Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна
То, что Мазурук очутился в больнице, для полковника новостью не было. После того как Николая Севастьяновича исключили из партии, а ЦК республики утвердил решение бюро обкома, бывший заведующий отделом промышленности тяжело заболел.
Иванилов отправился по вызову. Шагая по длинному коридору, Аркадий Илларионович вдыхал специфический запах лекарств. В комнате дежурного врача ему предложили надеть халат, который оказался коротким в рукавах.
— Товарищ полковник, — предупредил его дежурный врач, — больной только недавно оправился от тяжелого сердечного приступа. Прошу быть осторожнее.
Вслед за врачом полковник вошел в небольшую комнатку, где царил полумрак. Николай Севастьянович лежал, вернее, почти сидел на высоко взбитых подушках. Лицо его побледнело, осунулось, глаза ввалились, постарели.
— Пришли? — встретил больной полковника. — Я вам должен сообщить, что Дробот выкрал из кабинета копию моего доклада. Я помню, как он копался в столе, — он тяжело перевел дыхание. — Разве я мог заподозрить, что мой друг, партизан, — ворует секретные документы? И зачем ему потребовался мои доклад?
Мазурук попытался приподняться на койке, но тут же опустился, закрыв глаза. Щеки его совсем побелели.
Полковник оглянулся на врача:
— Ему плохо.
— Да. Идите. Я останусь.
Посещение больницы произвело на полковника удручающее впечатление. Он увидел еще одну жертву деятельности Коршуна. И хотя ему было жалко Мазурука, Иванилов понимал, что простить Мазуруку партийную близорукость нельзя. Он понес заслуженное наказание за свое ротозейство.
«Надо поймать Коршуна, обломать когти стервятнику!»
* * *Разбитая физически и духовно, Зиночка едва дотянула ноги до своей комнатушки, которая ей показалась раем.
— Мама! Мама! — и бросилась на шею Пелагеи Зиновьевны.
Целые сутки Зиночка просидела, не высовывая из дома носа.
На ласковую суету матери она отвечала безутешным плачем и горькими причитаниями:
— Мама… мама… ты бы только знала…
— А что я тебе говорила? Думала, что мать уже стара и в молодой жизни ничего не понимает?
Не зная истинной причины слез, Пелагея Зиновьевна думала, что Зиночка переживает разлуку с милым. «Должно быть, разошлись. И окончательно».
— Что я наделала!.. — то и дело повторяла Зиночка.
— Да не плачь, — гладила ее мать по голове, как маленькую. — Утерянное назад не воротишь. Ты же сама хотела ребеночка. Вырастет не хуже других.
— Ребенок? Нет! Нет!!!
Захлебываясь слезами, путаясь в словах, Зиночка рассказала матери страшную трагедию своей любви.
— И ты до сих пор сидишь здесь? Иди! Сейчас же иди к полковнику и все ему расскажи. Пусть они поймают этого убийцу и бандита.
Но идти Зиночка не могла. Ноги отказывались служить ей.
— Я, мама, лучше напишу письмо… — неуверенно проговорила она.
— Когда же его получат? А записка этого твоего… Сумела напакостить, наберись храбрости убрать за собой!
— Мамочка, мама… я… не дойду. Я боюсь… Я боюсь его…
— Одевайся! Вместе пойдем.
Она повела дочь не в отдел пропусков, а прямо в управление. Дежурному сержанту она сказала твердо:
— К полковнику… Пропустите нас с ней… и как можно скорее.
— К полковнику Иванилову, — пояснила Зиночка недоумевающему сержанту.
Поняв по их виду, что дело действительно серьезно, сержант позвонил полковнику, и тот вышел навстречу Пелагее Зиновьевне.
— Вот, товарищ полковник… Ее этот самый, — указала она на дочь, — оказывается, убийца. Это он убил своего товарища по партизанскому отряду…
Аркадию Илларионовичу дальше объяснять не пришлось. Он сам оформил пропуск и ввел Пелагею Зиновьевну и ее дочь к себе в кабинет.
— Рассказывай, — подтолкнула Пелагея Зиновьевна свою дочь.
Но Зиночка несколько минут не могла связать и двух фраз. Она плакала, тряслась и давилась слезами.
Потом она вскочила с кресла, схватила полковника за руку и, заикаясь, скороговоркой заговорила:
— Товарищ полковник… Вы мне только поверьте и арестуйте его. Это Дробот убил Нину Владимировну. Поезжайте же скорее в Лобаново. Только арестуйте его, а потом сами поймете. Если он убежит, будет плохо… Вот его записка. Он велел мне отнести на улицу Сухую, 31. Там живет врач… Надо взять у него деньги… А в Лобанове он ночует или у Варвары Павлык, или у ее дочери. Я покажу… Только поезжайте скорее.
