Джон Ле Карре - Особо опасен
Лампион ушел.
Захлестываемый яростью, не в состоянии даже допить свой скотч, к чему его участливо призывал недавний гость, Брю стоял посреди прихожей, таращась на только что закрывшуюся входную дверь. Взгляд его упал на букет цветов в целлофане, лежавший на столике. Он взял цветы, понюхал их и положил обратно.
Гардении. Любимые цветы Митци. Из дорогого магазина. Наш Йен не скряга, во всяком случае когда это касается правительственных денег.
Зачем он их принес? Показать, что он знает? Что именно? Что гардении — любимые цветы Митци? Как они знали, что я ел рыбу в «Ла Скала»? И что нужно сделать, чтобы Марио открыл на ланч свой ресторан в понедельник?
Или показать, чего он не знает? Что она пошла в оперу со своим любовником, о чем он конечно же знает. Хотя, по логике его профессии, если ты о чем-то знаешь, то притворяешься, что ты этого не знаешь. Так что, на официальном уровне, он не знал.
Ну а Аннабель? Она тоже, вообще-то, влипла.
Брю не был склонен верить всему, что сказал Лампион, но в этой части — да. Четыре дня и четыре ночи он мысленно перебирал варианты, как с ней половчей связаться: отправить курьером записку в «Северный приют»? Внаглую оставить запись на автоответчике ее рабочего или сотового телефона?
Но из деликатности — лампионовское словцо — или из обыкновенной трусости, — как ни объясняй, он этого не сделал. В самые неподходящие моменты, в разгар рабочего дня, когда ему полагалось думать исключительно о финансах, он ловил себя на том, что сидит, подперев рукой подбородок, и смотрит на телефон в надежде, что тот сейчас зазвонит. Не звонил.
И вот, как он и опасался, у нее неприятности. И никакие медоточивые речи Лампиона не убедят его в том, что она может выпутаться из этой ситуации без последствий. Надо было только найти предлог позвонить ей, и ярость помогла ему этот предлог найти. И пусть Лампион повесится. В конце концов, у меня есть банк, за который я отвечаю. А еще у меня есть скотч, который я должен допить. Он залпом осушил стакан и набрал ее номер с домашнего телефона.
— Фрау Рихтер?
— Да.
— Это Брю. Томми Брю.
— Добрый день, мистер Брю.
— Я позвонил не вовремя?
Судя по ее безжизненному тону, так оно и было.
— Нет, ничего.
— Я звоню по двум причинам. Если у вас есть свободная минута.
— Да. Да, есть. Конечно.
Ее накачали наркотиками? Связали? Отдают приказы? Подсказывают, что отвечать?
— Первая причина. По понятным соображениям я не хочу по телефону вдаваться в детали, но чек, который был выписан недавно, до сих пор не обналичен.
— Ситуация изменилась, — ответила она после очередной запредельной паузы.
— Да? Каким образом?
— Мы поменяли планы.
Мы? Это кто ж еще? Исса? Последний, насколько ему было известно, не участвовал в процессе принятия решений.
— Поменяли, я надеюсь, к лучшему? — Он постарался придать оптимизм своему вопросу.
— Может быть. А может, нет. Как получится. — Все тот же безжизненный тон, голос из бездны. — Вы хотите, чтобы я его порвала? Или отослала обратно?
— Нет, нет! — Не горячись, спокойнее. — Если в какой-то момент вы им воспользуетесь, то, конечно, нет. Я буду только рад, если вы его обналичите в обозримом будущем, так сказать. А если ничего из этой затеи не получится, вернете мне потом то, что осталось. — Он заколебался, называть ли вторую причину. — Что касается второго банковского вопроса. Есть какие-то подвижки на этом фронте?
Без ответа.
— С учетом предполагаемых прав нашего друга. — Дальше он попробовал пошутить: — Скаковая лошадь, о которой мы говорили. Наш друг ее берет?
— Я пока не могу это обсуждать. Мне надо еще раз с ним переговорить.
— Вы мне тогда позвоните?
— Возможно, после того как мы подробнее это обсудим.
— А пока вы обналичите этот чек?
— Возможно.
— А с вами все в порядке? Никаких осложнений? Проблем? Вам не нужна моя помощь?
— Все нормально.
— Хорошо.
Оба погрузились в молчание. На одном конце беспомощная тревога; на другом, судя по всему, глубокое безразличие.
— Значит, вскоре мы поговорим по душам? — спросил он, собрав последние силы.
Может, да, может, нет. Она положила трубку. Они нас слушают, подумал он. Они находятся рядом с ней. Мальчик-певчий поет с их голоса.
