Сергей Костин - Туман Лондонистана

— Родители плохому не научат, — согласился Лешка. — Но ты же им не всю правду сказал?

— Ты про «цессну»? Нет.

— Видишь, жизнь тоже учит правильным вещам.

Мы бы еще постебались, но рыжий принес нам одноразовые стаканчики с дымящимся чаем.

— Липового отвара с мятой у нас нет, но чай, может, тоже будет кстати, — пошутил он.

Стоять над нами он не стал, сразу вышел. В ангаре было неуютно. Это пока светило солнце, в нем нечем было дышать. А ночью — пол стал холодным, железяка не теплее, — согреться хотелось. Лешка уже готов был отхлебнуть, но я его остановил.

— Ты просил попить?

— Нет.

— К чему бы такая любезность?

Кудинов с подозрением посмотрел в свой стаканчик.

— Цвет, конечно, немного химический, но такой чай из пакетиков даже в некоторых ресторанах подают. — Он понюхал напиток. — Пахнет чаем. Думаешь, подсыпали туда что-нибудь, кроме сахара?

— А ты, когда в последний раз людей похищал, ты хотел, чтобы они были во всеоружии в решающую ночь или спали?

Лешка задумался:

— Это так давно было… В прошлой жизни. Или в позапрошлой — точно не в этой. Сразу и не вспомнишь.

— Вспоминай, вспоминай.

— Может, ты и прав.

Мы оба с сожалением выплеснули чай за нашу штуковину.

— Поработай лучше шильцем, пока сторожа нет, — продолжил я полезные наставления.

— И здесь прав, — согласился Кудинов, доставая из-за железяки свой инструмент.

Я тоже полез за отверткой. Но это только в кино наручники открывают канцелярской скрепкой. Один раз у нас сработало, но, видимо, по закону больших чисел, только в самом начале. И теперь девять с лишним тысяч попыток будут впустую. В общем, Лешка кончик шила вскоре обломил, а отвертка и вовсе никак не хотела лезть в скважину.

— Нет, — решительно произнес Кудинов. — Наш шанс еще где-то впереди.

3

В молодости на жизнь смотришь как на череду гарантированных приобретений. В старости — как на череду неизбежных потерь. Я был где-то посередине. То есть достаточно молодым, чтобы надеяться, что критическая ситуация принесет мне лишь новый опыт, и достаточно старым, чтобы принять поражение, если все закончится плохо. Такое положение имеет неоспоримое преимущество — отстраненность. Ты можешь не включаться всем существом, можешь созерцать, как будто происходящее тебя не касается.

Я шепотом изложил эту свою философию Лешке.

— Это ты сейчас глупость сказал, — привычной фразой возразил мой друг. — Ты что, ничего не будешь предпринимать, чтобы выжить? Мы же это уже установили с тобой.

— Буду, конечно. Таков универсальный закон: все живое стремится жить. Я тебе говорю не о том, что я буду или чего я не буду делать, а о том, как я считаю правильным к этому относиться.

— То есть выживу — ну и клево! А умру, так и ничего страшного. Так?

— Ты гениально все сформулировал. А я мучаюсь, ищу слова…

Кудинов замолчал. Он не всегда мои сарказмы воспринимает. Получается, даже с ним я на такие темы не могу поговорить. А хочется иногда. Это одно из сожалений моей жизни — что сейчас уже не записаться куда-нибудь в Афинскую школу, сидеть там в тени оливковых деревьев рядом с Платоном, Ксенофонтом и другими такими же занудами, как ты сам. Хорошо хоть, что за Сократом записывали, Лао-цзы не ленился лично время от времени брать перо, вернее, кисточку, а Шопенгауэр и вовсе провел за этим занятием жизнь — с пером в руке.

Я отогнул рукав пиджака, чтобы посмотреть, сколько времени. Не тут-то было! У меня часы не самые простые, «Бреге», Джессика с Пэгги мне подарили на сорокалетие. Они сами заводятся, и число показывают, и день недели, даже фазу Луны. Однако в темноте они бесполезны. У Лешки, я заметил, часы попроще, совсем простые, но стрелки у них светятся.

— Сколько на твоих? — спрашиваю шепотом.

— А что, твои золотые встали?

Критическая ли ситуация или мы на пляже валяемся, Кудинов не упустит момента, чтобы заклеймить мой американский консумизм. Часы у меня, кстати, не золотые, в стальном корпусе — это он в метафорическом смысле так выразился.

— Только не говори мне, что в твоих батарейка села, — говорю я.

У него-то часы не механические, кварцевые.

