Александр Тараданкин - Второй раунд

Полицейский из пограничной полиции послал на выстрел несколько коротких очередей.

— Отставить! — крикнул ему по-немецки Рощин, подбегая к распростертому на земле Хаазе. — Поздно, преступник за границей…

Как ни спешил Фомин, он прибыл на место, когда все уже было кончено. В изоляторе врач безуспешно пытался помочь тяжелораненому, подобранному у границы.

— Это не Лютце, — сказал Фомин Рощину. — Что с ним?

— На подходе к границе его ранили в ногу. А тот сначала помогал ему, а потом выстрелил и сам успел уйти. При обыске нашли межзональный паспорт на имя Пауля Хаазе, водительские права, деньги и записную книжку. Все у меня. Хочешь взглянуть?

— Потом. Надежда есть? — обратился Фомин к врачу.

— Нет, мало вероятно. Делаю, что могу. — И он ввел иглу шприца в руку раненого.

Через несколько секунд тот открыл глаза и смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Даже вспышка блица фотоаппарата не вызвала у него реакции.

— Как вы себя чувствуете, Хаазе? — громко и отчетливо выговаривая слова, спросил Фомин.

Хаазе перевел на него взгляд.

— Песня спета, — прохрипел он. На губах запузырилась кровавая пена, но глаза не выражали ни страха, ни отчаяния. Потом в них появились злые огоньки. — Будь он проклят, барон… Курт фон Зандлер… — Хаазе заворочался на постели. — Убийца… — Глаза Хаазе начали тускнеть, он дернулся в предсмертной агонии.

— Что он сказал? Я не понял первое слово, — спросил Рощин.

— Послал проклятие в адрес барона Зандлера. Лютце — кличка, вымышленная фамилия, а Курт фон Зандлер настоящая. Значит, этот Хаазе и был тот второй… И спас своего убийцу, того, кто в последний момент не пожелал иметь свидетеля. Почти по Достоевскому: один гад съел другую гадину.

— Да, такие и мать родную не пожалеют, — сказал Рощин и отвернулся.

— Все, — доктор закрыл веки умершего.

Офицеры вышли из комнаты.

— Поздновато сообщили, — глухо заметил Рощин. — Они были уже вблизи границы, мы только-только успевали перекрыть…

— Чем закончилось, знаю, — остановил полковник доклад Фомина. — Повторите детали.

— Умерший назвал Лютце — Зандлером, бароном, Куртом фон Зандлером.

— Значит, подтверждается. Кюме тоже опознал на фотографии Зандлера. Собирайтесь в Берлин и допросите его. Возможно, он знал и второго. Вот рапорт Скитальца. Винить его нельзя Нападение было, надо отдать должное покойному, отчаянно смелое, дерзкое. За нами, конечно, следили. Трудно поверить, что все это он один… Нет ли среди обслуживающего персонала их агентуры. Надо это проверить.

Пока привели Кюме, Фомину коротко рассказали все, что было известно о нем. После ареста долго упорствовал и показаний почти не давал. Потом случилось непредвиденное — в тюрьме у него произошел сильный приступ язвы и прободение желудка. В госпитале сделали операцию. Произошел резкий перелом в настроении Кюме. Он начал рассказывать много интересного, давать показания…

Кюме оказался высоким пожилым человеком, с желтым, болезненным лицом, старался подчеркнуть свою военную выправку. После обычных в таких обстоятельствах вводных слов, Фомин предъявил немцу лист протокола, где в числе других — первой слева, была приклеена фотография Пауля Хаазе, сделанная за несколько минут до его смерти. Спросил, знает ли Кюме кого-либо.

Кюме указал на снимок и назвал фамилию Пауля Хаазе — бывшего инструктора физкультуры и стрелкового дела специальной разведывательной школы «Орденсбург Крессензее», сказал, что Хаазе активный нацист. Близко с ним он знаком не был.

— С Хаазе был вот этот, — Фомин подал фотографию Лютце.

— Аналогичный протокол мне уже показывали. Тогда я высказал предположение, что это барон Курт фон Зандлер. Теперь, если они были вместе, я могу подтвердить, что это действительно он. Один из лучших выпускников «Орденсбург Крессензее», впоследствии сотрудник отдела «Иностранные армии Востока», хорошо знал русский язык. Блестящий молодой человек из старинной немецкой аристократии. Режиму фюрера, его идеалам был предан фанатично. Немногим известны его клички «Барон» и «Отшельник».

— Почему еще и «Отшельник»? — спросил Фомин.

— Любил работать в одиночку, придерживаясь одной из заповедей школы: «В разведке тот, кто живет один, живет дольше».

Линия границы была позади. Сзади слышались голоса, но Лютце знал, что за ним уже не гонятся. Однако старался уйти подальше от границы. Наконец, остановился перевести дух. Один глаз не видел, он протер его ладонью, она была в крови. Достал платок и тщательно обтер лоб и щеку, потом глаз. Значит, глаз цел, это кровь залила его.

