Евгений Федоровский - «Штурмфогель» без свастики
— Ну что ж, — помедлив, хмуро сказал Пихт, — сегодня ты откровенен, как никогда. И ты думаешь, я не знаю почему? Потому что и ты и Коссовски подозреваете меня в измене рейху. Так?
Зейц зло посмотрел Пихту в глаза:
— Я бы давно арестовал тебя…
— Тогда в первую очередь ты поставил бы под удар себя.
— Ты снова намекаешь на Испанию?
— Нет, на те двести пятьдесят тысяч марок, которые лежат в швейцарском банке.
Зейц дернулся всем телом, словно его ударили плетью.
— Ты не можешь знать этого! — У него пересохло в горле, и сказал это он с трудом — хрипло и тихо.
— У меня есть весьма надежные доказательства, Вальтер. Не вся же испанская валюта ушла в казну рейха, кое-что прилипло и к твоим рукам. Но, повторяю, мне от тебя ничего не нужно, и я не сделаю тебе ничего плохого, пока ты не встанешь на моем пути.
Зейц сделал движение к одежде, где лежал пистолет.
— Спокойно, Вальтер. — Пихт положил свою руку на его руку. — Ты меня знаешь давно, я умею шутить, но когда говорю серьезно, то это серьезно.
— Т-ты… Март! — прошептал в ужасе Зейц.
— Думаю, мы сработаемся с тобой, Вальтер, — не обращая внимания на слова Зейца, продолжал Пихт, — и если тебе дорога жизнь, постарайся уехать в ближайшие дни… в целях своей же безопасности.
Зейц уткнулся в песок, его руки дрожали.
«Пожалуй, я погорячился, — подумал Пихт, — ну, да все равно. По крайней мере, теперь я твердо уверен, что Хопфицу надо скрываться немедленно».
— Я хочу выпить, — пробормотал Зейц, поднимаясь.
— Давай лучше пойдем в воду. Говорят, плохая примета — раздеться и не искупаться.
Вода была по-весеннему холодной, даже захватывало дыхание. Зейц поплыл на середину озера. Пихт догнал его и как ни в чем не бывало воскликнул весело:
— Ах, как хорошо, Вальтер!
Зейц ушел в глубину и вынырнул у берега.
«Все же надо быть настороже, — подумал Пихт. — Мало ли что взбредет в голову этому болвану».
…Зейц пил много и не пьянел. Он опрокидывал рюмку за рюмкой и мрачно смотрел на графин. Лишь к вечеру его стало заносить. Водка сначала согрела душу, сделалось легче. Что-то он забормотал о старой дружбе, вспоминал дни молодости в Швеции. Потом плакал, потом стал кричать.
«Эх, какое еще будет похмелье…» — подумал Пихт, с трудом втащил Зейца в «мерседес» и отвез домой.
В этот же вечер он зашел к Хопфицу и рассказал обо всем, что произошло в купальне.
— Я искал тебя сегодня, — сказал Хопфиц. — Приехал Коссовски и о чем-то долго говорил с Вайдеманом. Пихт сжал кулаки:
— Вот кого, Сеня, надо бояться больше всего… Сегодня же ты должен обязательно исчезнуть. Ты свое дело закончил.
— Даже составил кое-какие наброски.
— Письмо я передам тебе поздней. Сейчас немедленно иди к дубу у кафе «Добрый уют». Ты ведь там спрятал вещи?
Расставшись с Хопфицем, Пихт заехал за Эрикой.
Он направил машину в сторону Аугсбурга.
— У меня такое ощущение, будто скоро что-то произойдет, — сказала девушка, положив голову на плечо Пихту.
— Почему?
— Я сужу по отцу. Он совсем изнервничался. Кажется, он тайно переводит деньги в швейцарский банк.
— Ого, я был гораздо худшего мнения о твоем отце.
— Ты редко бываешь со мной!
— Сейчас много хлопот.
— Пауль, — Эрика заглянула ему в лицо, — скажи мне правду: мы победим?
— Смотря кто «мы»…
— В объединении немецких женщин все готовятся вступать в нацистскую партию. Сейчас ведь Германия переживает трудные времена?
— Нынешняя Германия — да.
— Мне кажется, женщины должны встать вместе с мужчинами на защиту родины.
— Нет, ты не связывайся с ними.
— Скажи, Пауль, ведь когда-нибудь кончится война?
— Должна.
— Тогда я тебя больше никуда не отпущу!
Пихт грустно улыбнулся. Острая жалость к девушке заставила Пихта притормозить и свободной рукой крепко обнять ее.
— Эрика, если когда-нибудь не будет меня, ты постарайся жить по-другому — лучше, честней, что ли…
— Я и стараюсь…
— Наверное, ты переживешь это чертовски проклятое время, но всегда помни: другие люди так же страдают, любят, мечтают, радуются и так же сильно хотят покоя, как ты и я.
