Чингиз Абдуллаев - День гнева

— Я не имею права. Если вы попытаетесь от нас оторваться, мы последуем за вами, независимо от того, пригласите вы на ужин меня или другую женщину.

— Не нужно шутить, — нахмурился он, — я серьезно вас спрашиваю.

— А я вам серьезно отвечаю. Завтрашний день, вернее, уже сегодняшний, слишком важен для меня, для вас. Для всей страны, Артем Сергеевич.

— То есть вы отказываетесь со мной ужинать в интересах страны, — сказал он не без иронии, — я так должен понимать ваши слова. Если я кажусь вам слишком назойливым, скажите честно. В конце концов, мы не дети, чтобы играть в такие игры.

— Я не играю, — печально отозвалась она. — Но сегодня ваш обед едва не кончился трагедией для десятков людей, которые вас окружали. И лишь благодаря Дронго мы остались живы и летим в Москву. Где гарантия, что то же самое не повторится во время нашего с вами ужина?

— Убедили, — кивнул он, — вообще-то странный у нас разговор. Я вас приглашаю на ужин, а вы говорите о бомбах. Может, мне действительно запереться на весь завтрашний день в бомбоубежище?

— Хотите знать мое мнение?

Его очень волновали ее глаза, ее прямые, резкие суждения. Он чувствовал ту лихорадочную возбужденность, какая бывает у мужчин, уже выбравших объект своей атаки. Он сам не ожидал, что в нем проснется самец. Что это вообще возможно. Жена сделала все, чтобы отбить у него охоту к женщинам, а мимолетные встречи с молоденькими проститутками не вызывали никаких чувств, кроме чувства опустошенности.

— Конечно, хочу, — кивнул он.

— Ни в самом надежном бомбоубежище страны, ни даже в бункере вам не обойтись без нашей помощи. Люди, которые охотятся за вами, не просто профессионалы. Это специалисты, натренированные на ликвидации людей. У вас не будет ни одного шанса, если вы попытаетесь от нас уйти. Ни единого, Артем Сергеевич.

Все это она произнесла тоном явного превосходства. Он долго молчал, не зная, что сказать, потом поднялся и пошел в кабинет. Больше он не появлялся до конца полета. Когда объявили посадку, полковник Руднев что-то ей сказал, но она не расслышала.

— Что? — переспросила она.

— Пристегните ремни, — сказал Руднев громко, — мы идем на посадку.

День третий. Москва

0 часов 40 минут

Слепнев, переодевшись после вынужденного купания, сидел на кровати и с удовольствием пил горячий чай, когда вошел Старик и сообщил, что все готово. Стариком Арнольда Григорьевича стали называть, когда ему едва исполнилось тридцать. И он по непонятным причинам неожиданно начал седеть. Седина в столь молодом возрасте придавала ему определенный шарм, однако серьезно его беспокоила. Врачи утверждали, что такие феномены иногда случаются, но Арнольду Григорьевичу от этого было не легче. Он знал Слепнева давно, еще когда тот служил в КГБ. Старший лейтенант Слепнев и преподаватель политехнического института Арнольд Григорьевич Харчиков познакомились при весьма странных обстоятельствах: Слепнев ухаживал за сестрой Харчикова — Зоей.

Брату он нравился, но сама Зоя предпочла другого офицера — лейтенанта пограничных войск, с которым и уехала в Казахстан, а Слепнев перешел в отдел активных операций, где и проходил подготовку на «ликвидатора». Он уже тогда подозревал, что часто выезжающий за рубеж Арнольд Григорьевич не просто увлекается туризмом, а совмещает приятное с полезным, точнее, привозит из каждой поездки два-три чемодана дефицитного по тем временам женского белья. Именно поэтому Харчикова очень устраивал в качестве мужа сестры офицер КГБ. Он понимал, что выпускника пограничного училища могут послать к черту на кулички. Так все и получилось. Сестра с мужем уехала в Казахстан, а Харчиков остался один без всякой поддержки.

Спустя несколько лет Слепнева вызвали в милицию и сообщили, что на допросе Харчиков среди своих знакомых назвал и его, Слепнева, ставшего к тому времени уже капитаном. Слепнев поручился за своего знакомого, и того довольно быстро отпустили. Арнольд Григорьевич не забывал благодетеля и часто появлялся в холостяцкой квартире Слепнева со скромными подарками.

Кончились их странные отношения в середине восьмидесятых, когда Харчикова арестовали по обвинению в валютных операциях, и заступничество Слепнева уже не могло помочь. А сам он пострадал бы, назови его Арнольд Григорьевич в качестве свидетеля. Но Арнольд Григорьевич не стал этого делать: видимо, понимал, что может навредить бывшему жениху сестры.

