Виктор Суворов (Резун) - Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное)
— Доброе утро, Виктор Богданович.
Ласков, зараза.
— Доброе утро, Кир Гаврилович.
Не любит он, чтобы его генералом называли. А может быть, любит, но не показывает этого. Во всяком случае приказано отвечать "Кир Гаврилович", а не "товарищ генерал". Что за имя? По фамилии украинец, а по имени — ассирийский завоеватель. Как с таким именем человека в Центральном Комитете держать можно? А может, имя его и не антисоветское, а наоборот, советское? После революции правоверные марксисты каких только имен своим детям не придумывали: Владлен — Владимир Ленин, Сталина, Искра, Ким — Коммунистический интернационал молодежи. Ах, черт. И Кир в этом же ряду. Кир — Коммунистический интернационал.
— Садитесь, Виктор Богданович. Как поживаете?
— Спасибо, Кир Гаврилович, хорошо.
Он совсем небольшого роста. Седина чуть-чуть только проступает. В лице решительно ничего выдающегося. Встретишь на улице — даже не обернешься, даже дыхание не сорвется, даже сердце не застучит. Костюм на нем самый обыкновенный, серый в полосочку. Сшит, конечно, с душой. Но это и все. Очень похож на обычного человека. Но это же Кир!
Я жду от него напыщенных фраз: "Руководство ГРУ и Центральный Комитет оказали вам огромное доверие…" Но не произносит он такие фразы, не говорит о передовых рубежах борьбы с капитализмом, о долге советского разведчика, о всепобеждающих идеях. Он просто рассматривает мое лицо. Словно доктор, молча и внимательно.
— Вы знаете, Виктор Богданович, в ГРУ и в КГБ очень редко находятся люди, бегущие на Запад.
Киваю.
— Все они несчастны. Это не пропаганда. Шестьдесят пять процентов невозвращенцев из ГРУ и КГБ возвращаются с повинной. Мы их расстреливаем. Они знают это, и все равно возвращаются. Те, кто не возвращается в Советский Союз по своей собственной воле, кончают жизнь самоубийством, спиваются, опускаются на дно. Почему?
— Они предали свою социалистическую родину. Их мучает совесть. Они потеряли своих друзей, родных, все, что было им дорого…
— Это не главное, Виктор Богданович. Есть более серьезные причины. Тут, в Советском Союзе, каждый из нас — член высшего сословия. Каждый, даже самый незначительный офицер ГРУ — сверхчеловек по отношению ко всем остальным. Пока вы в нашей системе, вы обладаете колоссальными привилегиями в сравнении с остальным населением страны. Когда ты молод и здоров, когда у тебя есть власть и привилегии, об этом забываешь. Но вспоминаешь об этом, когда уже ничего нельзя вернуть. Некоторые бегут на Запад в надежде иметь великолепную машину, особняк с бассейном, деньги. И Запад платит им действительно много. Но, получив "мерседес" и собственный бассейн, предатель вдруг замечает, что все вокруг него тоже имеют хорошие машины и бассейны. Он вдруг ощущает себя муравьем в толпе столь же богатых муравьев. Он вдруг теряет чувство превосходства над окружающими. Он становится обычным, таким, как все. Даже если вражеская разведка возьмет этого предателя на службу, все равно он не находит утраченного чувства превосходства над окружающими, ибо на Западе служба в разведке не считается высшей честью и почетом. Правительственный чиновник, козявка, ничего более.
— Никогда об этом не думал…
— Думай об этом. Всегда думай. Богатство относительно. Если ты по Москве ездишь на "Ладе", на тебя смотрят очень красивые девочки. Если ты по Парижу едешь на длинном "Ситроене", на тебя никто не смотрит. Все относительно. Лейтенант на Дальнем Востоке — царь и бог, повелитель и властелин, распоряжающийся жизнями других людей. Полковник в Москве — пешка, потому что тысячи других полковников рядом. Предашь — потеряешь все. И вспомнишь, что когда-то ты принадлежал к могущественной организации, был совершенно необычным человеком, поднятым над миллионами других. Предашь — почувствуешь себя серым, незаметным ничтожеством, таким, как и все окружающие. Капитализм дает деньги, но не дает власти и почестей. Среди нас находятся особо хитрые, которые не уходят на Запад, но остаются, тайно продавая наши секреты. Они имеют деньги капитализма и пользуются положением сверхчеловека, которое дает социализм. Но мы таких быстро находим и уничтожаем.
— Я знаю. Пеньковский…
— Не только. Пеньковский всемирно известен. Многие неизвестны. Владимир Константинов, например. Он вернулся в Москву в отпуск, а попал прямо на следствие. Неопровержимые улики. Смертный приговор.
— Его сожгли?
— Нет. Он просил его не убивать.
— И его не убили?
