвечай на вопросы. — Он сердито оглянулся на это проклятое зеркало, за которым находились двое психологов, следивших за допросом.
— Он намеренно выводит его из себя, — предположил один из них.
— Похоже, — согласился второй, — но Машков опытный специалист.
Сам Машков усилием воли сумел несколько успокоиться и начал задавать вопросы. И первым был такой:
— Ты знал кого-нибудь раньше из группы Дзевоньского?
— Нет.
— Ты звонил в Брюссель?
— Нет.
— Ты знаешь Гельмута Гейтлера?
— Нет.
Собственно, после этих трех ответов допрос можно было прекратить, но он продолжался около двух часов. Задавая в разных вариациях одни и те же вопросы, Машков добросовестно пытался выяснить, что именно мог узнать Дронго о работе Дзевоньского в Москве до того, как приступил к своему расследованию. Дронго трижды просил воды и трижды Машков передавал ему наполненный стакан. На все вопросы Дронго отвечал четко, иногда шутил. У него сильно болела голова, не проходило ощущение подступающей тошноты. И тем не менее он ясно воспринимал все происходящее и так же ясно отвечал на все вопросы.
Закончив допрос, Машков устало откинулся на спинку кресла и неожиданно улыбнулся. Затем схватил бутылку, чтобы налить себе воды, но обнаружил, что она пуста.
— Принесите воды! — крикнул он куда-то в сторону.
— А вот это ошибка, — заметил Дронго, морщась от головной боли. — Я мог бы и не догадаться, что нас слушают. А крикнув, ты невольно выдал этот секрет.
— Иди ты к черту! — добродушно огрызнулся Машков. — Слава Богу, что все закончилось. Теперь ни одна собака не посмеет ничего сказать в твой адрес.
— Позови своих архаровцев, чтобы они сняли с меня ваши чертовы датчики. И еще. Я повесил пиджак в другой комнате. Там у меня есть «спазмалгон». Пусть принесут таблетку. Ужасно болит голова.
— Я сам принесу. — Машков быстро вышел из комнаты. Почти сразу в ней появились двое сотрудников, которые начали деловито отключать Дронго от аппаратуры и сворачивать ее. Машков принес таблетку и бутылку воды. Он налил сразу два стакана — себе и Дронго. В это время вошел еще один сотрудник, который принес какой-то тюбик. Он выдавил из него в стакан с водой некоторое количество буро-зеленого вещества, затем размешал и, протянув напиток Дронго, предложил:
— Выпейте.
— Еще какая-нибудь гадость? — спросил тот.
— Обычное мочегонное средство, — пояснил сотрудник, с любопытством разглядывая эксперта. — Это фитолизин. Хорошее польское лекарство.
Дронго и Машков посмотрели друг на друга и оба улыбнулись.
— Надеюсь, вы не одолжили его у Дзевоньского? — улыбнулся Дронго, выпил лекарство и поднялся. Голова у него все еще кружилась, во рту было такое ощущение, словно он перекусывал электропровода. Или дотронулся языком до батарейки, как однажды сделал это в детстве. Память о том неприятном «опыте» сохранилась на всю жизнь.
— Надеюсь, теперь ты сможешь убедить свое начальство не выгонять меня каждый раз из Москвы? — спросил Дронго. — Хотя, между прочим, я предложил бы проверить таким же образом всех членов вашей комиссии.
— Хватит, — торопливо остановил его Машков. — Мы уже закрыли этот вопрос. Пойдем, я помогу тебе одеться.
Они вышли из комнаты.
— Ничего не закрыли, — тихо возразил Дронго, — нужно найти Гейтлера и понять, почему вас опередили в Брюсселе. Боюсь, работы теперь у вас больше, чем ты думаешь.
— Я знаю, — отозвался генерал, — но теперь мне никто не сможет помешать привлечь тебя к ней. Мы все равно должны вычислить обоих — и Гейтлера, и возможного «крота». Хотя в существование последнего мне очень трудно поверить. Всех, вошедших в мою комиссию, я знаю много лет.
— Ты и меня знаешь много лет, — напомнил Дронго, — но это не помешало тебе привезти меня сюда. Помнишь, как у Оруэлла? «Все животные равны, но некоторые равны более…»
— Иногда с тобой просто невозможно разговаривать, — вздохнул Машков. — Сегодня опять будут допрашивать Дзевоньского и всех его людей. Нам важно понять, куда делся Гейтлер и как его найти.
