Роберт Ладлэм - Возвращение Матарезе
– В этом можно не сомневаться, – сказал лысеющий американец лет пятидесяти с лишним. – Технический прорыв в области компьютеров, разделенный процесс печати открывают возможности, перед которыми нельзя устоять. Одна печатная фабрика сегодня уже может обслуживать минимум шесть абсолютно не связанных друг с другом изданий, завтра уже целую дюжину. Мои знакомые из «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Лос-Анджелес таймс» и «Уолл-стрит джорнел» только ждут, когда отвалится первая подкова. Все они считают, что лишь так мы сможем выжить.
– Можете добавить к этому перечню торонтские «Глоб» и «Мейл» и «Эдмонтон джорнел», – закончил четвертый человек, сидящий в первом ряду, моложавый канадец с горящими восторгом глазами; несомненно, он до сих пор не мог поверить в то, что оказался в одном обществе с элитой журналистики. – Вернувшись домой, я намереваюсь отправиться на запад и начать предварительные переговоры с «Виннипег фри пресс» и «Ванкувер сан»!
– Вашему энтузиазму можно только поаплодировать, – заметил сын Пастушонка, – но постоянно помните о границах строжайшей секретности, в которых вам надлежит действовать.
– Естественно! Ну конечно!
– Теперь перейдем ко второму ряду, – продолжал Гуидероне, – к нашим уважаемым представителям советов директоров ведущих международных периодических изданий, а именно, «Нью-Йорк таймс» и «Гардиан», а также римской «Джиорнале» и немецкой «Вельт». Насколько я понимаю, господа, в настоящий момент все вы являетесь второстепенными – нужно ли выразиться сильнее? – членами своих соответствующих советов директоров, но, пожалуйста, поверьте мне на слово – ваше положение изменится в самое ближайшее время. Вскоре каждый из вас станет ключевой фигурой, имеющей решающий голос. Что вы на это скажете?
Не прозвучало ни слова возражения. Заняв новое место, все эти люди будут действовать слаженно, единым оркестром. Повинуясь инстинкту самосохранения.
– Наш третий ряд – собственно двигатели, приводящие в движение газеты, как сказали бы мы, американцы, – их внутренности. Речь идет о журналистах. Эти люди работают на местах – в государствах, провинциях, столицах, именно их ежедневные отчеты с передовой служат основным источником информации для читателей во всем мире.
– Можете отбросить славословия в наш адрес, – заметил пожилой американец с хриплым голосом, чье морщинистое лицо свидетельствовало о многих годах бессонных ночей и обилии виски. – Мы поняли, что вы хотели сказать. Вы создаете «события», мы их описываем. Выбора особого у нас нет, не так ли, поскольку мы предпочитаем нынешнее положение вещей возможным альтернативам.
– Полностью с вами согласен, – подхватил голландский журналист. – Как говорят англичане, вы выразились чересчур мудрено.
– C’est vrai[40], – согласился журналист из Парижа.
– Истинная правда – das stimmt![41] – заключил немецкий репортер.
– Ну же, господа, мне не слишком по душе ваш пессимистический подход, – медленно произнес Гуидероне, изящно тряхнув головой. – Лишь с двумя из вас я знаком лично, но обо всех четырех хорошо наслышан. В своей области вы являетесь вожаками; ваши слова пересекают океаны и континенты со скоростью электрона, и когда вы появляетесь на телевизионных экранах, на вас смотрят как на людей влиятельных, досточтимых представителей четвертой власти.
– Очень надеюсь, так будет и впредь, черт побери, – прервал его циничный американец.
– Можете ни о чем не беспокоиться, ибо вы будете точно описывать происходящие события… естественно, подчеркивая все положительные стороны и лишь вскользь упоминая о той негативной реакции, которую принесет будущее. В конце концов, мы должны быть реалистами: нам нужно вести наш цивилизованный мир вперед, а не способствовать его разрушению.
– Вам удается немногими избитыми фразами излагать важные вещи, – негромко рассмеялся голландец. – Вы очень тонкий политик!
– Это призвание навязано мне другими людьми, несомненно, мудрейшими из мудрейших, однако сам я его не выбирал.