— Нет, не убили. Но однажды он сладко уснул в своей камере, а проснулся в гробу. Глубоко под землей. Он просил не убивать, и его не убили. Но гроб закопать обязаны. Такова инструкция. Иди, Виктор Богданыч. Успехов тебе. И помни, что в ГРУ количество предателей гораздо ниже, чем в КГБ. Храни эту добрую традицию.
6
В Мюнхене снег. Небо лиловое. И еще сыплет из снежной свинцовой тучи. Спешат бюргеры. Носы в воротники прячут. Елки. Елки кругом. Вокруг фонарей гуще снежинки, крупнее. Укрывает снег грязь и серость цивилизации. Все чисто, все без грязных пятен, даже крыша Дойче Банка. Тихо и тепло, когда снег валит. Если прислушаться, то можно услышать шорох белых мягких кристаллов. Слушайте, люди, как снег падает! Эй, бюргеры, да куда же вы торопитесь? Остановитесь. Чисто и тихо кругом. Ни ветра пронзительного, ни визга тормозов. Только тишина над белым городом.
Мягкие теплые снежинки падают мне на лицо. Я люблю их. Я не отворачиваюсь. Снег бывает колючим, снег бывает жестким и шершавым. Но сегодня не тот снег. Сегодня добрый снег падает с неба, и я не прячу от него лицо.
С вокзала — на Мариенплац. Путаю следы. За мной слежки нет. Но я должен следы запутать, закрутить. Лучше погоды для этого не придумаешь. Майор ГРУ № 173-В-41. Я путаю следы после встречи с "другом" № 173-В-41-706. Встречу провел в Гамбурге. Там же какой-то молодой борзой из боннской дипломатической резидентуры ГРУ принял полученные мной документы.
В Мюнхене я только путаю следы. Переулками, переулками, все дальше в снежную мглу. Иногда меня можно увидеть там, где много людей. В бесконечных лабиринтах пивной, где когда-то родилась партия Гитлера. Это не пивная. Это настоящий город с улицами и площадями. С бесконечными рядами столов. С сотнями людей. Это целое независимое пивное государство, как Ватикан в Риме, как Центральный Комитет в Москве.
Дальше, дальше вдоль столов, за угол, еще за угол. Тут в темной нише немного подождать. Кто появится следом? Тут, в черной нише, на огромном дубовом кресле не иначе как Геринг сиживал. А теперь сижу я с огромной пивной кружкой. Это моя работа. Кто пройдет мимо? Не ищут ли меня чьи-то глаза, потерявшие серую спину в этом водовороте, в этом сумраке, в пивных испарениях? Вроде никого. Тогда снова на улицу. В узкие переулки. В голубую метель.
7
Товарищ Шелепин — в Вене. Проездом. Он едет в Женеву на заседание сессии Международной организации труда. Товарищ Шелепин — член Политбюро. Товарищ Шелепин — звезда первой величины. Но не восходящая звезда, заходящая. Было время, когда товарищ Шелепин был (тайно) заместителем председателя КГБ и одновременно (явно) вице-президентом Международной федерации демократической молодежи. Товарищ Шелепин организовывал манифестации за мир и дружбу между народами. На его совести грандиозные манифестации в защиту мира. Миллионы дураков шли за товарищем Шелепиным. Кричали, требовали мира, разоружения и справедливости. За это его возвели в ранг председателя КГБ. Правил он круто и твердо. Звали его Железным Шуриком. Правил Шурик половиной мира, в том числе и демократической молодежью, требующей мира.
Но он сорвался.
Теперь товарищ Шелепин правит советскими профсоюзами. Профсоюзы у нас — тоже филиал КГБ. И потому нет в посольстве особого уважения к высокому гостю. Едешь в свою Женеву, ну и вали. Не задерживайся. Всем ясно, что товарищ Шелепин вниз скользит. Был председателем КГБ, а теперь всего лишь профсоюзами заправляет. Если скольжение вниз началось, то его уже не остановишь.
Все посольство знает, что Железный Шурик напивается до полного безумия. Лидер советского пролетариата жутко матерится. Он бьет уборщиц. Он выбросил из окна тяжелую хрустальную пепельницу и испортил крышу лимузина кубинского посла. Он сам знает, что ему пришел конец. Бывший глава КГБ прощается с властью. Буйствует.
Я столкнулся с ним в коридоре. У него оплывшее морщинистое лицо, совсем непохожее на то, которое улыбается нам с портретов. Да и узнал я его только потому, что пьяный (никто так по посольству не осмеливается ходить), да еще при охране. Кого еще пять телохранителей сопровождать будут? У телохранителей лица каменные, как и положено. В телохранители набирают тех, кто смеяться не научился. Идут они важные. Крестьянские парни, вознесенные к вершинам власти. Они, конечно, не понимают, что если падение началось, то его не остановить.
