Иван Дорба - Свой среди чужих. В омуте истины
Ответ пришел неожиданно быстро, видимо, по дипломатической почте. Письмо гласило:
«Начало. 26 января 55 г. Твои письма 6 и 7, повторяю 6 и 7 получили. За пропавшее письмо не беспокойся, тайнописи никто прочесть не сможет. О нашем гонце не сообщали нигде, тайнопись и адреса не провалены. Перерыв в моих письмах объясняется трудностью опускать их в СССР, так как нужны очень верные люди. Кроме того, я бываю в разъездах, был 3 месяца в США, где искал поддержку.
Привлек к делу переписки с тобой нашего друга по квартире в Бухаресте Мишу, седого и в очках, нашего партнера по преферансу, так что не смущайся изменению почерка.
Повтори пропавшее письмо. Напиши о профессоре JL, откуда он может знать об атомных испытаниях, что он знает еще. Кто он сам, где были испытания, сколько их было.
О туризме здесь только разговоры. Используем, если будет. Попробуй связаться и ты через своих людей. Мы учитываем новое политическое положение, но работу не прекращаем, а усиливаем.
Бури и ураганы уже выдерживаем. Мы все поздравляем тебя с Новым годом и прошедшим праздником Р.Х. Желаем тебе сил для дальнейшей борьбы. Мы все седеем, но молодая смена есть. Целуем и обнимаем тебя. Миша и Жорж.
Конец».
После широко известных провалов англо-американской агентуры НТС Интеллидженс сервис, как более опытный, отказался от сотрудничества с этим Союзом, который перешел на полное иждивение ЦРУ.
В 1963 году Околович был полностью отстранен от участия в работе «закрытого сектора», занимавшегося агентурной работой. Причин было много, не говоря о провалах: уж очень тесно он был связан с английской разведкой, недолюбливал евреев, хорошо разбирался в положении дел и всячески стремился освободиться от диктата. Нашли человека поглупей — Романова- Островского. Он же и возглавил Союз. А Поремскому отвели особую роль—отвлекать внимание общественности от шпионской и диверсионной деятельности НТС и, насколько возможно, доказывать свою полную политическую независимость... А мне сообщили, что я введен в «Руководящий круг».
Ссылаясь на провалы, на бесполезность переписки, с чем соглашались товарищи из КГБ, я писал все реже и реже. Мне хотелось закончить без крови авантюру с НТС и серьезно заняться литературой, покуда переводами.
И Долотуков, и Ефременко, ставший уже полковником, были довольны моими литературными успехами, тем, что оставили в живых, пусть дворянина, но приносящего Родине пользу. И потому согласились подытожить в основном мою связь с НТС, послав в Париж Александру Петровну с группой туристов.
Привожу копию ее доклада в КГБ:
«Выполняя порученное мне задание, по прибытии в Париж (11 авг. 65 г.) вечером связалась по телефону с Франкфуртом. Женщина, назвавшаяся Зинаидой Макаровной, сообщила, что Миши сейчас нет, и просила позвонить утром до 8 часов, когда будет ее сын.
12-го, в 7 утра, к телефону подошел мужчина, назвавшийся Ярославом, и сообщил, что 13-го утром Миша будет ждать в 8 утра около Нотр-Дам. Однако, по моему настоянию, встреча была назначена в холле гостиницы "Франция".
13-го, точно в восемь, пришел Миша. Разговор, "накоротке", состоялся на улице. Было передано письмо, и условились о новой встрече вечером.
Встречали меня двое: Миша и человек, назвавшийся Александром Ивановичем. Прежде всего они сказали, что я могу быть совершенно спокойна, поскольку они установили, что за мной никто не увязался. Мы зашли в соседнее кафе. Миша просил называть его Мишей а меня условились звать Ксенией. Далее Миша сказал, что рад встрече, что они давно меня ждут, но все время очень опасались, как бы поездка не провалилась из-за Володи. Я ответила, что боялась с мужем другого: Брук мог знать нас и выдать. Миша стал уверять, что письмо Володе послано из Москвы и нет никаких причин для беспокойства.
И тотчас же полились рассказы: о процессе Брука, организованном чекистами; о Константинове—честнейшем человеке, к которому Брук привел "хвост". Тут же Алексей Иванович показал гранки своей статьи, просил прочесть и сказать свое мнение. Похвалив стиль и манеру письма, я тут же спросила, что это за "Грани"? В частности, Тарсис, вещь которого "Палата № 7" печаталась в журнале, а теперь выходит в Англии огромным тиражом 7—8 тысяч.
