Борис Акунин - Младенец и черт
– Господин офицер, но я не знал, что эти господа – агенты контрразведки, а тот человек – шпион! Вижу, трое бьют одного! Как бы вы сами поступили на моем месте?
– Сначала спросил бы.
– Я и спросил! Эй, говорю, вы что? А он меня кулаком в грудь!
Что было толку с ним препираться? В сущности, Романов не виноват. Это штабс-ротмистру судьба подгадила. Невзлюбила она за что-то лейб-кирасира. Как говорится, то по морде влепит, то по харе, а то физию расквасит.
– Брысь отсюда! – рявкнул князь. – Глаза б мои вас…
Зазвонил аппарат – черный, для связи с начальством.
– Ну что, Козловский? – спросил его превосходительство.
Прибыл, стало быть. Поспал ночь в мягкой кроватке, скушал завтрак и к половине десятого, как положено, явился на службу. Сейчас будет кофей пить.
Ну, штабс-ротмистр его и порадовал. Резидент ушел, Рябцев убит, и это еще цветочки. Самое скверное, что предатель сделал список с Генерального плана развертывания. Где находится копия, неизвестно.
Пока генерал кричал и ругался, Козловский зажег папиросу. Пускал колечки дыма, смотрел в потолок. Иногда говорил в трубку:
– Так точно, сознаю… Никак нет, не надеюсь… А это как прикажете.
В паузе, когда его превосходительство после очередного риторического вопрошания задохнулся от чувств, штабс-ротмистр вставил то, что собирался:
– Глубину ответственности понимаю. Чего я не понимаю – с какой стати план развертывания оказался в Царском Селе, в штабе Гвардейского корпуса?
Начальник, похоже, первый пар уже выпустил. При такой комплекции долго гневаться трудно. Во всяком случае, ответил уже без ора:
– Его императорское высочество великий князь Николай Николаевич с началом военных действий становится главнокомандующим. Такое решение принято еще весной.
Тогда понятно. Никник (как называли гвардейцы своего шефа) – мужчина обстоятельный. Затребовал документ, чтобы как следует подготовиться. Выходит, наши стратеги войну предвидели и до выстрела в Сараеве? Ладно, не нашего ума дело.
Козловский решил, что можно переходить к делу. Эмоциональная часть окончена.
По-прежнему разглядывая потолочную лепнину, он доложил о проведенной работе.
– Рябцев сказал (я сам слышал), что папку с планом он вынес из секретной части и спрятал в тайнике на территории штаба. С двух часов ночи до девяти утра мои люди произвели там предварительный осмотр. Потом пришлось прекратить, потому что на службу начали прибывать сотрудники. Да и всё равно, как его найдешь, этот тайник? Сами знаете, ваше превосходительство, там в ограде добрая сотня десятин. Чего только нет: штабные корпуса, гаражи, конюшни, плац, оранжереи, спортивный клуб… Я про клуб упоминаю, потому что в агентурной сводке на Рябцева написано: спортсмэн, гол-ки-пер футбольной команды.
Начальник переспросил про незнакомое слово.
– Голкипер? Понятия не имею, – пожал плечами Козловский. – Должность какая-нибудь. Выясним.
И вдруг слышит:
– Господин офицер, я знаю. Голкипер – это игрок, который в футболе «гол» защищает. Ну, на воротах стоит. Я сам на первом курсе…
Рассматривая потолок и сконцентрировавшись на тяжелом разговоре, про студента Козловский совсем запамятовал.
Замахал на мальчишку рукой: уйди, уйди, не до тебя.
В дверь бесшумно проскользнул отлучавшийся Пантелей Иванович, успокоительно кивнул. Очень вовремя!
– Кое-что, правда, зацепили, – сказал штабс-ротмистр начальству. – Может, и найдем герра резидента. Люди работают.
В общем, закончил разговор на ноте сдержанного оптимизма.
Студент все топтался у дверей, не уходил.
– Простите, господин офицер, а что такое «Генеральный план развертывания»?
У Лучникова на лице появилось вопросительное, даже недоверчивое выражение. Смысл этой гримасы был для князя нелестен: неужто, ваше благородие, вы при постороннем вели такие разговоры?
Прав был фельдфебель, безусловно прав.
Но про план развертывания Романову объяснить все-таки следовало. Иначе, не дай Бог, начнет расспрашивать знакомых, всяких встречных-поперечных.
Едва сдерживаясь, Козловский проскрипел:
– Это документ огромной важности. В нем изложен весь порядок предполагаемых действий против Германии. И благодаря вашей дурости этот план теперь может оказаться у немцев. Понимаете, что вы натворили? По крайней мере, хоть держите язык за зубами! Вашему слову можно верить?
Вид у студента сделался совсем убитый.