Через несколько лет развалился Советский Союз, незадолго до этого Харчикова выпустили из тюрьмы. В августе девяносто первого не стало и КГБ. И вот однажды Слепнев встретил на улице уже сильно постаревшего Харчикова. Они посидели, поговорили. И с этого дня стали встречаться довольно часто. Слепнев приходил к Харчикову, много пил, зверел, ругал новую власть и новые порядки. Харчиков слушал, вежливо поддакивая. Однажды Слепнев передал Арнольду Григорьевичу несколько золотых монет, попросив обменять их на валюту, что Харчиков выполнил быстро и аккуратно. Слепнев доверял ему больше, чем коллегам по службе.

И сейчас он ломал голову над тем, как могли сотрудники ФСБ так быстро выйти на их квартиру. Практически за один день вычислить, где раньше проживала жена Марека. Точно установить, где они находятся. Слепнев долго размышлял над всем этим и решил завтра утром все лично проверить.

Арнольду Григорьевичу было уже шестьдесят пять, но он хорошо сохранился, не облысел, только волосы стали совсем седыми.

Он был высокого роста, худощавый, под глазами фиолетовые круги, признак болезни почек.

Слепнев окликнул его, Харчиков зашел в гостиную.

— Мне нужна твоя помощь.

— Что я должен сделать? Ты, Витя, лучше отдохни, горячего чая попей.

— Потом отдохну, — отмахнулся Слепнев, — оружие к тебе вчера Марек привез?

— Привез. Все как ты просил.

— Где оно?

— Не здесь, конечно. В надежном месте. А почему ты спрашиваешь?

— Марек мог остаться в живых. Тогда они его быстро расколют и сюда нагрянут.

— Кхе, кхе, — издал какой-то неопределенный звук Арнольд Григорьевич, то ли захихикал, то ли закряхтел, — не нагрянут. Я ведь тюрягу прошел, волк стреляный. Своего адреса я никогда никому не давал, только тебе и Семке. Семка — мой воспитанник, ему можно. Марек ко мне приезжал на другой конец города. Там у меня однокомнатная квартира, специально для гостей. Усек? Ты хоть и кагэбэшник, а что такое настоящая конспирация, не знаешь. Это когда волком живешь, никому не веришь. Мне иначе нельзя. Я с золотишком дело имел, с валютой. Мне нельзя светиться. Иначе заметут. А я помереть хочу в своей постели.

— Завтра выяснишь, что случилось у гаражей, где мы машину оставили. Узнаешь, что с Мареком. Он живой или нет? У соседок поспрашиваешь, пусть расскажут, что да как.

— Может, Семку послать?

— Нет. Молодого нельзя, сразу заподозрят. Другое дело старик. А ты волк опытный.

— Ну хорошо, хорошо, раз нужно, сделаю. Я тебе когда-нибудь отказывал?

— Оружие нужно достать из твоего тайника. Мне оно уже завтра понадобится. Сумеешь быстро все провернуть?

— Сумею, конечно. Не беспокойся, не подведу. Я свое дело туго знаю. — Арнольд Григорьевич улыбнулся: — Я тебе не шаромыжник какой-нибудь. Старшим преподавателем был, без пяти минут кандидат наук. Не замели бы меня тогда, я, может, ректором бы сейчас был. Или министром.

— Министром воровских дел, — усмехнулся Слепнев.

— А ты на меня посмотри и на них. Я их всех по телевизору видел. Хари воровские. Говорят гладко, а у самих глазки бегают. Они и по-английски шпарят, и по-русски без бумажек долдонят, а все равно — воры, они и есть воры. Я их на расстоянии чую. Как посмотрю на правительство, вижу — мой контингент. Их бы взять за шкирку и в лагерь. Вот тогда бы в стране порядок настал.

— Это я уже от тебя слышал не раз, — поморщился Слепнев.

— А ты не злись, не дергайся. Уж очень все несправедливо устроено. Ну продал я несколько монет или не там деньги менял, где нужно, — мне восемь лет с конфискацией. А эти сопляки всю страну пограбили, и им ничего? Несправедливо это, Витек, очень несправедливо.

— А ты хотел бы занять их место? Сам грабить?

— Конечно. А кто не хочет?! Я бы тогда под боком имел красивую бабу, каких по телевизору показывают, был б депутатом или министром. Своруешь рупь — посадят. Своруешь сто — четвертуют. Своруешь миллион — похвалят.

— Ладно, хватит. Развел тут философию, — бросил Слепнев, — тоже мне борец за справедливость, включи телик, сейчас правительство покажут. Они там тоже воруют? Как думаешь?

— Теперь не все, — рассудительно ответил Арнольд Григорьевич, — как молодых прогнали, а стариков набрали, так я сразу заметил, что глаза у этих уже не так бегают. Посидел бы ты в «Матросской тишине» годков пять, сразу бы увидел, кто вор, а кто не вор.