— Хорошо, Зинаида Платоновна. Успокойтесь, все сделаем. Благодарю вас, Пелагея Зиновьевна, что вы ко мне зашли.
Полковник понимал, что инициатором этого посещения является мать. И он обращался к ней с подчеркнутым уважением.
— Посидите здесь несколько минут.
Иванилов убрал со стола какие-то бумаги и папки в шкаф.
— Так вы говорите, что записку надо было отнести на улицу Сухую, 31.
— Да. И взять деньги. Я уже однажды там была. Это второй этаж, номера квартиры на дверях нет.
— Посидите немного, я вернусь быстро.
Когда полковник вышел, Пелагея Зиновьевна облегченно вздохнула. «Теперь этот убийца уже не убежит».
* * *Проходили вторые сутки, а Зиночка не появлялась.
«Куда же она пропала? Неужели с ней что-нибудь случилось?»
Коршун ждал ответа от Оборошинского. Но кто-кто, а он-то прекрасно знал, что от провалившегося агента не только отделываются, но и с охотой помогают ему умереть.
Коршун надеялся только на то, что о его провале пока еще не известно и он получит требуемые деньги. Без них невозможно было двинуться с места.
Зимний день умирал. Надвигались сумерки. Коршун сидел на лавке и смотрел в окно. Темнота сгущалась. Постепенно предметы начали терять свои очертания. Опрокинутая вверх дном на частоколе деревянная бадья казалась огромной уродливой головой, а черные кусты сирени — каким-то фантастическим страшным животным. Стог сена ожил и медленно покачивался из стороны в сторону, будто намеревался сдвинуться с места. И чем больше всматривался Коршун в надвигающуюся ночь, тем глубже проникал страх в его душу.
Это чувство панического страха, которое вынуждало его быть храбрым, как раненый заяц, являлось к нему не впервые. Еще мальчиком, когда он выкрал из материного кармана восемь рублей и попался, он сбежал к товарищу и просидел там три дня. Три кошмарных дня, — это почти семьдесят часов томительного ожидания казни. И он не выдержал. Выскочил на улицу и кинулся под лошадь. Он знал, что идущая шагом лошадь насмерть не убьет, но помнет. Испачканного в придорожной пыли, исцарапанного, в синяках, привезли его к матери. Та поругала, но за широкий ремень отца так и не взялась.
Мелких подлостей Коршун совершил в жизни немало. И для того, чтобы избежать наказания, он порой совершал настоящие преступления, проявляя при этом дьявольскую хитрость и изобретательность.
То же самое случилось с ним в лагере № 125. Пленные организовали побег, в успех которого он не верил. Лихорадочно искал он выхода, спасения. Пригодилась старая сноровка увертываться: он предал заговор и сам остался жить. После этого отступать было некуда, пришлось стать «Коршуном». И опять, как и в детстве, проявляя изобретательность, он был дерзко отважным, лишь бы избежать наказания. А оно шло за ним по пятам.
Вечер тянулся с нудной медлительностью. Часов около семи хозяйка взбила квартиранту перину и ушла к соседке.
— Скоро вернусь.
«Хоть бы Сидоров пришел, от тоски избавил», — думал Коршун.
Михаил Львович был легок на помине. Он столкнулся в дверях с выходившей хозяйкой.
— Что, еще не приходила?
— Как видишь, — оборвал его Коршун.
— А может быть, она… того… не по назначению пошла?
— А ты не каркай!
На душе было тоскливо. Он и сам уже начинал подумывать, что Зиночка не вернется. О том, что она могла бы предать его, он не думал. «Для этого глупа. Не догадается». Но она могла вообще не пойти по адресу и тем самым оставить Коршуна без денег.
— А как нам быть дальше? Может быть, лучше убежать заранее? — трясся в ознобе Сидоров.
— Беги. Только дальше тюрьмы тебе пути заказаны.
— Я уже приготовился ко всему. Ведь если что… так с конфискацией имущества… Я предусмотрел и вывез в надежное место все, что подороже.
— Если выяснится, что доктор Сидоров — шпион и диверсант, то все равно расстреляют. Боюсь, что на тот свет не утащишь ни облигаций, ни рублей, ни дорогой утвари.
— Не злорадствуй. Если что, так всем…
— Да уж по головке не погладят.
Видя, что Виталий Андреевич злобствует, Сидоров решил удалиться.
— Я завтра зайду. Скажешь, что делать.
— Иди. Может быть, до завтра и не доживешь.
Коршун и не предполагал, что он зловеще каркает не только над коллегой, но и над своей собственной судьбой.
Не успел Сидоров выйти из двора, как два человека схватили его за руки, третий сделал предостерегающий жест пистолетом. Вся охота кричать, звать на помощь у Сидорова исчезла.
