Борис Соколов - Абхазская повесть
Вечерело. Кое-где вспыхивали огни лампионов. С наступлением сумерек все больше гуляющих заполняло набережную, улицы и сады.
Отдохнув, Федор Михайлович вышел в город. Кафе напротив было полно. Он смешался с толпой и направился в сторону центра. Гуляя здесь раньше, он не успевал здороваться. Сейчас не увидел ни одного знакомого лица.
Он прошел мимо гостиницы «Ткварчели», где останавливался, когда впервые приехал сюда, мимо «Рицы», где жила Елена, увидел новое здание театра с цветными каскадами фонтанов. Гора, некогда приют «шакалов», была залита электрическим светом. Общительный прохожий охотно пояснил, что гора теперь называется Сухумской, там парк и на вершине ресторан.
— Владение нашего Луки, — добавил он с улыбкой.
— Что за Лука? — продолжая рассматривать гору, поинтересовался Федор Михайлович.
— А ты приезжий, курортник? — спросил прохожий. Дробышев кивнул головой.
— Э, это наша знаменитость. У него, понимаешь, шесть детей — и все девочки.
— Сихарулидзе?! — воскликнул Дробышев.
Сухумец удивленно посмотрел на него и разочарованно протянул:
— А говорил приезжий! — и, махнув кому-то рукой, скрылся в толпе. Итак, первый знакомый был найден. Федор Михайлович решил немедленно идти на гору, но раздумал и пошел бродить по набережной.
Долго ходил он в этот вечер по чудесному городу. Из залитых светом домов и санаториев доносилась музыка, в аллеях и парках звенели смех и песни. А над всем этим постепенно затихающим шумом, на черном бездонном небе горели яркие осенние звезды. Только они и были прежние. Они и море!
Так же как и раньше, оно покорно лежало у ног, мягко шелестело прибоем и серебристая лунная дорога, переливаясь и играя, уходила к чуть светлой линии горизонта.
В гостиницу Дробышев вернулся поздно, послал записку Сихарулидзе и лег, но заснул только на рассвете.
— Открыто, входите! — не поворачивая головы, сквозь сон крикнул с кровати Дробышев. И скорее почувствовал, чем услышал, что кто-то стоит в дверях и переминается с ноги на ногу.
Федор Михайлович повернулся и увидел седого человека. Что-то кольнуло в сердце. Знакомыми были и сутулая фигура, и большие добрые глаза, пристально рассматривавшие его, и мягкая застенчивая улыбка.
— Андрей! — крикнул Дробышев, спрыгнул с кровати и, как был в трусах, бросился к своему другу.
Так произошла встреча с Анрдеем Дмитренко. И не только с ним. В коридоре стоял, не решаясь войти, Лука Сихарулидзе, тот самый Лика, который помог разоблачить Жирухина.
— Как дочки, Лука?
Все было в порядке, все замужем. И Сихарулидзе — давно дедушка.
Они сидели в номере, на балконе, бродили по городу, обедали на горе в ресторане. И говорили, говорили. Дмитренко узнал, что генерал Березовский убит в последних боях у озера Балатон в Венгрии, Хангулов работает в научно-исследовательском институте, женат, у него трое детей.
— А Обловацкий, Строгов живы?
— Оба живы. Строгов воевал. Недавно вернулся в Москву. Женился, получил квартиру.
— Ну, а Обловацкий?
Оказалось, что Сергей ушел из органов, окончил «Плехановку».
— А где Иван Александрович? — нерешительно спросил Дробышев, точно чувствуя, что его нет в живых, раз сам Андрей не сказал о нем ни слова.
— Убит наш Иван Александрович, — вздохнул Дмитренко. — В конце сорок второго, в боях на перевалах. А какой человек был.
— Кого видел из наших?
— Приезжал сюда из Тбилиси Пурцеладзе, полковник, толстый и важный стал. Миша Чиковани здесь. Работает, по-прежнему влюблен в свою жену. Двое ребят у них. Хотя какие там ребята — здоровые парни. Чочуа — в Совете Министров. Вот уж кто не изменился совсем, такой же скромный и неразговорчивый. Как-то встретил Шервашидзе, помнишь, твой хирург. Старый стал, но все такой же подвижный, энергичный. Спрашивал, где ты, жив ли? Он теперь профессор.
Узнав, что Дробышев хочет пойти на кладбище, Дмитренко предложил проводить его. Когда они втроем проходили мимо обкома, к ним подошел Константиниди. Здороваясь с Дмитренко, он посмотрел на Федора Михайловича:
— Товарищ Дробышев? — спросил он неуверенно.
— Дробышев! — ответил Федор, пытаясь вспомнить, кто это. Константиниди затряс ему руку. Чувствовалось, что встреча его взволновала.
