Данил Корецкий - Бехеровка на аперитив
– Вначале боролись за независимость – против португальских колонизаторов, потом между собой – за свободу. Народное движение МПЛА, фронт ФНЛА, союз УНИТА… Все за освобождение Анголы! Мы и кубинцы МПЛА поддерживали, ЮАР и Заир – УНИТА…
– Чего же они свободу-то поделить не могли?
Колосков смеется.
– Да какую свободу? Тут нефть, алмазы, уран, молибден! Кофе, красное и черное дерево, богатые рыбные запасы… А у этих обезьян средний срок жизни сорок пять лет! Вот и прикинь хер к носу, кто и за что воевал… Наливай!
Чем больше мы пили, тем больше мрачнел начальник базы. Потом он зашел в дом, а когда вернулся, в руках у него была обшарпанная гитара. Если бы он вынес автомат или гранатомет – это было бы более естественно. Но гитара в руках изрядно опьяневшего медведя… Опьяневшего и впавшего в черную меланхолию… Медведь резко ударил по струнам.
Этот город в далекой саванне – мираж:Показался – и снова в горячем тумане растаял.Этот город в далекой саванне – не наш,Но прикажут – и он будет нашим, во что бы ни стало…
Пел полковник неважно, скорее, не пел, а рычал, правда, от души и с чувством. Если бы не лопнули струны, концерт мог затянуться надолго. Но гитара вышла из строя, и он стал жонглировать гранатой: одной рукой подбрасывал, а другой ловил. Подбрасывал и ловил. Хамусум незаметно исчез. Граната взлетала вверх и падала, взлетала и падала.
Я уже знал, чем все это кончится, и прикидывал: успею ли я перепрыгнуть через перила, отбежать и упасть на землю. Вон за тот бугорок.
– Ты знаешь, ученый, кто напротив тебя сидит? С кем ты пьешь водку?
– Так точно! – молодцевато отрапортовал я. Как бы ни чудил начальник базы, сейчас ссориться с ним не стоило. – Я пью с полковником Колосковым!
– А вот и нет! – Он перестал жонглировать и принялся пристально рассматривать гранату. Как будто никогда ее не видел.
– А это что? – Свободной рукой он обвел пространство вокруг, захватив и настороженно выглядывающего из-за угла Хамусума, и виднеющиеся в сумерках казармы, и невидимый плац.
– Это российская база. Учебный центр.
– Опять нет! – Полковник навалился грудью на стол. – Нет здесь никакого Колоскова, и никакой базы. Союз уже давно заявил, что в Анголе не осталось ни одного российского военного советника, ни одного специалиста. Так что напротив тебя пустое место. И вокруг ничего нет. Ты сидишь в саванне и пьешь один!
– Нет, – качаю я головой. – Мы пьем вместе…
– С призраком.
Он стукнул гранатой по дощатой столешнице. Одна бутылка упала, оказалось, что она уже пуста.
– Если хочешь знать, наши дуболомы в Союзе признают только пять лет войны: с семьдесят четвертого по семьдесят девятый. Вон, подполковник Огурцов, зам мой, был в отпуске, зашел в военкомат – узнать про надбавки к пенсии, а на него смотрят бараньими глазами: «Какие боевые действия? Да что вы такое говорите, вас там вообще быть не могло!» Вот так, Абраша!
– Вообще-то меня зовут Виталий…
Глаза полковника налились кровью, он сосредоточенно сводил усики чеки.
– Виталий, говоришь… А как ты думаешь, что будет, если я сейчас выну кольцо? Выну и разожму руку? Ты быстро бегаешь?
Копченая селедка, плавающая в водке в моем желудке, стала проситься на волю. И черт меня дернул принять это приглашение на ужин!
– Бегаю. Но двести метров за четыре секунды не пробегу…
Колосков на миг протрезвел.
– Откуда знаешь ТТХ,[7] метеоролог? Время горения запала, радиус разлета осколков… Откуда?!
– На военной кафедре учил.
Он с силой провел ладонью по лицу и отложил гранату.
– Ну, ладно. А что ты серьезного в жизни сделал, Виталя? Как ты товарищу помог в своем этом… сраном метеоцентре? Ну, было у тебя в жизни что-то стоящее, настоящее, мужское?
– Было, – не стал запираться я.
– Ну, расскажи, – Колосков мрачно кивнул. – Если убедишь, кольцо трогать не буду…
Я задумался: что можно рассказать мужественного из жизни метеорологов? Пожалуй, ничего. Если разве все неузнаваемо переиначить…
Колосков откупорил вторую бутылку и наполнил стаканы поровну – на четверть.
– Пей! За то, что мы люди, а не призраки!
Что ж, тост хороший. Мы чокнулись и выпили. Но это не отвлекло полковника от цели.
– Давай, ученый, рассказывай!