Никто из пограничников не видел, что посланные наугад пули достигли цели — одна попала Лютце в плечо, а другая слегка зацепила голову. Он и сам в горячке не обратил внимания на то, что ранен, бежал, падал, натыкался на деревья, ветки больно хлестали его по лицу. Теперь, когда он лег на землю и отдышался, стала ощущаться и жгучая боль в плече.

«Жив! — подумал он. — Главное — жив! Только поскорее бы добраться до какого-нибудь жилья».

Он встал и, зажимая рану, пошел на запад.

— Стой! — на тропинке, по которой он шел, стояли двое в форме полицейских Бизонии.

— Перевяжите и немедленно доставьте меня в Ганновер, в комендатуру! — Он не сомневался, что распоряжение будет выполнено. «Пусть Старк подлечит его, а тогда…»

Глава семнадцатая

«Итак, кто же вы теперь: Ганс, Вильгельм или Вернер?.. И неужели же почти четверть века спустя судьба действительно снова сведет нас? — думал полковник Фомин, убирая в конверт фотографии Лютце-Зандлера. — И чья рука направляет теперь вас на новые преступления? Английская разведка?.. Тогда они делали на вас крупную ставку, но просчитались. Старк и его помощники старательно плели агентурные сети, пытались проводить хитроумные операции, давая им романтические названия. Но они были вовремя разгаданы и пресечены, а исполнители главных ролей Мевис, Курц и резидент Фердман понесли заслуженную кару. Уже тогда вы были матерым шпионом, Курт фон Зандлер, и вам одному удалось уйти от возмездия. «Отшельник» — любитель работать в одиночку. Мало вероятного, что вас можно было увидеть среди тех, кто цепляет на цивильные пиджаки снятые со старых мундиров гитлеровские награды и, беснуясь, требуют реванша. Вы были человеком действия, «Барон», и, как того требует ваша профессия, предпочитали оставаться в тени. Так если это все же вы пожаловали к нам в гости, кто теперь ваш хозяин?..»

Да, много воспоминаний разбудил в нем тревожный сигнал Петрова. Такие сообщения не оставляются без проверки, так же как безымянная ориентировка друзей о выезде в СССР крупного натовского разведчика. «Кому же доверить это дело?» Перебрав в уме своих сотрудников, Фомин остановил выбор на капитане Михайлове. Позвонил, попросил зайти.

— Хочу поручить вам, Юрий Михайлович, одну работу. Вот тут у меня лежит дело, которым я занимался более двадцати лет назад, еще в период зарождения Германской Демократической Республики. Был я тогда, как понимаете, чуть-чуть помоложе. Я имею в виду, моложе вас, — улыбнулся Фомин. — Ну так вот, если сигнал, который мы получили, подтвердится, нам с вами придется вступить в борьбу с умным, ловким, высокой шпионской квалификации противником, в послужном списке которого немало побед, круто замешанных не только на крови наших людей, но и своих соотечественников, даже коллег.

Ознакомление с материалами отнимет у вас, прямо скажем, много времени. Дело пухлое и сложное. И этим займетесь не сейчас — позже. А пока вам предстоит, используя все наши возможности, выяснить, кто из граждан ФРГ и Бельгии в настоящее время находится у нас в Москве. И нет ли среди них барона Курта фон Зандлера. Надежды встретить такую фамилию, я больше чем убежден в этом, у нас почти нет. И все же посмотрите. В свое время этот господин заявил мне, что такие вещи, как настоящая фамилия, он не обязан хранить в памяти, что он вообще все прежние свои фамилии, как и легенды-биографии прочно забывает. Навсегда. Правда, он не подозревает, что нам и в самом деле известна его настоящая фамилия. Вот его фотографии двадцатилетней давности. Сейчас этому человеку уже за пятьдесят. Я очень на вас надеюсь, Юрий Михайлович, иначе бы не задал такого мудреного ребуса.

— Решали ведь уже такие задачки, Евгений Николаевич, — забирая со стола снимки, сказал Михайлов.

— Э-э-э. Не скажите, — покачал головой Фомин. — Зандлер-Лютце — это, брат, штука! Уравнение со всеми неизвестными. — Полковник мягко постукивал карандашом по бумаге. — Однако у нас есть и постоянно действующие козыри. Один из них — заблуждение любого преступника, даже пусть он будет мастером шпионажа экстракласса, — надежда, что время, подобно волне смывает следы. А следы остаются, дактилоскопические отпечатки и некоторые другие характерные приметы. У этого человека их, правда, немного, вот я специально перечислял их на этой бумажке. Когда будете беседовать с обслуживающим персоналом гостиниц, обратите их внимание на темные очки, мне назвали эти очки модными, даже ультрамодными. Он их старается не снимать. Вообще-то ничего особого в этом нет. Сейчас многие такие носят. Особо обращаю вате внимание: иногда у него слегка дергается правая щека и мочка уха — хронический нервный тик. Примерно вот так… И еще — знает русский язык. Но применяет ли его — вопрос.