Личная жизнь шпиона. Книга вторая - Андрей Борисович Троицкий
Он отложил книгу, расстегнул портфель, достал письмо и подумал, что в этом году дочь окончит университет, надо подумать о ее распределении. Он распахнул дверцу печки и бросил письмо в топку. В следующую секунду вскочил на ноги, полез рукой в огонь, вытащил листки, уже горящие, бросил на пол и затоптал ногами. Через пару минут он стоял перед обеденным столом, разложив на нем то, что осталось от письма. Пострадала первая страница, обгоревшая в основном слева, где поля. Почти полностью сгорела последняя страница, предпоследняя, схваченная огнем по краям, была пригодна к прочтению. Остальные страницы пожелтели, но остались целы. Он убрал письмо в пластиковую папку и опустил в портфель.
Посмотрел на часы, поднялся. Взял ключ от ворот, висевший на вбитом в стену гвозде, быстро собрался, запер дверь, соображая на ходу, открыта ли сегодня приемная КГБ, расположенная в кособоком доме на Кузнецком мосту.
Бестужев часто бывал в том месте, покупал дочери аквариумных рыбок в зоомагазине, что находится на противоположной стороне. Когда дочь подросла, ей надоело возиться с рыбками, Бестужев взял на себя эту заботу. Бывая в зоомагазине, он всегда останавливал взгляд на здании через дорогу. В приемную КГБ вела старая деревянная дверь, находившаяся между двух пыльных витрин, закрытых белыми занавесками с внутренней стороны. В это странное учреждение никто никогда не заходил, и не выходил никто, поэтому казалось, что внутри людей нет, а дверь бутафорская.
Он оставил машину на Кузнецком мосту напротив художественной галереи, хотя можно было подъехать ближе, и неторопливо зашагал вверх по переулку, не думая ни о чем. Остановился перед той самой дверью, толкнул ее. Заскрипела пружина, он зашел и огляделся. Интерьер напоминал почтовое отделение, слева и справа стояли два столика и стулья, справа стойка, точно, как на почте, боковые стекла закрашены, между ними прозрачное окошечко. Бестужев подошел ближе и заглянул в него, — с той стороны сидел мужчина лет сорока в форме, погоны капитана госбезопасности. В этот момент, хотя все было решено и обдумано, в душу влезли сомнения и чувство опасности, давно не испытанное.
— Товарищ, у вас что?
— Что? У меня? — переспросил Бестужев, будто к окошку была очередь, и хотелось убедиться, что капитан обращается именно к нему, а не к другому гражданину. — У меня дело одно. Я бы хотел, даже не знаю… Посоветоваться с компетентным человеком. Я работаю, как бы это сказать… Ну, в Комитете партийного контроля СССР. Ко мне в руки случайно попало письмо, анонимное. Ну, по работе… И в нем идет речь как раз о Комитете госбезопасности. И я подумал, лучший вариант — прийти сюда и поговорить.
— Паспорт попрошу. И служебное удостоверение.
Капитал глянул в удостоверение и закрыл его, долго перелистывал паспорт, задержавшись на страницах, где стояли штемпели о московской прописке, о регистрации брака и детях.
— Письмо с собой?
— Да, при мне.
— Давайте сюда. Присядьте за стол и подождите.
Капитан захлопнул окошко, Бестужев сел к столу, положив на колени портфель. Он испытывал странное чувство, будто с этой минуты собственная жизнь, будущее, карьера, благополучие, — лично ему уже не принадлежат. А кому принадлежит, от кого зависят, — толком неизвестно.
Те же чувства он уже испытал в прошлом году, тогда в ведомственной поликлинике он проходил диспансеризацию перед поездкой в санаторий. Хирург, осматривавший его, нашел какое-то уплотнение на спине под лопаткой, спросил, давно ли появилась опухоль и печально покачал головой. Бестужева отправили сначала на анализы в ведомственную лабораторию, затем в онкологический центр на Каширке, где брали анализы повторно, а потом, когда все было готово, к профессору онкологу на консультацию. И вот тогда, в очереди к этому научному светилу, Бестужев испытал нечто похожее.
Ему казалось: если он прочитает в глазах профессора свой приговор, то надолго, может быть, навсегда, перестанет принадлежать самому себе, не сможет распоряжаться своей жизнью, своим будущим. Вместо поездки в Сочи — клиника Блохина, срочная операция, новые обследования, метастазы…
Слава богу, обошлось. Опухоль оказалась доброкачественной. Но сейчас то самое чувство вернулось, теперь он почти уверен, что его жизнью будет командовать тот невыразительный капитан без имени и отчества, и другие люди, с которыми Бестужев пока еще не знаком. Захотелось встать и уйти, но теперь сделать это он уже не мог. Куда он пойдет без паспорта и служебного удостоверения, в какой-нибудь клуб дураков, где принимают без документов.
* * *
Через час из боковой двери, которую Бестужев не заметил, появился мужчина в штатском костюме. В его руках была та анонимка в пластиковой папочке. Мужчина присел за столик и представился Егором Ивановичем Ивановым, но Бестужев почему-то решил, что собеседник врет, зовут его как-то иначе. Иванов попросил рассказать, что привело Бестужева в общественную приемную. Это был человек лет сорока со скорбным сухим лицом, уголки губ опущены, в глазах стояли слезы, будто чекист только что вернулся с кладбища, где похоронил всех своих близких, а также любимую собачку.
Бестужев, сбиваясь, рассказал историю с письмом, утаив несущественные делали. Мужчина вытащил из папки обгоревшие бумаги, попробовал читать, но с первой страницы не получилось, он начал со второй. Читал он неторопливо, вздыхая каким-то своим мыслям и хмурился. Особенно его расстроило, что сгорела последняя страница. Из правого глаза выкатилась крупная слеза.
— Что с вами? — спросил Бестужев.
— Не обращайте внимания, — сказал человек, назвавшийся Егором Ивановичем. — Аллергия. Я отлучусь на минутку?
— Конечно, — кивнул Бестужев.
Минутка растянулась на час, наверное, Иванов пошел в главное здание КГБ пообедать и потрепаться с приятелями, такими же бедолагами, которым выпало дежурить в субботу. Он появился из той же двери, и поманил Бестужева рукой. Они оказались в коридоре, потом в какой-то комнатенке без окон, где стоял письменной стол, несколько стульев и вешалка. Под потолком, потрескивая и мигая, горела люминесцентная лампа.
Иванов помог гостю снять плащ, усадил его за стол, достал из ящика чистую бумагу, ручку и попросил написать объяснительную записку, ответив на вопросы: при каких обстоятельствах к Бестужеву попало письмо, и почему он не передал этот документ, как положено, в секретную часть КПК. В объяснительной записке надо также ответить на вопрос, почему письмо обгорело, и что именно было напечатано на утраченных страницах. Иванов вытер слезы платком и ушел.
Бестужев, набивший руку в сочинении казенных бумаг, быстро выполнил задание и стал ждать Иванова, но тот не возвращался. Было муторно, хотелось уйти, он жалел, что приехал сюда в наивной надежде сбросить груз ответственности, найти какое-то человеческое понимание. Пришла усталость и апатия, словно он вагон разгрузил,
