Р. Шулиг - "Белые линии"

Матыс, молчавший до сего времени, раздраженно воскликнул:

— Перестань!.. Товарищ поручик, я бы его за такие провокационные речи так упрятал...

На это Заградник спокойно сказал:

— Я знаю это и хорошо все понимаю, Матыс. По-вашему, вы ведете классовую борьбу. Вот я и говорю: составьте протокол, пошлите кого-нибудь за пивом, а потом я вам все подпишу. Давайте не будем долго мучиться в этой жаре.

На столе зазвонил телефон.

— Это вас, товарищ поручик. Прага.

В трубке раздался далекий взволнованный голос поручика Житного:

— Ты был прав, Гонза! Я нашел в Рузиньском архиве нужный список. Лесничий Босак и тот самый осведомитель гестапо — одно и то же лицо. Думаю, этот факт поможет нам в дальнейшем. Не исключено, что это одно из звеньев нашего дела. Вряд ли человек с черной душой переродился за это время... Немедленно возвращаюсь, через три часа буду у вас. Соберите пока оперативную группу, как только приеду, сразу будем брать! — Житный повесил трубку.

«Боже мой, — подумал Земан, — предчувствие Калины оказалось верным».

И снова перед его глазами пронесся тот странный, нереальный сон, который мучил его иногда по ночам, наводя жуть и щемящую тоску. Колючая проволока и голод... Ночь и туман... Бесконечная грязь и трубы на горизонте... Рев охранников и бешеный, злобный лай собак... Постоянный страх перед построениями на плацу, когда жизнь каждого человека зависела от настроения зверей, облаченных в эсэсовскую форму... И ненависть... Ненависть к тем, кто отправил его в этот ад... Ненависть к людям-гиенам, подлым доносчикам, которые были готовы послать на смерть честных людей, только бы угодить незваным, ненавистным захватчикам...

И вот, стало быть, они раскрыли одну такую гиену, которая убивала и кусала даже сегодня...

Земан, не скрывая волнения, положил трубку. Он понимал, что начинает большое дело, что лед наконец-то тронулся. Вернувшись к действительности и вспомнив о допросе Эмана Заградника, он приказал:

— Отпустите этого болтуна, старшина!

Матыс, ничего не понимая, попытался протестовать:

— Товарищ поручик...

Но Земан резко его оборвал:

— Без разговоров! Я вам ясно сказал, отпустите его!

Рассерженный Матыс рывком открыл шкаф и бросил на колени удивленному Эману гармошку, шнурки от ботинок, ремень и несколько других вещей, изъятых у него при задержании.

— Пошел отсюда, Швейк!

Матыс схватил его за локоть и начал толкать к двери. Но Эман не преминул все же задержаться и заметить Земану:

— Как бы у вас из-за меня неприятностей не было, пан поручик, дело-то политическое! — И он вышел на улицу.

После его ухода Земан объяснил причину своего решения:

— По крайней мере, не будет нам здесь мешать. Быстро свяжите меня с районным угрозыском. Сегодня вечером мы, видимо, пойдем на одно дело. Гнездышко надо выбрать!

Стоял чудесный летний вечер, спокойный и тихий. Земля после позавчерашнего грозового ливня снова стала сухой и жаркой, а воздух был напоен ароматом засыхающей травы.

Бланка шире открыла двери, ведущие во двор, чтобы в дом попало побольше свежего воздуха, и, опершись о дверной косяк, машинально наблюдала за старым Свободой, который кормил кроликов сочной травой. Но мысли ее были совсем в другом месте. Обернувшись в комнату, она спросила:

— Тебя это сильно мучает?

Карел уже давно лежал на диване. Вернувшись после неудавшегося собрания, он сразу лег и встал лишь к обеду. Поев наскоро и без аппетита, он снова улегся и, уставившись в потолок, мрачно о чем-то раздумывал. Бланка, стоически терпевшая такое поведение мужа в течение дня, больше не могла молчать, и потому задала мужу этот вопрос.

Он сделал вид, что не понимает, о чем она спрашивает.

— Что мучает?

— Что люди не пришли на ваше собрание.

— Нет, почему ты думаешь, что это огорчает меня?

— Почему? Целый день валяешься, слова доброго не скажешь.

— Я размышляю.

— О чем?

— Обо всем. Иногда требуется разложить в голове все по полочкам.

— И о нас двоих тоже думаешь?

Этот вопрос Бланки прозвучал тревожно. Это было то, чего она боялась, о чем думала весь день. Она пристально посмотрела на него, но лицо мужа рассмотреть уже было нельзя — опустились вечерние сумерки.

Карел с минуту молчал, потом бросил:

— И об этом тоже думаю!