— Я Константиниди, из музтехникума. Одиссей Константиниди, — повтерил он. — Вы, наверно, не помните. Вот Елена Николаевна… — он запнулся… — Мы с ней познакомились, когда вы были ранены. Какой она была человек, какой милый человек! — схватив Дробышева за руку, скороговоркой говорил он. — Вы простите меня. Мы много говорили о вас.
Услышав, что они идут на кладбище, Константиниди решил сопровождать их, но, только дойдя до Красного моста, выходящего на Тбилисское шоссе, вспомнил, что кладбища-то нет.
— Как нет! — всполошился Федор Михайлович.
— Теперь там парк. А кладбище перенесли.
— Все равно пойдем!
За невысокой каменной оградой лежал сад. Они прошли по аллеям, пытаясь угадать место, где была могила. Но время и перепланировка сделали свое.
— Что-ж, пошли назад! — внезапно предложил помрачневший Дробышев и быстро направился к выходу. Ему захотелось остаться одному, скорей добраться до гостиницы, броситься на кровать, закрыть подушкой голову и ни о чем не думать.
— Ты долго пробудешь у нас в Сухуми? — догоняя его, спросил Дмитренко.
Федор замедлил шаг, остановился, сказал, немного подумав:
— Нет. Завтра еду домой, в Москву!
Всю дорогу шли молча. Только подходя к гостинице, Федор Михайлович вспомнил:
— А Дзиапш-ипа, надеюсь, жив?
— Нет, умер. Верней, убит.
— Убит? — вскинул голову Дробышев.
— Да. Впрочем, это темная история. Ты уехал в тридцать первом. В тридцать третьем в Эшерах в него стреляли. Позже, когда девочки подросли и им надо было учиться, он переехал в город. Работал. В тридцать седьмом-тридцать восьмом, во время болезни, когда он лежал один, загорелся его дом. Дверь комнаты оказалось запертой снаружи, хотя дочери утверждали, что уходя, они ее не закрывали. И, если бы не соседи, выломавшие дверь, он бы сгорел. Тогда этому не придали значения.
Теперь Федор шел рядом, внимательно вслушиваясь в каждое слово.
— Во время войны, кажется, в сорок первом, он вернулся в Эшеры. Девочки кончили десятилетку, учились в пединституте. А в сорок втором его убили. Не знаю точно. По-моему, убили. Говорили, что он пропал из дому. Его искали и на второй день нашли… в кустах на берегу моря, с проломленной головой. Удар был нанесен сзади.
— Убийцу поймали?
— Занимался этим уголовный розыск, но так ничего и не сделал. Сам знаешь, какое было время: на перевалах — немцы, в море — немецкие подводные лодки, с Кубани и Крыма забрасывали парашютистов.
— А семья?
— Девочки учительствуют где-то на селе, — закончил Дмитренко.
«…Убили все-таки Дзиапш-ипа! — думал Дробышев. — Значит, еще есть где-то притаившееся охвостье старого. И новые наследники Крабса. Ведь там тоже растет смена, молодые, натасканные! Их ничему не научила война …»
А он хотел уйти от борьбы, на покой. Нет! Он не имел права на отдых! Во имя тех, кто погиб, кто своей кровью сделал Родину такой великой и прекрасной!
Рядом с шоссе, за невысоким барьером глухо ворочалось море, било в стену.
Дробышев подошел к каменному парапету, спрыгнул на берег. Ветер развел неспокойную зыбь. Частая волна била по камню, рассыпалась каскадами блестевших на солнце брызг.
Далеко в море, по краю горизонта ходили темные валы, сталкивались, над ними вспыхивали белые гребешки и исчезали. Пологий берег тонул в мягкой туманной дымке, за ним проглядывали спокойные лесистые горы.
Все эти годы где-то в глубине души таилось не проходившее чувство, что жизнь сведет его с Кребсом.
«Мы еще встретимся, полковник Кребс! — подумал Дробышев. — Встретимся! — вслух повторил он спокойно и твердо, поправил кобуру с пистолетом и пошел вдоль берега.
1955–1957 гг.
Москва — Сухуми — Москва
Примечания
1
Батоно — начальник (груз.).
2
Мадлоб — спасибо (груз.).
3
Ки — да (груз.).
4
Ущелье на Военно-Сухумской дороге. На этом участке дорога, пробитая в горе, очень узка и опасна.
5
Эсер Антонов в 1918 г. с контрреволюционными целями проник в ряды тамбовской милиции, объединил антисоветские и кулацкие элементы и поднял восстание, разгромленное частями Красной Армии
6
Селения на Военно-Сухумской дороге, на полпути к Клухорскому перевалу, соединяющие Черноморское побережье с Северным Кавказом.
