Александр Авдеенко - Дунайские ночи (Художник Г. Малаков)
Все эти черты Сысоя Уварова хорошо приметны, однако впоследствии Черепанов легко вызывал в своей памяти облик Уварова единственным словом — ржавый. Это и есть его главная сущность. Голова обросла коротким, жестким, как проволочная щетка, землисто-рыжим волосом. Борода тоже тёмно-рыжая — кустистая, мочалистая, растущая привольно, во все стороны. Брови топорщатся желтой щетиной. Тяжелый дух ржавчины, сырости, тлена сопутствовал каждому движению Сысоя Уварова.
Черепанов выпустил его руку из своей.
— Ну, вот, посмотрел.
— Интересно!
— Что тебе интересно?
— В твое зеркало, говорю, интересно посмотреть. В обыкновенное, стеклянное, я ни разу в жизни не заглядывал. Не положено. Ну, говори, какой я? На сома столетнего смахиваю, да? — Он засмеялся. И смех его был какой-то сырой, холодный.
— Ничего, русалка не откажется.
— Виляешь?… Ну да уж бог с тобой. Мне все равно, какой я: страшный аль зазывной… Не для людского глаза живу на свете. Ты кто? Как величать прикажешь?
— Зови Иваном. — Черепанов улыбнулся. — В дальних командировках я привык быть Иваном.
— По-русски здорово болтаешь. Русский?
— Русак. Чистокровный.
— Откуда родом?
— Отсюда не видать. Сысой, ты чересчур любопытен! — Черепанов укоризненно покачал головой.
— Извиняйте… Почему так долго не являлся? Две ночи жду. Тревогой истек. Думал, схватили тебя где-нибудь. На этот черный случай дружка своего в плавни отправил.
— Была причина. Чуть в бредень не попал к этим… стражникам в зеленых фуражках.
— Где?
— В Ангоре. Двое суток отсиживался в утробе полузатопленной баржи. Измучился дьявольски. Ладно, не привыкать! — Подводник снизил голос до шепота. — Тут недавно проходили баржа и пароход…
— Проходили… Да ты не бойся, говори в полный голос, никто тебя здесь не услышит.
— Привычка, брат, ничего не поделаешь… Так, значит, проходили…
— Угу. Груз скантован и затоплен под бакеном. — Уваров кивнул на Дунай, на мигающий невдалеке огонек. — Вон там. Сейчас нырнешь?
— Надо бы сейчас.
— Отдохни, подкрепись ужином, винцом.
— Нашему брату нельзя перед работой ни есть, ни пить. Брюхо должно быть пустым. Покурю вот и бултыхнусь. Сигареты нет?
— Мы сроду некурящие.
— Да, я и забыл. Придется воспользоваться неприкосновенным запасом.
Ночной гость расстегнул резиновые лямки рюкзака, отвинтил герметический клапан, достал пачку сигарет. Прильнул к земле, чиркнул зажигалкой. Потянуло конфетно-мятным табачным дымком.
— «Капитан» велел тебе кланяться. И денег прислал, — сказал Черепанов и хлопнул ладонью по рюкзаку.
— Деньги? — насторожился Сысой.
— Да. Чего ты удивляешься?
— А зачем они мне? Я в них не нуждаюсь. Не ради них… «Капитан» давно знает об этом,
— «Капитан» ни о чем не забывает, — сказал Черепанов. — Деньги тебе не нужны, но другим понадобятся.
— Так бы и говорил… Для плавней прислал.
«Плавни?… Почему деньги нужны для плавней? Дорофей об этом ничего не говорил. Не знает, видимо. Кто там в плавнях?»
Черепанов вдавил в землю недокуренную сигарету.
— Потом потолкуем. Сейчас нырну, а то скоро светать начнет. Да, кстати. Велено тебе ждать еще одного гостя… «Мохача».
— «Мохач»?! — Хотел и не мог скрыть Уваров своей радости. Видно, давно любезен его сердцу этот человек.
Черепанов натянул на голову капюшон с маской, неслышно, как тень, вошел в воду, исчез.
Пока он блуждал под водой, Сысой Уваров на всякий случай исследовал содержимое его рюкзака. Пистолет, Запасные обоймы к ним. Гранаты, обыкновенные штиблеты. Холщовые мешочки, набитые чем-то твердым, кажется взрывчаткой. Пачка денег. Сигареты. Карты. Моток какого-то особого тонкого электрического шнура. Маленький фотоаппарат. Фляга, обшитая сукном. Небольшие кусачки. Слесарный разводный ключ. И еще какие-то непонятного назначения предметы.
На поверхности Дуная, почти у самой кромки берега, заросшего ивняком, показалось черное пятно.
Ныряльщик вышел на берег, держа в руках металлическую сигару, величиной с доброго сома, с якорьком на тросе.
— Держи! — глухо, из-под маски проговорил подводник.
Сысой Уваров нерешительно поднял руки и сейчас же опустил их.
— Держи, не бойся! Пока безопасная. Взрывные головки в рюкзаке.