#Аннабель сидела за белым письменным столом в своей старой квартире и, все еще держа в руке мобильник, смотрела в окно на темную улицу. За ее спиной, расположившись в единственном кресле, сидела Эрна Фрай на боевом посту, потягивая зеленый чай.
— Он хочет знать, собирается ли Исса заявлять о своих правах, — сказала Аннабель. — И что происходит с его чеком.
— Но ты ушла от прямого ответа, — одобрительно заметила Эрна Фрай. — Очень умело, я бы сказала. Возможно, в следующий раз, когда он позвонит, у тебя будут для него новости получше.
— Лучше для него? Для вас? Для кого лучше?
Положив мобильник на стол и обхватив голову руками, Аннабель уставилась на телефонную трубку так, как будто в ней были сокрыты ответы на все мировые вопросы.
— Для нас всех, дорогая. — Эрна Фрай уже начала вставать, когда вновь зазвонил сотовый. Она даже не успела ничего сказать. Аннабель схватилась за него, как наркоманка, и назвала свое имя.
Звонил Мелик, чтобы попрощаться с ней перед отлетом в Турцию, а заодно узнать про Иссу, перед которым он чувствовал себя виноватым.
— Послушайте, когда мы вернемся, скажите моему названому брату, моему другу, в любое время. О'кей? Как только все уладится с его статусом, милости просим. Наш дом в его распоряжении и все продукты. Скажите ему, что он отличный парень, о'кей? Это говорит Мелик. Он может вырубить меня в первом же раунде. Ну, может, не на ринге. В нашем доме. В его доме. Вы меня понимаете?
Да, Мелик, я тебя понимаю. Передай ей мои самые нежные слова. Я желаю ей великолепной свадьбы в истинно традиционном духе. А твоей сестре и ее будущему мужу — долгой и счастливой совместной жизни. Возвращайтесь домой здоровыми и невредимыми. Ты, Мелик, присматривай там за матерью, она прекрасная смелая женщина, любящая тебя и ставшая настоящей матерью для твоего друга…
И все в таком духе, пока Эрна Фрай осторожно не вынула мобильник из судорожно сжавшихся пальцев и не отключила, в то время как другая рука ласково опустилась на плечо Аннабель.
Глава 11
Ни ее бурная реакция на Мелика, ни ее ледяной душ для Брю не были случайными эпизодами в новой жизни Аннабель. Каждый божий день она металась между стыдом, ненавистью к ее манипуляторам, столь же радужным, сколько и необоснованным оптимизмом и затяжными периодами бездумной покорности судьбе.
В приюте, несмотря на то что герр Вернер с подачи Бахмана позвонил Урсуле и сказал, что власти больше не проявляют активного интереса к Иссе Карпову, Аннабель подвергла себя добровольному остракизму.
Эрна Фрай сделалась ее соседкой и опекуншей. На следующий день после того, как желтый минивэн привез Аннабель в гавань, Эрна сняла апартаменты на первом этаже гостиницы «Апартотель» из бетона и стали, меньше чем в ста метрах от приюта. Мало-помалу это жилище стало для Аннабель третьим домом. Она заходила туда перед каждым визитом к Иссе и заглядывала на обратном пути. Порой, для душевного спокойствия, она там ночевала в детской, где никогда не было достаточно темно из-за световой уличной рекламы.
Ее посещения Иссы два раза в день из рискованных приключений превратились в отрепетированные спектакли, где чувствовалась твердая режиссерская рука Эрны, а со временем — и Бахмана. В приватной обстановке тщательно зашторенной маленькой гостиной они, вдвоем или порознь, инструктировали ее перед каждым ее восхождением по кривой деревянной лестнице — и после тоже. Сыгранные сцены повторялись и анализировались, новые разрабатывались и шлифовались, и все это с единственной целью — уговорить Иссу, чтобы он заявил о своих правах на наследство и тем самым спас себя от угрозы высылки из страны.
И Аннабель, лишь смутно, если вообще догадывавшаяся об их отдаленной цели, в душе была им благодарна за то, что они ею руководили, сознавая в минуты отчаяния, насколько же она стала от них зависима. Когда они втроем склонялись над магнитофоном, именно Эрна и Гюнтер, не Исса, были ее критерием реальности, а Исса — их отсутствующим проблемным ребенком.
И только пройдя свою via dolorosa,[10] какие-то сто метров по оживленной улице, и оказавшись перед Иссой, она вдруг чувствовала спазмы в животе, язык прилипал к гортани от стыда, и тогда ей хотелось растоптать все грязные делишки, состряпанные вместе с ее манипуляторами. Хуже, ей казалось, что Исса с его особым нюхом тюремного сидельца сразу уловил перемену в ее состоянии и ее сверхуверенность, которую, как ни пыталась она это скрыть, давали ей те, кто ею распоряжался.