Ну, ладно…
– Однажды мы с коллегой из конкурирующей организации попали в переделку… Короче, между собой мы договорились, но его схватили эти… Черные… Накачали наркотиком, а я уже ушел, но что-то почувствовал и вернулся. Их было трое и с оружием… Один в машине и двое в доме…
– Подожди, подожди! – встрепенулся Колосков. – Какая конкурирующая организация? Какие черные? Негры, что ли? О чем ты говоришь?
Я говорил чистую правду. В конце восьмидесятых, в Западном Берлине, мы пересеклись с офицером ЦРУ Юджином Уоллесом. Дело касалось портативного ядерного фугаса, пропавшего с Семипалатинского полигона. Оказалось, что у Юджина «ранцевой бомбы» нет, зато в деле отчетливо проявился иракский след. Когда ситуация разъяснилась, мы убрали руки с оружия, выпили по рюмке шнапса, я ушел и из первого же телефона позвонил в нашу резидентуру. А проехав квартал, встретил «фольксваген» с головорезами явно восточного вида, которые ехали в сторону квартиры американского коллеги. По большому счету, меня это уже не касалось… Мало ли кто куда едет! И потом, именно Юджин разворошил осиное гнездо. А той информации, которой он со мной поделился, было достаточно, чтобы провести розыск в нужном направлении. И мои коллеги уже начали эту работу. Но я развернулся и поехал к Юджину.
Однако рассказывать эту историю следовало в переиначенном виде. Поэтому на вопросы Колоскова я ответил следующим образом:
– Гидрометцентр СССР в известной мере конкурировал с Российским метеобюро… «Черными» я назвал кавказцев, которые торговали наркотой на Черкизовском рынке. Они и сделали моему коллеге укол…
– А-а-а…
Полковник снова налил.
– Ну, вернулся, а что дальше?
Того, который ждал в машине, я оглушил, обезоружил, связал и засунул в багажник. С двумя другими столь же мирно обойтись не удалось: они схватились за пистолеты, поэтому одному пришлось прострелить грудь, второму – живот. Правда, я вызвал им «скорую помощь». Но уже потом, когда привел в чувство Юджина. Цэрэушник получил укол «сыворотки правды», и рот у него не закрывался: он рассказывал все, что знал, и охотно отвечал на вопросы. Конечно, глупо было бы этим не воспользоваться… В «химическом» портфеле иракцев оказался антидот, я вколол его американцу, и через десять минут он пришел в себя. Не буду скрывать: за это время я расспросил его об интересующих нашу Службу вещах и получил вполне откровенные ответы.
– Дальше началась заваруха… У меня была бейсбольная бита, а у них – ножи и обрез. Но я их замолотил. А парня откачал и вывез…
– Куда вывез?
Иракское подполье имело в Западном Берлине сильные позиции, и, скорей всего, Юджин не смог бы от них скрыться. Но я придумал «несимметричный ход»: вывез его в ГДР. На КПП Западного сектора Юджин назвал свой секретный пароль, на Восточном я – свой. Поэтому никаких проблем не возникло. За Стеной[8] я спрятал Юджина на конспиративной квартире, а через две недели, когда все улеглось, снова вывез его в Западную зону.
– Как «куда»? Они отвезли его на свою дачу, на самом деле это был наркотический притон. Оттуда и вывез.
Колосков снова выпил. Каждый раз он наливал ровно четверть стакана – не больше, не меньше.
– Что вернулся, молодец… Один против троих – уважаю! И с битой… Молодец, Виталька! А как этот парень? Оценил? Добро запомнил?
За две недели мы с американцем подружились. Я нашел врачей, ему оказали необходимую помощь. Своему начальству я ничего не сказал, хотя если бы история выплыла наружу, меня бы уволили. Это в лучшем случае. Мне кажется, Юджин все оценил. Только он все расспрашивал: не выболтал ли чего под действием «сыворотки правды»? И не воспользовался ли я его вынужденной откровенностью? Честный Дмитрий Полянский округлял глаза и разводил руками: «Что ты, Юджин, как ты мог подумать? Ровно ничего. Ты не сказал, я не спрашивал. Не потому, что я такой хороший, просто в той обстановке было не до расспросов-допросов».
Я говорил очень искренне и убедительно. И он благодарил меня столь же искренне и убедительно – крепко обнял на прощанье, прижался щекой, похлопал по плечам: «Я твой должник! Готов поставить тебе памятник! Не знаю – получится или нет, но если понадоблюсь – обращайся, в лепешку расшибусь!» Другое дело – насколько его искренность была искренней, а убедительность – убедительной. И тут я, конечно, не обольщался.
– Да вроде оценил. Приглашал приезжать в гости, сказал: если что – в лепешку расшибется. А как на деле выйдет – не знаю…