Тяжелая мина легла на мягкие дрожащие руки «Белуги».
— Неси домой! Спрячь, а я тем временем вторую достану.
Осторожно, птичьими шажками двинулся Уваров к дому, держа на вытянутых руках увесистый, мышиного цвета снаряд.
Отнес. Спрятал. Вернулся.
Ныряльщик вылез из воды. Положил вторую мину на траву, снял маску, глубоко вздохнул.
— Вот и все дела! Тащи, Сысой! И рюкзак прихвати.
Уваров сделал еще один рейс.
Вернувшись, он увидел Ивана без резинового комбинезона. На нем был толстый теплый свитер, штаны в обтяжку, белые шерстяные носки. Резиновая шкура, баллончик с кислородом, маска и башмаки со свинцовой подошвой валялись на траве.
— Ну, друг, теперь веди в свою избушку.
Прихватив снаряжение, отправились в дом.
Спертый, сырой дух подземелья ударил в лицо Дуная Ивановича, когда он открыл дверь хижины бакенщика.
Два скособоченных оконца, закрытые дерюгами. Нары с охапкой сена. Потолок в многолетней копоти. На ржавой проволоке висит керосиновая, с ржавым жестяным кругом лампа. Пол земляной, в выбоинах и буграх. На столе, кое-как сколоченном из досок, недоеденная рыба, вареный картофель, буханка покупного хлеба. В утробе русской печи синеют угарные угольки.
Дунай Иванович покачал головой.
— Ну и ну!… Тут, брат, и человеком не пахнет. Логово! И как ты здесь только существуешь, ума не приложу!
— Существую. — Уваров выкрутил фитиль лампы, загремел печной заслонкой. — Доволен, слава Христу. Не жалуюсь. Не выпрашиваю лучшей жизни.
— Детей нет?
— Холостяк.
— Почему не женишься?
— Двадцать пять лет не ищу невесты. — Уваров пошевелил толстой отвисшей губой. Улыбку изобразил. — На том свете женюсь.
— Ты это серьезно?
— Куда уж серьезнее!…
— Принципиальный женоненавистник?
— Чего?
— Жен, говорю, ненавидишь.
— Без жены легко жить, если с Христом обвенчан.
— Ну, знаешь!… Я вот с малолетства обвенчан с ним, а все-таки…
Сказал и сразу пожалел. Опасная болтовня.
— А кто тебя венчал? — спросил Сысой Уваров и глаза его стали узкими-узкими.
Дунай Иванович понял, что случайно прикоснулся к чему-то тайному, сектантскому.
Кто венчал?…
Что сказать? Мгновенно вспомнил, что было известно ему о сектантах Дуная, Карпат и Закарпатья. Все они законспирированы, организованы в «пятерки». Одна не знает другую. Каждая выполняет волю главного проповедника, а проповедник, правая рука Христа, — личность почти мифическая. Живет он вдали от своих служителей — где-то в Канаде или в США. Через тайных послов влияет и на русских сектантов, и на польских, и на румынских, и на болгарских. Приказания его выполняются беспрекословно.
Дунай Иванович спокойно выдержал взгляд Уварова, сказал:
— Кто венчал, спрашиваешь?… Тот, кого избрал Христос. Тот, кто бывает всюду и нигде.
— Ишь ты!… — бакенщик довольно улыбнулся.
Черепанов понял, что опасность миновала. По-видимому, он произнес подходящие слова. Вот, оказывается, в чем дело. Хитри, увиливай, недоговаривай, намекай, нагромождай великие премудрости, прячься за них — и ты завоюешь доверие самого недоверчивого «трясоголова» или «молчуна».
Черепанов сел за стол.
— Сысой, ты не очень гостеприимен! Где же твое угощение? Выкладывай!
Хозяин усмехнулся в прозрачную растрепанную бороду.
— Тише едешь, дальше будешь! Мы всю жизнь тихо едем. — Он сдвинул ногой доску в стене, достал — из неглубокого погребца бутылку водки, черную икру в стеклянной банке, малосольные огурцы в кувшине. — Угощайся, Иван… не знаю, как тебя по батюшке.
Черепанов взял бутылку, посмотрел сквозь нее на огонь лампы.
— Березовый сок, а не горькая. Хороша Маша, да не наша. Нельзя мне пить. Такая работа. А может, и тебе не положено?
— Положено! Мы сроду пьющие: дед пил, отец пил, и я пью с малолетства.
— Знаю! — Дунай Иванович засмеялся. — Вот так тихий ездок. Да разве она, русская водочка, позволяет человеку тихо жить?
— Позволяет! Она у меня выдрессированная. Наливай!
Действительно, выпил один за другим два стакана и не опьянел, не переменился: такой же тяжеловесный, рассудительный, осторожный и тихий.
Дунай Иванович поужинал, поднялся, вышел из-за стола, потянулся, зевнул, завистливо-тоскливо посмотрел на охапку сена, брошенную на дощатые нары.
— Хочу спать. Покараулишь?
— Постой!… Мы не поговорили о самом главном деле… о плавнях.
— Утром поговорим.