— Тарсис необычайно талантлив, благодаря нам он выпущен из сумасшедшего дома, мы ему послали деньги, чтобы он заплатил за квартиру.
Выразив на лице удивление, я сказала, что хорошо знаю Вениамина Яковлевича. — "Валерия Яковлевича!" — поправили они. — Нет. Вениамина, он был им всю жизнь. Валерием он стал после женитьбы на молоденькой украинке, чтобы скрыть от ее родных свое еврейское происхождение. Так по крайней мере он мне говорил.
Оба мои собеседника удивленно воскликнули: "Разве он еврей?" И стали уверять, что по отцу он грек, а по матери украинец.
Я продолжала: неважно то, что он еврей, страшно то, что он шизофреник. Я работала с ним в Гослите, посетила его по просьбе первой жены в психиатрической лечебнице. Было это уже после войны. Тарсису я не верю, он предавал людей, он нечестный человек.
Мои собеседники были явно смущены, однако возразили: "Побольше бы таких сумасшедших!" В ответ на это я выразила сомнение, правильно ли открывать журнал (который уже был у меня в руках) и давать портрет шизофреника, пусть даже самого гениального, и не компрометируют ли они весь номер?
Так, в разговорах о Бруке, Тарсисе и Есенине-Вольпине пролетело время. Договорились о следующей встрече, и, выслушав ряд наставлений быть осторожной, поскольку в группе обязательно есть человек из КГБ, прощаясь, я спросила: "Ну а как вы-то живете на чужбине?" Экспансивный Алексей Ив. воскликнул: "Что говорить, собачья жизнь!" Миша быстро замял разговор.
Таким образом, встреча прошла тепло и сердечно. Восторженно со стороны Алексея Ив. и более сдержанно со стороны Миши.
Третья встреча состоялась 14 августа. Миша и Алек. Ив. принесли на показ сумку с двойным дном, которую я должна была взять накануне отъезда, несколько номеров "Посева" и другой литературы, с просьбой прочесть и составить свое мнение.
"Все это хорошо, — заметила я, — но вы подумали, куца я возьму такую уйму и когда и где смогу все прочитать?!" И я взяла 57-й номер журнала "Грани" и несколько листков "переписки с друзьями".
Вскоре Миша удалил Ал. Ив.
Ковда мы остались одни, Миша спросил: почему оборвалась связь и переписка?
"Вот об этом Володя и просил меня узнать у вас! Что можно было делать? Разве вы не понимаете, как были мы напуганы провалом и гибелью не дошедшего до нас человека? Кто мог знать, какой след он за собой оставил? И мы делали все, чтобы себя обезопасить. Мало того, Володя вступил уже по-настоящему в литературу. Приходилось проявлять максимум осторожности, не говоря уж о том, что уходило немало сил и времени на то, чтобы войти в писательскую среду. Вы знаете — это нам удалось!"
"Да, здорово, блестяще переведен "Поп Чира и поп Спира! — воскликнул Миша. — Как Володя был бы нам полезен"
"И вот теперь, — продолжала я, — когда этот этап уже пройден, я приехала, чтобы поставить вам ряд вопросов. Что мы должны сейчас делать? Как вести работу? Не листовки же разбрасывать?! И не питать же вас досужими слухами? Откуда мы можем знать, что делается в руководстве партии? Значит, опять те же слухи?.. Вы рассылаете потоком литературу по адресам писателей, а мы понятия об этом не имеем! Чем это объяснить?"
"Мы очень бережем вас! — ответил Миша. — Володя близкий нам единомышленник и должен сам помогать нам в руководстве партией. На кого нам опираться там? Скажите, нельзя ли организовать печатанье литературы на месте?"
"С кем?—спросила я.—Вдвоем организовывать издательство, типографию?! Как это возможно?"
"Для этого, конечно, нужен коллектив проверенных людей, — сказал задумчиво Миша... — Тут надо крепко подумать!"
"А как осуществлять связь после Брука?"
"Пусть Володя не боится. Брук ничего не знал, и шифр никому не известен, и, если он будет поступать так, как мы его инструктируем, все будет в порядке. Невозможно проверить тысячи писем, идущих за рубеж. Потом старайтесь слушать наши радиопередачи".
На мое замечание, что передачи глушат, Миша обещал подумать, посоветоваться и ответить на все мои вопросы при последней, прощальной встрече 22 августа. Затем просил передать, что они и не думают заставлять Володю разбрасывать листовки. Пусть он не сердится, как видно из письма, а сам скажет, что нам делать и как работать? Ему оттуда виднее. "А теперь, — продолжал Миша, — придется прервать нашу беседу. Чего доброго, вас хватятся. Нужно держать себя так, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения".
