Йоханнес Зиммель - В лабиринте секретных служб
Томас пережил свой первый прыжок. Все остальные, кроме украинца, сломавшего ногу, тоже. После обеда курсанты тренировались в ангаре складывать парашюты. Между ними зрел заговор. Норвежец со страстью агитировал за коллективное самоубийство, немцы предлагали заявить жалобу и отказаться от службы. Итальянец и индусы считали, что надо устроить фельдфебелю Бизелангу темную. Пока обсуждались эти варианты, фельдфебель спал в соседней с залом комнате. Единственный разумный голос принадлежал Томасу.
— У вас мозги разжижились, — сказал он заговорщикам во время перекура, — знаете, что произойдет? Бизеланг получит повышение, а нас всех посадят. Норвежец процедил сквозь зубы, дрожа от ярости:
— А эта собака, проклятая собака, что с ним делать? — Я думал об этом, — сказал Томас. — Мы пригласим на обед.
Об этом обеде 26 февраля 1943 года вспоминают еще и сейчас в семье ресторатора Онезора в Витштоке. Эльфри-да Бизеланг, прекрасная дочь фельдфебеля, работала здесь официанткой.
В маленьком магазинчике Томас нашел все, без чего не мог обойтись: сушеные грибы, корицу, каперсы и лимонад. Помогая Томасу, Эльфрида жаловалась на поклонника, выбранного ей отцом:
— Он совсем не заслуживает моего внимания, этот самодовольный, глупый вояка. Постоянно болтает о своем героизме.
— Эльфрида, — спросил Томас, перча говядину, — скажите мне, охотно ли слушает ваша мама военные рассказы отважного батюшки?
— Мама? Да она убегает из комнаты, когда он начинает свои боевые воспоминания.
— Да, да, — сказал Томас серьезно, — все так и цепляется одно за другое.
— Что вы имеете в виду, герр Ливен?
— Человек, юное дитя, является продуктом своего окружения, если мне будет позволено в наше чудесное национал-социалистическое время высказать эту марксистскую максиму.
— Я совсем не понимаю, о чем вы говорите, — ответила Эльфрида, — но вы такой милый, — она подошла ближек Томасу, — такой вежливый, такой образованный.
Однако Томас не пошел на сближение.
— Именно поэтому ваш папа разозлился сегодня.
— Почему?
— Никто не хотел его сегодня слушать, восхищатьсяего подвигами, никто его не любит.
Эльфрида стояла так близко от него, ее губы были приоткрыты, и Томас не мог ее не поцеловать. Это был долгий, страстный поцелуй.
— Ты был бы для меня самым желанным, — шептала она в его объятиях. А за спиной у них кипело в масле филе аля Кольбер. — Но ты слишком рафинированный для меня. Ты так понятно объяснил мне поведение моего старика, как никто.
— Будь с ним поласковее, слушай иногда его рассказы, очень многие в лагере будут тебе благодарны за это.
Эльфрида рассмеялась и поцеловала его еще раз. Но, несмотря на всю сладость поцелуя 17-летней девушки, Томас думал о Шанталь: «Я мечтаю о ней, целуя другую. О Боже, я люблю Шанталь».
Обед, к которому все приглашенные относились скептически, прошел с громадным успехом. Томас приветствовал почетного гостя фельдфебеля Адольфа Бизеланга. Свою речь он закончил словами:
— Мы очень благодарны вам, глубокоуважаемый господин фельдфебель, за то, что вы с беспощадной суровостью, самопожертвованием, без устали, а если было необходимо, и пинками, помогли победить нам наши собачьи души.
С ответным словом поднялся Бизеланг, слезы текли у него из глаз:
— Мои дорогие, уважаемые господа, я никогда недумал, что в моей жизни наступит такой прекрасный момент.
Плотина была прорвана. Фельдфебелю Бизелангу, наконец, после стольких лет молчания, дали говорить. И он говорил за бульоном о Норвегии, за филе о Греции, за пудингом о Крите. На следующий день перед строем стоял изменившийся Адольф Бизеланг.
— Господа, я очень благодарен вам за прекраснейший вечер, — сказал он. — Теперь позвольте пригласить васк машине. Мы, к сожалению, должны еще потренироваться в прыжках.
Вечером 26 февраля Томас возвращался в свою казарму. Он шел вдоль колючей проволоки. По ту сторону от нее стоял парашютист, он окликнул Томаса.
— Что надо? — ответил Томас.
— Описание, которое дал Бастиан, подходит, — пробормотал парень.
Внезапно Томасу стало дурно.
— Бастиан?..
— Тебя зовут Пьер Хунебелле?
— Да… это я. Слышал ли ты что-нибудь о Шанталь?
— Шанталь… нет. Я знаю только Бастиана Фабре. Ондал мне три золотые монеты, чтобы я доставил тебе письмо. Бери скорее, я должен уйти отсюда, вон идет мой ефрейтор.