Бланка прижалась к дверному косяку и сразу же отшатнулась, побуждаемая сильным внутренним волнением, каким-то горячечным решением.

— Ты будешь сегодня вечером со мной дома?

— А что?

— Я хочу тебе, Карел, что-то сказать.

— Так скажи сейчас.

Она вдохнула побольше воздуха и потом выпалила то, о чем думала последнее время:

— Ты был прав!

— В чем?

— Нам надо отсюда уехать. Прямо завтра, послезавтра... Иначе я тебя потеряю... А я не хочу тебя потерять... Не могу!

Наступила минутная тишина. Карел, видимо, был удивлен. Потом он тихо проговорил:

— Я бы тоже хотел тебе кое-что сказать.

— Что?

— Что я был совсем не прав.

— Что ты имеешь в виду? Я тебя не понимаю!

— Я потом тебе объясню.

— А почему не сейчас?

— Потому что мне для этого нужно время, а я сейчас должен идти в школу на заседание комитета... И потом... я должен чувствовать тебя, когда буду говорить это... медленно, не спеша. Я хочу иметь возможность тебя погладить... поцеловать... если ты вдруг не будешь меня понимать.

У Бланки перехватило дыхание. Она не хотела верить своим ушам, в голове у нее все перемешалось. Она бросилась от дверей к Карелу, упала рядом с ним на колени и горячо прошептала:

— Боже мой, Карел, ты снова меня любишь?

Карел нежно провел ладонью по ее волосам:

— Не снова. Я тебя все время любил и люблю. Только вот не мог говорить тебе об этом, как прежде.

Она пылко прижалась к нему, запустила свою руку в его волосы, так что у него даже кожа на голове заболела, и лихорадочно начала целовать его лоб, щеки, губы...

— А я, ненормальная, думала... Я так переживала! Ведь в жизни только одно имеет смысл... что мы любим друг друга, что мы живем, что мы есть! Все остальное ерунда, не имеющая никакого смысла. Я была не в своем уме и стыжусь за это. Я хочу быть с тобой, слышишь? И я пойду с тобой, куда ты захочешь...

Карел нехотя высвободился из ее объятий и встал. Надевая пиджак, он таинственно улыбнулся:

— Возможно, тебе не придется идти со мной очень далеко.

Бланка повисла у него на шее:

— Карел, останься со мной, прошу тебя! Мне столько надо тебе сказать!

— Я должен идти. Ведь я сам просил комитет собраться... У нас впереди целая ночь, — прошептал он ей на ухо и пошел к выходу. В дверях он столкнулся со старым Свободой, который понял его уход по-своему. Старик горько проронил:

— Опять? Боже, дети, что же у вас за жизнь?!

Карел не стал ему ничего объяснять и молча вышел из дому. Едва Свобода вошел в комнату, как Бланка схватила его за плечи и закружилась с ним, радостно восклицая:

— Что за жизнь? Прекрасная! Великолепная! Изумительная! Как я счастлива, папа!

Пан священник глубоко погрузился в чтение какой-то книги, а может, он только делал вид, что ничего вокруг не замечает. Штабс-капитан Кристек, стоя у стола, быстро наполнял патронами обоймы к пистолету и английскому автомату, которыми он был вооружен. В помещении с распятием на побеленной известкой стене занятие это было более чем странным. Но Кристек делал свое дело с такой естественной уверенностью и спокойствием, будто он перебирал горох. Может быть, поэтому священник даже не осознавал ужасного смысла того, что делал Кристек. Оба молчали, занятые своими размышлениями и воспоминаниями. Кристек восстанавливал в памяти события последних пяти лет жизни, которые казались ему теперь бредом, а не реальностью. После неудавшегося побега в феврале сорок восьмого он отсидел год в тюрьме. Выйдя на свободу, он в армию, естественно, не попал. Начались долгие и безуспешные поиски приличной работы, закончившиеся тем, что, переполненный обидой, горечью и ненавистью ко всем, он вынужден был наняться в бригаду лесных рабочих. Кристек занимался этой тяжелой, унизительной работой полгода, прежде чем нашел человека, который благополучно перевел его через границу. Наконец-то исполнилась его мечта! Он вырвался на свободу. Но попользоваться этой свободой ему не пришлось. Сначала лагерь для беженцев, потом учебный лагерь, а теперь он снова здесь, объятый страхом, как волк-одиночка. И лишь одно его поддерживало: что он не сдался, что он снова настоящий мужчина, что он борется. Воспоминания о жизни за границей были не из самых приятных, поэтому он предпочел нарушить молчание:

— Что это вы читаете, пан священник?

— Житие святых.

— Вера — прекрасное свойство человеческой души. Я вам завидую.

— А вы разве не верующий?