Иван Головченко - Тайна спичечной коробки
— Значит, достаточно взрослый, чтобы пить, иметь деньги на карманные расходы, но слишком мал, чтобы работать?
Федор Захарьевич Тимохин опустил голову.
— Должен признаться, мать сильно его избаловала.
— Эх, Федор Захарьевич! — с глубокой грустью вырвалось у полковника. — Вот сидим мы здесь, беседуем и словно в прятки играем! Неловко мне, право, заводить с вами разговор о воспитании, повторять избитые истины, хорошо вам самому известные. Не думаю, чтобы вы хотели укрыться от определенной ответственности, сваливая все на жену. А речь-то идет о юноше, который едва не погубил себя бесповоротно! Для вас он — сын. Для меня… выражаясь фигурально, тоже вроде сына. Ведь и я ему в отцы гожусь, и у меня у самого дети! Тут обоим нам надо бы объединиться, подумать, как спасти душу парня от того растлевающего, что уже проникло в нее. Ведь этот Виктор…
— Простите, товарищ полковник, жена мне говорила о каком-то чемодане, который Виктор оставлял у сына на хранение. Кто этот субъект? Вор? Он использовал доверчивость сына? Может, даже втянул в свою шайку?
— Человек, скрывающийся под именем Виктора Саврасова, оказался шпионом, агентом иностранной разведки!
Федор Захарьевич подался вперед, на его мертвенно-бледном лице жили только глаза — они впились в полковника и требовали ответа, пусть даже самого беспощадного.
— Значит, мой сын… Алик… был… — с усилием выговорил он.
— К счастью, только слепым орудием в руках Саврасова. Но ведь все могло кончиться хуже, значительно хуже!
Тимохин поднялся, опираясь на край стола и ощупывая его, как слепой.
— Когда я шел к вам, меня ужасала одна мысль, — что он может оказаться вором. Теперь же, да, я благодарю судьбу за то, что он… не шпион. Как велика мера страдания, которое может выпасть на долю человека!
— Давайте поговорим лучше, Федор Захарьевич, о мере… нет, о силе терпения в борьбе за душу человека! — мягко сказал полковник Шевколенко.