– Что гораздо лучше, мсье, – заметил парижанин, – вы посторонний человек, оказавшийся в самой гуще событий. Tres bien.[42]
– Ну а вы, все до одного, необыкновенно талантливые журналисты, умеющие убеждать своим словом читателя. Какими бы ни были ваши прошлые грехи – а лично я никогда не стану этим спекулировать, – все они бледнеют на фоне ваших способностей… А теперь перейдем к четвертому и последнему ряду, где сидят те, чей вклад в наше дело будет самым незаменимым. Редакторы четырех ведущих мировых газет, а если брать и дочерние издания, то мы имеем дело с флагманами, в чьем подчинении находится флот из двухсот с лишним основных международных газет и журналов в Европе и Америке. Ваше влияние колоссально, господа. Именно вы формируете общественное мнение жителей промышленно развитых стран. Ваша поддержка может помочь кандидату на любую должность занять свой пост; наоборот, отсутствие таковой поставит крест на его политической карьере.
– Вы нам льстите, – вмешался тучный седовласый немец, чьи массивные ноги никак не умещались под креслом. Все его одутловатое лицо, покрытое красными пятнами, свидетельствовало о малоподвижном образе жизни. – Так было до эпохи телевидения, – продолжал он. – В наши дни претенденты и те, кто уже занял место у кормила власти, покупают телевидение! Вот где формируется общественное мнение.
– Лишь в определенной степени, mein Herr, – возразил сын Пастушонка. – Вы поставили легкую повозку впереди крепкой лошади. Когда вы говорите, телевидение повторяет каждое ваше слово, и так было всегда. Иначе быть не может, потому что у вас есть время подумать, а у телевидения его нет; оно должно немедленно обрабатывать информацию и мгновенно принимать решения. Большинство телевизионных боссов повторяет ваши мнения, хотя бы только для того, чтобы не выставить себя на всеобщее посмешище, и тем самым сознательно отдаляется от политической рекламы.
– В этом он прав, Гюнтер, – сказал второй американец, в отличие от своего земляка, циничного журналиста, одетый в консервативный костюм. – Все чаще и чаще мы слышим с экрана слова: «Следующий материал оплачен на коммерческой основе» или «Это был рекламный агитационный материал, оплаченный избирательным штабом сенатора такого-то».
– Да, но что все это значит? Я не успеваю следить за ходом ваших мыслей.
– А значит это то, что основная нагрузка по-прежнему лежит на нас, и в ближайшем будущем такое положение не изменится, – ответил немцу третий редактор, судя по акценту, уроженец Британских островов.
– Надеюсь, так будет всегда, – добавил последний из сидящих в четвертом ряду, итальянец в ладно скроенном костюме в полоску.
– Я повторю вам то, о чем уже говорил нашей второй группе, состоящей из четырех членов советов директоров, – сказал Гуидероне, на мгновение задерживая взгляд на каждом из сидящих в последнем ряду. – Я… мы понимаем, что в настоящее время у себя в редакциях вы занимаете самое малозначительное положение, но вскоре это изменится. Вследствие процедур, о которых вам не нужно ничего знать, вы подниметесь на высшие ступени руководства, и ваши суждения будут восприниматься как Священное Писание.
– Из чего следует, – сказал холеный американец в темном костюме и клубном галстуке, – что мы через цепочки подчиненных нам газет будем проводить ту линию, которую вы нам подскажете.
– Слово «подсказать» очень гибкое, вы не находите? – спросил сын Пастушонка. – Его можно интерпретировать по-разному. Мне больше по душе слово «советовать», ибо оно ограничивает свободу выбора, не так ли?
Последовала затянувшаяся пауза, которую наконец нарушил итальянец.
– Договорились, – задыхаясь, выдавил согласие он. – Ибо в противном случае мы теряем всё.
– Я никому не угрожаю. Я просто открываю перед вами новые двери… Полагаю, наша встреча закончена.
Все дружно поднялись с мест.
Словно торопясь поскорее покинуть комнату, где находится заразный больной, делегаты, созванные Матарезе, устремились к выходу. Одним из последних оказался полный энтузиазма молодой канадец.
– О, Макэндрю, – остановил его Гуидероне, положив руку на плечо. – Сейчас, когда с нашими скучными делами покончено, почему бы нам не выпить в баре внизу? Кажется, у нас с вами есть общие знакомые в Торонто. Мне бы хотелось узнать, как они поживают. – Он упомянул несколько фамилий.
– Разумеется, сэр! С превеликим удовольствием.
– Вот и отлично. Жду вас там через пять минут. Мне нужно сделать один звонок. Если сможете, займите столик подальше от входа.
– С нетерпением буду вас ждать… сэр.
Молодой Макэндрю лишь смутно помнил имена так называемых «знакомых» – кроме одного, но то обстоятельство, что они хранятся в памяти Гуидероне, привело его в восторг. Особенно одно из них, которое сам он помнил слишком хорошо. Имя его бывшей жены.
