Николай Шпанов - Заговорщики. Преступление
Век капитализма шел к концу, но Черчилль этого не понимал. Он не хотел примириться с неизбежным. Он вообразил, что в компании с такими же, как он сам, живыми анахронизмами еще можно спасти идущий ко дну корабль капитализма. По его мнению, для спасения капитализма достаточно было сокрушить родившееся и исторически закономерно развивающееся социалистическое советское государство.
Чтобы взяться за осуществление своих планов, Черчиллю нужно было добиться власти. Ему нужно было свалить кабинет Чемберлена, прежде чем тот окончательно развалил империю. Черчилль с напряженным вниманием следил за развитием событий. Старые связи в правительственном аппарате и в разведке позволяли ему подчас знать то, что скрывали от премьера. Чемберлену не приходило в голову, что решения Гитлера и Муссолини были приняты раньше, чем он совершил свои позорные паломничества в Годесберг, в Мюнхен, в Рим. А Черчиллю уже была известна оценка, которую осмеливались давать англичанам даже такие презренные разбойники, как Муссолини и Чиано. Черчилль скрежетал зубами от бессильной злобы, когда читал в донесениях британских разведчиков:
"Обсуждая результаты визита Чемберлена, дуче сказал:
— Переговоры с англичанами не имеют уже никакого значения. Эти люди сделаны из другого теста, нежели Фрэнсис Дрейк и прочие блистательные авантюристы, создавшие Британскую империю. Теперь это всего лишь усталые дети длинной линии богачей.
Чиано ответил:
— Англичане стараются отступать как можно медленнее, но они не хотят и не будут сражаться. Переговоры с ними действительно можно считать законченными. Я уже телефонировал Риббентропу и сообщил ему о полнейшем фиаско, которое постигло миссию англичан".
Или:
"Чиано доложил дуче о том, что британский посол в Риме лорд Перт представил на одобрение Италии проект речи, которую Чемберлен намерен произнести в палате общин.
— Он не возражает, если вы внесете свои поправки, — заметил Чиано.
— В общем сносно! — сказал Муссолини, просмотрев план речи. — Но дело, разумеется, не в этой болтовне старого осла, а в том, что впервые в истории Британской империи ее премьер представляет на одобрение иностранного правительства плач своего выступления. Плохое предзнаменование для англичан.
— Но отличное для нас, — ответил Чиано.
Муссолини рассмеялся:
— Нужно быть полным идиотом, чтобы не понимать: дело идет к тому, что мы выпихнем их из Средиземного моря. Тогда их империи конец.
— На месте их распавшегося Вавилона появится Великая Римская империя Муссолини. И мир прославит вас, как нового Цезаря.
Дуче:
— Могу себе представить физиономию этой толстой свиньи — Черчилля, когда он узнает, что я визировал речь главы британского правительства…"
— Да, мой старый друг, — ворчливо проговорил Черчилль, обращаясь к понуро стоявшему под дождем Бену. — Корабль мира получил слишком большие пробоины, чтобы удержаться на воде… Идемте. Надеюсь, что в доме еще найдется чашка горячего чаю… Брр, чертовски неподходящая погода для войны.
И он зашлепал по мокрой траве в направлении дома.
— А знаете, что на–днях заявил премьер? — несколько оживившись, спросил Бен и дружески взял Черчилля под руку. — "Шансы Черчилля на вступление в правительство улучшаются по мере того, как война становится все более вероятной".
После мучительно длинного предисловия Бен выложил Черчиллю то, ради чего явился в Чартуэл.
— Дорогой Бен, — глубокомысленно ответил Черчилль, — я польщен вашей уверенностью, что до сих пор "указания для генералов должен составлять юнкер", но сначала ответьте на вопрос: что думают о ситуации ваши горняки?
— Мои горняки! — в отчаянии воскликнул Бен. — Какой это беспокойный народ — английские горняки! Если бы покойный лорд Крейфильд знал, как они будут себя вести в наше время, то ликвидировал бы все свои шахты. Он оставил бы мне наличные деньги или, во всяком случае, что‑нибудь не связанное с так называемым рабочим вопросом. — Забыв наставления Маргрет, Бен продолжал: — Если бы вы знали, милый Уинстон, как мы завидуем вам…
Черчилль насторожился:
— Вот уж не предполагал, что в положении отставного боцмана я могу служить предметом зависти.
— Для меня и даже для леди Крейфильд!
— Зависть вице–премьера!
— Перестаньте шутить, Уинстон. Вы навсегда избавлены от хлопот, причиняемых рабочими, вы живете в уверенности, что никакие забастовки не могут превратить ваши золотые бумаги в мусор.
