Конец Большого Юлиуса - Татьяна Григорьевна Сытина
— Да, да, да! — перебил его полковник Смирнов. — Мы знаем все, что вы говорите в таких случаях. Слышали не раз. Могу вас успокоить: и послу сообщим, и формальности все проделаем, какие положены в тех случаях, когда дипломатического представителя хватают за руку на месте преступления, как вора и убийцу.
Когда преступники под надежной охраной были посажены в машины, а полковник Смирнов, готовясь сесть в свою машину, закурил и уже шагнул с тротуара к машине, к нему подбежала полная женщина в белом халате и схватила Смирнова за руку.
— Это правда, что у нас задержали диверсанта? — выпалила она. — Я заведующая приемной… Это правда?
— К сожалению, правда! — сказал Смирнов и сел в машину.
— Но это же господин Робертс! — вскрикнула заведующая, разглядев в полумраке машины зеленое от ужаса лицо Робертса. — Боже мой, боже мой, это же он самый! У нас его дочка и жена! Он писал благодарность нам в книге посетителей! Он написал такие хорошие слова о больнице, о стране… Как же это так?
Машина уже скрылась за углом, вливаясь в общий поток на магистрали, а заведующая все топталась на тротуаре и, приглаживая волосы, выбившиеся из-под косынки, что-то приговаривала.
И вот полковник Смирнов встретился с Гореллом.
Но теперь перед ним сидит именно тот, кого он так настойчиво искал.
Что убеждало Смирнова?
Весь вид Горелла — встревоженный и самодовольный, нахальный и трусливый.
— Я должен вас поздравить с превосходным классом работы! — сказал Горелл, растягивая нижнюю губу в улыбку. — За всю жизнь я был арестован только трижды.
— Вас арестовывали пять раз, — поправил полковник, перелистывая свои заметки, приводя в порядок материалы для допроса.
— Как разведчик я был арестован трижды! — в свою очередь поправил Горелл. — Вы не плохо информированы! — снисходительно отметил он. — Те два ареста…
— О ваших уголовных преступлениях речь пойдет в свое время! — перебил полковник, взглянул на Горелла, и тот отвел глаза покорно и быстро, как отводят глаза животные под взглядом человека.
— Я должен предупредить! — резко произнес Горелл, изо всех сил стараясь удержаться на позиции беззаботной независимости. — Моей дальнейшей судьбой будет заниматься майор Даунс из генерального штаба войск? Прошу связаться с ним через посольство в Москве. Он сделает свои предложения…
Полковник Смирнов едва заметно облегченно вздохнул. Да, нет никаких сомнений в том, что это Горелл. Вот он уже начал торговаться…
— Мы не будем связываться с майором Даунсом, — спокойно ответил Смирнов. — Мы не торгуем преступниками, как это делают некоторые государства. Мы их ловим и судим. Вашей судьбой займется суд, как только закончим следствие.
— Но… — Горелл откровенно встревоженно отгрыз и выплюнул конец папиросного мундштука. — Но это элементарно! Какой смысл меня расстреливать или держать в тюрьме? Я могу пригодиться! Делайте ваши предложения! Вы победитель, следовательно, я не буду торговаться слишком долго… Класс моей работы вам известен!
— Вы нам не нужны! — коротко сказал полковник. — Мы напрасно тратим время. Как ваше настоящее имя?
— То есть как «не нужен»? — со злостью и страхом вырвалось у Горелла. — Вы с ума сошли! Я не нужен? Я не желаю больше разговаривать с вами. Я требую свидания с вашим начальством! Вам я отказываюсь отвечать…
— Хорошо! — охотно согласился полковник и потянулся к кнопке звонка… — Я сообщу о вашем желании руководству…
— Подождите! — быстро сказал Горелл. — Вы меня не поняли. А я не понимаю вас. Я не нужен вам как разведчик. Чего вы добиваетесь?
— Ваша судьба как преступника кончена! — с терпеливой брезгливостью объяснил Смирнов. — Вами теперь займется суд. Не буду лгать даже для того, чтобы облегчить свой труд, — будущее ваше не представляется мне благополучным. Вы причинили слишком много зла…
Горелл взглянул на полковника и надолго замолчал. Лицо его на глазах осунулось.
Шло время.
Полковник выписывал что-то из папки. Где-то за стеной суховато постукивала пишущая машинка. Трудолюбиво гудел лифт.
Прошло полчаса.
Горелл молчал.
Полковник взглянул на часы и снова потянулся к кнопке звонка.
— Подождите! — резко и просительно сказал Горелл. — Я почему-то верю всему, что вы говорите. Это, конечно, глупо, но я ничего не могу поделать. Меня расстреляют? — дрожащим голосом спросил он, и рот его снова обмяк.
— Вероятно, — кивнул полковник, пригибаясь к бумагам, чтобы не видеть лица Горелла, изуродованного страхом.
— Но что-нибудь можно сделать! — борясь с приступом страха, говорил Горелл. — Ведь всегда что-то можно сделать! Скажите мне, что? Я верю вам! Я сделаю все, что вы скажете!
Полковник промолчал.
— А если я все расскажу? — с надеждой предложил Горелл. — Все, понимаете? Я много знаю! Я такие вещи знаю, до которых вам никогда не докопаться! А я расскажу! Зачем вам упускать случай?
Полковник попрежнему молчал.
— По вашим законам чистосердечное признание смягчает приговор! — слабея от страха, говорил Горелл. — По вашим законам человеку всегда надо дать шанс исправиться! Я ничего не скрою, слышите? Только сохраните мне жизнь!
— Я ничего не могу обещать! — ответил полковник.
— Не надо обещать! — подхватил Горелл, сухо всхлипнул и уставился блестящими и неподвижными глазами на полковника. — Я вижу, вы честный человек! Я и так скажу…. Слышите? Все!
— Как ваше настоящее имя?
Горелл умолк. Потом снова сухо всхлипнул..
— Не знаю! — признался он. — Я помню только первое имя — Стефен. Все остальные — чужие. Я говорю правду. И родителей не помню. Стекло, много стекла, галереи, потолки. Вишневый кафель. Иногда вспоминаю море, большое, черное, с белыми гребнями волн. И ветер несет по дюнам песок. Может быть, это сны. Простите, мне нехорошо. Нет, я не могу умереть, это чудовищно! Что вам сделать? Ведь я все могу, понимаете? Все, что захотите!.. Только — жить! Жить, слышите?
Зазвонил телефон. Полковник снял трубку, хмуро выслушал и сказал:
— Я сейчас же приеду.
Потом, не глядя на Горелла и не отвечая на его сбивчивые, истерические обещания и возгласы, сказал дежурному, когда тот вошел:
— Уведите заключенного, — и прибавил: — Я уезжаю. Если меня будут спрашивать, скажите, что я в больнице у капитана Захарова.
Капитан Захаров умирал.
Когда Герасим Николаевич вошел в палату, умирающему только что сделали укол.
Врач сидел на табурете, вплотную придвинутом к постели, и ждал действия лекарства.
Полковник подошел к постели, несколько секунд смотрел в лицо капитана, потом наклонился к врачу и тихо сказал:
— Уступите мне место. Вам уже больше нечего здесь делать.