Он передал письмо и удалился. Стало холодно, но Томас не почувствовал этого. Он разорвал конверт, вынул письмо и стал читать. Его сердце стучало в груди.
Марсель, 5.2.1943 г. Мой дорогой Пьер!
Я не знаю, как начать письмо. Может быть, ты уже смотришь с небес, когда я пишу эти строки.
Недавно я познакомился с одним парнем, который работает и на Сопротивление, и на немцев. Он узнал в Париже о том, что случилось с тобой. Проклятые свиньи из СД, если я встречу хоть одного из них, то убью собственными руками. Сейчас ты находишься, как сказал парень, в другой фирме. Как тебе это удалось? Ты где-то под Берлином проходишь парашютную подготовку. Я наделал в штаны от смеха, мой Пьер — немецкий парашютист! Это все комично, если бы не было так трагично. В Париже я встретил немецкого солдата. Он хороший парень, едет в Берлин, через него и передаю это письмо. Шанталь получила два письма от тебя, но мы не смогли никого послать к тебе с ответом. Дорогой Пьер, ты знаешь, как я тебя люблю, и поэтому мне очень трудно писать о том, что здесь случилось. 24 января немецкая комендатура объявила о выселении «Старого квартала». В этот день они арестовали шесть тысяч человек, ты многих из них знаешь, и закрыли 100 баров и борделей. Если бы ты мог видеть борьбу дам с солдатами! Это было зрелище! Немцы дали нам четыре часа, чтобы мы покинули свои квартиры, а затем пришли команды подрывников. Шанталь, Копыто (помнишь ли ты его?) и я были вместе до последнего. Шанталь была, как невменяемая. Только одна мысль сидела у нее в голове — убить Плешивого. Эта трижды проклятая собака выдала тебя гестапо. В этот вечер мы ждали его в подворотне на Рю Мазарини напротив дома, где он живет. Мы знали, что он прячется в подвале. Шанталь сказала: «Сейчас немцы будут взрывать дом, и не выскочит». Что это был за вечер! Дым, взрывы, облака пыли, крики женщин, детей, ругань мужчин…
Темнота отступала перед заревом горящих домов «Старого квартала». Шанталь неподвижно стояла под аркой одного из домов. На ней были узкие брюки, кожаная куртка, волосы были подвязаны красной косынкой. Под курткой у нее висел автомат. Ничто не отражалось на ее бледном лице. В воздух взлетел еще один дом. С неба сыпались кирпичи и штукатурка. Послышались немецкая речь, стук сапог. — Шанталь, мы должны уходить, — предупредил Бастиан. — Немцы будут здесь с минуты на минуту и, если увидят нас с оружием…
Шанталь покачала головой.
— Уходите. Я останусь одна, — ее голос звучал глухо, она кашляла. — Плешивый в подвале. Эта собака должна вылезти из норы, и я ее убью, я поклялась.
Раздался пронзительный женский крик. Они выглянули из подворотни на улицу. Солдаты гнали толпу девушек. Многие из них были в пеньюарах. Они дрались с солдатами, царапали их, кусали.
— Это девушки из заведения мадам Ивонны, — сказал Копыто. Толпа прошла мимо подворотни, и в воздухе ещедолго стояли ругань и плач. Вдруг раздался крик Бастиана:
— Смотрите!
В подворотне противоположного дома показался Плешивый. Он был одет в короткую меховую куртку. Его сопровождали три телохранителя. Из карманов их брюк торчали рукоятки пистолетов. Бастиан вскинул свой револьвер, но Шанталь с силой ударила по стволу.
— Не стреляй, ты можешь попасть в женщин.
Как раз в этот момент солдаты гнали еще одну группу девушек мимо арки, где скрывалась Шанталь с товарищами. Далее события развивались в стремительном темпе. Плешивый догнал одного из немцев, все время стараясь, чтобы его прикрывала одна из женщин или солдат. Он показал немцу удостоверение, подписанное неким штурм-баннфюрером Айхлером. Потом Плешивый что-то сказал, показывая на арку. В то же мгновение Шанталь выхватила автомат, прицелилась, но не стала стрелять — в поле зрения попала женщина. Это промедление стоило ей жизни. С отвратительной улыбкой Плешивый выпустил всю обойму в Шанталь. Не издав ни единого звука, она, как подкошенная, упала на грязную землю. Кровь, целый поток крови залил ее кожаную куртку. Ее прекрасные глаза закрылись.
— Бежим, — крикнул Копыто.
Бастиан знал — все зависит от быстроты. Он развернулся и выстрелил в Плешивого. Тот упал, схватился за левую руку, послышался хрип, как будто его издавал заколотый поросенок. Теперь пора была подумать о собственном спасении. Бастиан и Копыто знали каждую щель в «Старом квартале». Позади за стеной был канализационный канал.