Пихт говорил и говорил Эрике о какой-то новой жизни, которую надо построить, и главное, суметь дожить до нее. Эта жизнь представлялась смутно, без реальностей. Он не знал еще, какая она будет, но Эрика понимала, что Пауль, как никогда, открывал перед ней душу, и слезы любви и благодарности текли по ее лицу.
5
Коссовски хорошо изучил Вайдемана. Дружеский тон он отбросил сразу же, как только вошел в общежитие. Вайдеман мог выворачиваться, увиливать от прямых ответов, если бы Коссовски снова начал разговор с давних симпатий.
— Я к вам по важному делу, майор, — сказал он, козырнув.
Вайдеман удивленно вскинул мохнатые брови и насупился.
— Если уж на «вы», то слушаю вас, господин Коссовски.
Коссовски сел напротив, так, чтобы свет от окна падал на Вайдемана.
— Вы отлично представляете себе, что в наше суровое время, когда Германия, напрягая все силы, воюет на нескольких фронтах, особенно крепок должен быть тыл, — начал он.
— Вы читаете мне азбуку, как сопляку из гитлерюгенда.
— И вы знаете, что «Форшунгсамт», так же как и гестапо, давно ищет русского агента, — не обращая внимания на реплику Вайдемана, продолжал Коссовски.
— Я его не видел и ничем не могу помочь.
— Вайдеман, мы с вами не маленькие! Я много думал, соединял вместе, казалось бы, несопоставимые события… Я привел в систему вашу деятельность в Швеции, Голландии, Франции… да, во Франции, в том шикарном кабаке «Карусель», когда от странного и рассеянного гарсона услышал слово «март». Помните, гарсон сказал: «Мы получили вино в марте, а вы пришли в мае…»?
— Черт возьми! Я-то здесь при чем?
— Не нервничайте, Вайдеман. Выслушайте сначала меня. Я разговаривал со многими людьми, которые так или иначе касались дел люфтваффе, и особенно «Штурмфогеля». Картина деятельности этого агента проясняется. Март закрепляет свои позиции в Швеции, Испании, Польше, Франции… В «Карусели» к нему шел связной, он передал адрес другой явки вместо разгромленной… Благодаря своему прочному положению он немало знает о люфтваффе и передает ценнейшие секретные данные своим хозяевам… — Коссовски закурил сигарету и снова уперся взглядом в Вайдемана. — Ютта, радистка, связанная с коммунистическим движением, исправно передает телеграммы… Здесь мне не совсем ясна роль Эриха Хайдте. По-видимому, он был связным по линии Перро — Март — Ютта. Помимо информации, которую Март постоянно поставляет своим, он еще совершает и диверсии.
Коссовски заметил, что голова Вайдемана вдруг стала опускаться ниже и ниже.
— В Рехлине он закладывает в «Штурмфогель» магнитную или тепловую мину. Сам — заметьте — в испытаниях не участвует: погибает другой пилот, Христиан Франке…
«В чем-то Вайдеман виноват», — подумал Коссовски, глядя на поникшего летчика.
— Наконец, он каким-то образом делает так, что секретнейший истребитель «фокке-вульф» попадает к русским, а сам спокойно возвращается обратно в свою часть…
Вайдеман вздрогнул, по лицу пошли багровые пятна.
— Разумеется, я умышленно опустил еще многие детали, так как считаю, что и этих достаточно для того, чтобы обвинить…
— Меня? — спросил, глотнув слюну, Вайдеман.
— Да, — прямо ответил Коссовски.
Вайдеман с трудом поднялся и отошел в глубь комнаты.
— Это не я, это Пихт, — выдавил он из себя.
Коссовски подумал — психическая атака удалась. «Все правильно, не ты, а Пихт — и только он — может быть Мартом. Ты, Альберт, никак не подходишь к роли разведчика, а Пихт ловко воспользовался твоей дружбой и всюду тянул тебя за собой».
— Но откуда ты знаешь, что Пихт работает на русских? — спросил Вайдеман.
Коссовски знал первые телеграммы Марта, их содержание вряд ли бы кого-нибудь интересовало, кроме русских. Но вслух он сказал уклончиво:
— У меня еще нет полной уверенности. Я хочу поймать его с поличным, применив метод его старого приятеля Эви Регенбаха — гамбит… То есть жертвую и на этот раз внезапностью.
— Пихт работает на Хейнкеля, — сказал Вайдеман.
— Вот как! — удивился Коссовски.
— Мы вместе работали на Хейнкеля, сообщая этому старому карлику о «Штурмфогеле».
— Каким образом?
— Я передавал сведения Пихту, Пихт — Хейнкелю, и от него он получал для меня деньги — тысячу марок в месяц.
— И долго ты так… работал? Вайдеман сморщил плоский лоб:
— Не больше года… Потом я отказался. Но, поверь, Зигфрид, ради старой дружбы, я не видел в этом ничего предосудительного!
— Д-да, — в раздумье протянул Коссовски, — ты меня удивил, Альберт.