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 5 МАРТА, СУББОТА
Тетя Ануся стала жительницей Чикаго еще в те годы, когда большинство ее соотечественников об этом не могли и мечтать. Она переехала сюда из Англии в семьдесят девятом, когда Польша была совсем другим государством, для граждан которого выезд на жительство в Соединенные Штаты представлялся весьма проблематичным со всех точек зрения. Но супруг тети Ануси был подданным Великобритании и поэтому достаточно быстро получил сначала вид на жительство, а затем и гражданство этой великой страны.
Олеся родилась как раз в семьдесят девятом и поэтому не могла знать тетю Анусю, которая на самом деле приходилась ей вовсе не теткой, а двоюродной бабушкой. Однако уже в девяносто втором, в возрасте тринадцати лет, Олеся впервые посетила Чикаго и познакомилась с родственницей, о которой в их родном Вроцлаве ходили легенды. Муж тети Ануси был известным архитектором, работавшим в Чикаго. В девяносто восьмом он умер. А Олесе к этому времени исполнилось девятнадцать лет, и она переехала в Париж, надеясь устроить свою жизнь во Франции.
Там ей пришлось трудновато. Никто не ждал молодую красивую девушку в этом городе. А те, кто предлагал ей «помощь» и свои услуги, совсем не нравились Олесе. У них были влажные глаза, потные руки, и их намерения ясно просматривались с самого начала. Из Парижа Олеся довольно быстро переехала в Брюссель, где устроилась на работу в небольшое проектное бюро и пошла учиться. Но еще неизвестно, насколько лучше устроилась бы ее жизнь в Бельгии, если бы неожиданно она не встретила там знакомого их семьи пана Тадеуша Марковского, о котором в той, прошлой жизни, ее дедушка говорил как об очень влиятельном человеке. Марковский и здесь выглядел влиятельным и богатым. Во всяком случае, он тут же взял Олесю в свой офис и оплатил ее обучение.
Ей было двадцать два года, когда она начала работать в его фирме, в которой все называли Тадеуша паном Дзевоньским, но она понемногу к этому привыкла. У Олеси были светлые волосы, голубые глаза и довольно резкие черты немного вытянутого лица, которое наводило на мысль, что среди ее предков встречались не только славяне. Родственники Олеси жили во Вроцлаве, который немцы традиционно называли Бреслау, а в этой части Западной Польши веками перемешивались прусы, саксонцы, чехи, поляки. Тогда как в Центральной и в Восточной части Польши преобладал другой тип женщин — преимущественно пышногрудые брюнетки со славянскими чертами лица, считавшиеся одними из самых красивых женщин Европы.
Олесе понравилось в Брюсселе. Здесь у нее появилось много знакомых, новые друзья. А главное — Рауль, португальский «мачо», переехавший сюда из Лиссабона. Он был профессиональным футболистом и выступал за одну из местных бельгийских команд. Олеся встречалась с разными парнями, но Рауль стал ее самым близким другом. Все закончилось через два года, когда его клуб решил продать своего португальского полузащитника в Италию. Девушка была безутешна, поскольку Рауль не предложил ей последовать за ним в солнечную южную страну. Его продали, как раньше продавали рабов, даже не очень интересуясь его собственным мнением. Так он и уехал, оставив на память о себе черного фарфорового лиссабонского петушка.
Потом у Олеси появился новый друг, но этого она сама бросила. Парень крепко сидел на наркотиках и собирался приобщить к этому занятию и свою новую подружку. Затем как-то незаметно получилось, что Олеся оказалась подругой самого пана Дзевоньского. Однажды он пригласил ее на ужин, и она обратила внимание на его стильный костюм. Из ресторана они поехали в отель. Пан Дзевоньский не особенно ей нравился, но для нее это был первый опыт встречи с мужчиной, годящимся ей в отцы. И секс с ним неожиданно открыл Олесе новую радость. В отличие от молодых «петушков», с которыми она имела дело до Дзевоньского, он был сдержан, тактичен, умел доставлять удовольствие женщине, в не меньшей степени думая о ее удовлетворении, чем о собственном. Все ее предыдущие дружки больше думали о себе.