— Нет, в моих часах батарейки на пять лет хватает, машу ли я рукой или они на тумбочке лежат. — Я слышу, как Кудинов поворачивается, чтобы посмотреть на циферблат. Но он со мной еще не закончил. — В пустыню надо брать с собой флягу с водой, а не бутылку…

Лешка задумался на секунду, чтобы получилось язвительнее:

— «Гран-Марнье».

Это, кто не знает, такой сладкий липкий ликер с богатым букетом, его пьют всякие смешные жеманницы.

— Хорошо, сколько? — прерываю я своего друга.

— Половина пятого.

Тут я его поймал:

— Да нет. Я имел в виду, сколько тебе надо заплатить, чтоб ты наконец разродился.

Лешка легонько пнул меня ногой и получил в ответ.

— Полпятого — это то время, когда больше всего хочется спать? — уточнил он, имея в виду слова Мохова. Ну, что тогда и начнут операцию спасения.

— Да. И, похоже, наши коллеги этому естественному закону и последовали.

И тут снаружи снова послышалось пение.

— Опять у них намаз? — прорезался голос Кудинова.

Я выглянул в окно, но было так темно, что непонятно было даже, рассеялся туман или нет.

— Все молятся? — нетерпеливо спросил он.

— Да я не вижу. Какая тебе разница?

— Просто интересно. Они что, каждую ночь специально просыпаются? И англичане тоже?

Лешка помолчал. До нас долетали только обрывки произносимых нараспев фраз. По-моему, это Мустафа читал молитву вслух.

— Ты понимаешь, о чем они молятся? — не унимался Кудинов. — Ты же немножко знаешь по-арабски?

— «Здравствуйте», «простите», «Господь милосерден», «хорошо», «хлеб», — перечислил я примерно треть своего словарного запаса. — Пока я понял только одно слово: «рабби». «Господь» значит.

— Но они же не могут просить у Бога того, чего они хотят? — Кудинова, когда заведется, не остановить. — Представляешь, Рамдан твой молится? «Господи, помоги мне безо всяких проблем получить завтра за похищенных миллион. А потом благослови, чтобы я их прикончил, дабы замести следы».

— Он не так молится. «Господи, покарай моими руками двух неверных, которые хотят зла всем рабам твоим. А я даю обет отдать сто тысяч на борьбу с твоими врагами и столько же на строительство мечетей и помощь бедным».

— Думаешь, отдаст?

— Отдаст, если пообещает. Ему же нужно будет как-то дальше жить — и с Богом, и с собой.

— Мне кажется, Рамдан не отдаст. Ну, то есть он не будет ничего обещать. Скажет: «У меня тут двое, они, Господи, тебя не слышат и не понимают. Все равно что бараны. Так я с них получу хоть шерсти клок?» — Лешка еще подумал. — Да нет, он про нас вообще ничего не спросит и не скажет. Прочтет готовые молитвы и вернется к земным делам.

Так мы лениво вели отвлеченные разговоры, ожидая, когда же что-то начнет происходить. А соринка уже достигла провала и теперь ринулась вниз.

4

Сначала мы услышали, как завелся двигатель и хлопнула дверца фургона. За окнами снова стал открываться видимый мир: уголок бытовки и едва различимая в сером утреннем свете масса деревьев за ней. Но туман, похоже, стал рассеиваться. Я переспросил у Кудинова время — половина седьмого.

— Кассу едут оприходовать, — мрачно сказал Лешка. — Не знают еще, что их ждет облом.

Да, неприятно было об этом вспоминать. Предположим, в резидентуре не поверили моему сообщению, что нас перевозят в другое место. Отлично: операцию по нашему освобождению они все же начали. Место нашли, не заблудились, ночью подобрались к летному полю. Однако в самолете нас не оказалось, а бытовок и сарая из-за тумана видно не было. Что им было делать? Связались с резидентурой, там им сказали: «Тогда возвращайтесь, не светитесь. Дальше будем думать». И невидимые бойцы невидимого фронта как приехали, тихо и незаметно, так же и убрались восвояси. Только о чем теперь они собираются думать? Выкуп-то в резидентуре запланирован не был — Мохов это ясно дал понять.

Так что надежда только на Ашрафа. Только станет ли он рисковать своими людьми ради, как он считает, американцев? Это сегодня, когда террористы вконец распоясались, те заодно с египтянами. А завтра возникнут опять у Египта проблемы с Израилем, бывшие союзники по разные стороны фронта окажутся.

Нет, самим надо думать, как выбираться из этой ямы.

— Сами поедут или и нас захватят? — подумал вслух я.

— Если появятся, мы притворяемся, что по-прежнему спим мертвецким сном?

Теперь уже мне не понравилось слово.

— Сном праведников, — поправил я. — Да, делаем вид, что спим. Подкорректируем по обстоятельствам.

Прошло еще минут пять, и снаружи послышались шаги — широкие, мужские.

— Спим! — приказал Лешка.