— Откуда такая уверенность, Бен?
— Забастовки кафров?.. Рабочий вопрос в Африке?
— Вы сильно отстаете от жизни, Бен. — Черчилль сердито толкнул ногою дверь. — Кажется, даже каннибалы знают уже, что такое тред–юнионы.
— В колониях можно применять совсем другие способы ликвидации конфликтов с рабочими, чем здесь у нас, — плаксиво проговорил Бен. — Нефтяные дела куда спокойнее угольных. Вся нефть — за пределами Англии.
— Все имеет свои теневые стороны, — неопределенно ответил Черчилль, отряхивая дождевую воду со шляпы. — Раздевайтесь, Бен, вероятно, нам дадут чаю… Вот тоже "дела вне Англии" — чай.
— Нет, китайцы — это уже не африканские дикари. Они хотят, чтобы их интересы принимались в расчет…
— Безумные времена, Бенджамен, совершенно безумные! — иронически заметил Черчилль.
— Говоря откровенно, я возлагаю большие надежды на Гитлера, — понижая голос, сказал Бен. — Этот сумеет навести порядок и в Европе и в колониях, которые придется ему дать.
Черчилль нервно откусил конец сигары и исподлобья, как готовящийся к удару бык, уставился на Бена:
— Придется дать?
Бен на минуту смешался: уж не проговорился ли он?.. А впрочем, если он хочет обеспечить себе место в кабинете Черчилля, когда тот придет к власти (Бен был уверен, что рано или поздно это случится), то можно и выдать ему один–другой секрет Чемберлена. Поэтому он спокойно договорил:
— Помните разговоры о встрече Галифакса с Гитлером? Это не сплетни: встреча была. Многозначительная встреча! В ответ на жалобы фюрера, будто консерваторы занимают абсолютно отрицательную позицию в вопросе о возвращении немцам колоний, Галифакс сказал, что правительство его величества вовсе не отказывается серьезно обсудить это дело с Германией. Позднее, через Гендерсона, он еще раз дал ясно понять Гитлеру, что глобус может быть поделен между двумя великими мировыми империями…
Хотя Черчиллю через собственные каналы было известно содержание двух бесед с Гитлером, о которых говорил Бен, он с напускным интересом спросил:
— Просто так: поделить и все? Без всяких искупительных услуг со стороны фюрера?
Бен приблизил губы к мясистому красному уху Черчилля:
— Германия должна раз и навсегда покончить с коммунизмом… Разумеется, не только внутри Германии, а и там, в России.
— Уничтожить красную Россию?
— Никто не стал бы этому мешать, но на этом пути мы встретим одну почти непреодолимую трудность.
— Большевики говорят, что непреодолимых трудностей не бывает.
— Дело в том, — понижая голос, сказал Бен, — что Гитлер не желает бросаться на Советский Союз, не имея за плечами формального союза с нами и с Францией или хотя бы только с нами.
Черчилль недовольно выпятил нижнюю губу:
— Подумаешь, препятствие!.. Правительство его величества имеет достаточный опыт, чтобы найти выход из такого положения: не всякий союз заключается для того, чтобы выполняться.
— Но скандал в случае огласки, Уинстон?! В свете наших нынешних переговоров с Москвой даже моя сегодняшняя нескромность могла бы стоить мне очень дорого.
— Поста вице–премьера? — со смехом спросил Черчилль. — Не очень большая беда, Бен. Зато вы обеспечили бы себе такой же пост в значительно более почетном кабинете…
Он замолк, взвешивая мелькнувшую мысль: не попытаться ли получить через этого олуха подлинники секретных записей? Тогда он имел бы в руках оружие, которым можно припереть к стене и Галифакса и самого Чемберлена. Да что там "припереть к стене"! Он мог бы свалить их замертво! А как важно было бы знать в точности слова Гитлера для дальнейших сношений с ним, когда он, Черчилль, возьмет дело в свои руки. Весьма возможно, что эти переговоры придется закончить за спиною русских, если московский пакт почему‑либо будет все же заключен.
— Послушайте, Бен… — вкрадчиво проговорил Черчилль. — Вы верите в мою дружбу?
После некоторого колебания Бен не очень твердо сказал:
— Я уже не раз доказал…
Испугавшись очередной тирады, Черчилль нетерпеливо перебил:
— К делу, Бен: мне нужны эти записи!
Бен испуганно откинулся к спинке кресла.
— Прочесть? — заикаясь, пробормотал он.
— Разумеется! — воскликнул Черчилль, прикидывая в уме, сколько времени понадобилось бы на то, чтобы сфотографировать документы. — На каких‑нибудь два часа, Бен… Всего на два часа!