– Господи! Я очень виноват. Господин штабс-ротмистр, позвольте мне как-то исправить… Давайте я буду вам помогать. Я бесплатно, из одного патриотизма. Вы, может быть, думаете, я ни на что не годен? Я на велосипеде езжу, боксирую. Кстати, и в футбол играю. То есть раньше играл, хавбеком в университетской команде.
Сердиться на него Козловский больше не стал. Лишь устало попросил:
– Послушайте, хавбек, уйдите, а?
Мальчик продолжал лепетать чушь:
– Я сообразительный. У нас на факультете был чемпионат по разгадыванию ребусов, так я первое место занял…
– Марш отсюда!!! – гаркнул тогда князь страшным голосом. – Ребусы, тттвою мать!
Студента Романова за дверь вынесло будто ураганом.
– Значитца так, – доложил тогда Лучников. – В Питере двенадцать китайских прачечных и еще три в пригородах. В каждую послал по толковому человечку. – Он потрогал красное, распухшее ухо и усмехнулся. – А крепко вкатал мне боксер этот сопливый. До сих пор башка гудит.
В Царском Селе
Симе Чегодаевой жить на свете было трудно, но интересно. С одной стороны, она ужасно страдала. С другой – летала, как на крыльях. Оказывается, так тоже бывает.
Страдала она, потому что жалела Алешу. Вчера так и не успела исполнить свое намерение: провести сцену расставания нежно, но твердо. Алеша милый и хорош собой, но невероятно инфантильный. Спрыгнул с забора, ввязался в какую-то драку, и его забрали в полицию. Мама, как всегда, права: это не вариант.
Сегодня прибавился новый повод для терзаний – неспокойная совесть. Ведь формально с Алешей она не порвала. Поцелуи, пускай коротенькие, все-таки были, а это очень серьезно. Между тем нынче случилось нечто чрезвычайно важное.
Мама, как и собиралась, повезла Симу в Павловское и познакомила с племянником Анфисы Сергеевны, тем самым существенным вариантом, о котором дочка давеча и слушать не захотела.
Но штука в том, что «вариант», действительно, оказался очень, то есть даже в высшей степени существенным.
Единственное, немножко староват, лет тридцати пяти. Но красив, статен, в прекрасно сидящем мундире и брюнет. Мама сказала, что Мишель занимает какую-то чудесную должность в интендантстве и вообще «твердо стоит на ногах».
Сначала Симочка, конечно, на племянника и смотреть не хотела, хоть и приметила, что он пожирает ее взглядом. Но после обеда они подружились. Мишель оказался ужасно славный. Рассказывал еврейские и грузинские анекдоты, так что рассмешил до слез. Потом учил стрелять из револьвера. А самое лучшее началось, когда он повез ее кататься на собственном автомобиле «форд» и даже дал подержаться за руль.
За весь день Сима ни разу не вспомнила об Алеше, а ведь еще накануне была уверена, что влюблена до конца жизни.
Всё это было нехорошо, непорядочно.
По дороге домой она твердо решила, что сегодня же с ним объяснится, и тогда будет принимать ухаживания великолепного Мишеля с абсолютно чистой совестью.
Спросила у горничной Степаниды, телефонировал ли Алексей Парисович. (И телефон, и горничная стоили очень недешево, но Антония Николаевна тратилась, потому что без этих атрибутов приличного дома не бывает.) Вопрос был риторический – Алеша звонил по четыре-пять раз на дню.
Каково же было изумление Симы, когда Стеша ответила отрицательно.
Тут к угрызениям совести прибавилась тревога. Неужто не выпустили из околотка или куда там его забрали? Не может быть!
Она сама протелефонировала на квартиру Алешиному дяде. Тот успокоил: мол, всё в порядке, оболтус провел ночь в узилище, но утром вернулся и сидит у себя в комнате. Наверное, занимается.
Очень всё это было странно.
– Подозвать?
– Да.
Сима набрала в грудь побольше воздуха и приготовилась к тяжкому разговору.
Главное успеть сказать: «Алеша, только не перебивайте. Нам больше не нужно видеться. Я не могу любить вас так, как вы того заслуживаете. Прощайте навсегда».
И не втягиваться в выяснение отношений. Дать отбой, а будет звонить – не снимать трубку. Когда узнает про Мишеля, сам всё поймет.
– Сима? – Голос у Алеши был необычный, какой-то взвинченный.
– Алеша, только не перебивайте. Нам больше не нужно…
Но он ее перебил:
– Вы чудо! Вы как ньютоново яблоко!
– В каком смысле? – удивилась Симочка.
– Я целый день бьюсь над одной шарадой, не могу найти решения. Вдруг дядя: «Иди к телефону, звонит царица твоей души». И меня как ударило! В Царское нужно ехать! На месте, возможно, что-то прояснится!
