Джеймс Сигел - Кружным путем
«Не сейчас», – подумала Галина и отложила свои похороны.
Иногда память подхлестывало что-нибудь совершенно обыденное. Она загружала простыни в стиральную машину и вдруг вспомнила первые месячные Клаудии. Как стояла в волнении и смятении у ее запачканной постели. А дочь собиралась в школу и оставалась удивительно спокойной и даже сама утешала ее: «Я знаю, что это такое, мама. Это значит, что я могу подарить тебе внуков».
Галина снова отложила похороны.
Все, что последовало за пленением дочери, она узнала позже.
Клаудию захватили в городке Чиппа, куда ее послали за продовольствием. Там ее и засекли. Слухи об обуреваемой революционным горением студентке университета ходили несколько месяцев. И ее поджидали. Человек пошел за ней следом и вызвал подкрепление. Когда Клаудия вернулась к овражку, где оставила товарищей, таких же борцов с капитализмом, ловушка захлопнулась – их окружили люди USDF.
Она откинула полог самодельной палатки – ребята связали несколько рубашек, чтобы схорониться под ними от дождя, – но на них вместо капель воды посыпались пули.
Три партизана были убиты на месте, двое рванули обратно в горы, причем один из них волочил простреленную правую ногу, которую потом пришлось ампутировать.
Почему же Клаудию не убили, как остальных?
Наверное, таков был приказ.
Риохас тоже слышал рассказы о молодой студентке, и ему стало любопытно увидеть ее своими глазами. И не просто любопытно – он об этом мечтал.
В тот вечер он оставил государственный прием. Ему шепнули на ухо словечко, и он вылетел на вертолете в свою гасиенду на севере страны. И когда вошел в комнату, где Клаудия стояла на коленях со связанными за спиной руками, все еще был в смокинге.
Риохас не спешил – рассматривал ее, как скаковую лошадь или породистую собаку. И тех и других у него хватало.
И то, что он увидел, ему понравилось.
Что происходило в течение следующих двух дней, можно только вообразить. Для этого надо закрыть глаза, прочитать молитву и все себе представить. Риохас лично руководил допросом. Клаудия умоляла о смерти, просила Бога, чтобы Он не дал ей очнуться, когда в следующий раз она потеряет сознание от побоев. Клаудия воевала на стороне безбожников, но не потеряла веры. В глубине души она оставалась католичкой. И теперь обращалась к Всевышнему.
Она слышала, что происходило с пленными. Их сбрасывали с вертолета. Скармливали тиграм. Все это могло случиться и с ней.
Но прошли два дня, наступил третий.
Затем четвертый.
Никто не являлся, чтобы тащить ее в вертолет. Или к тиграм в клетку. А тигры там в самом деле были. Клаудия дотянулась до окна и разглядела их своими почти выбитыми глазами. Животные прохаживались туда и сюда, словно часовые. В обед им швырнули живого пони, и хищники перегрызли ему горло.
А потом случилось нечто странное.
К ней заглянул Риохас, но не стал ее бить. А вместо этого кое о чем попросил.
Раздвинуть перед ним ноги. Попросил очень вежливо. Клаудия ответила «нет» и, ожидая новых мучений, закрыла глаза.
Риохас ушел.
В следующий раз он вернулся с подарком.
Французским бельем.
Попросил примерить. Клаудия ответила «нет».
Он снова ее не тронул.
На третий раз Клаудия начала кое-что понимать.
Она не могла похвастать богатым опытом общения с мужчинами – так, один-два случайных приятеля из университета.
Но она всегда чувствовала, когда в нее влюбляются.
Такое случалось и в школе, и потом, когда она стала студенткой. Парни начинали вести себя по-идиотски, совсем не так, как обычно.
Постепенно до нее стало доходить, что Риохас не собирается ее убивать.
Он собирается за ней ухаживать.
Почему?
Наверное, потому что Клаудия – это Клаудия.
И потому что Риохас изо всех сил стремился к тому, что не в силах был уничтожить. «Любовь – странная штука». Ведь так поется в песнях?
В какой-то момент Клаудия поняла, что это обожание способно ее спасти. Может, не навсегда, на какое-то время. Но теперь желание умереть отступило – загорелось желание жить.
И когда Риохас в четвертый раз попросил ее надеть французское белье и встать на кровати на колени, она согласилась. Поняла – нельзя его вечно отвергать. В конце концов, он устанет от этого и устанет от нее.
Было нечто поистине трогательное в том, что тюремщик влюбился в свою заключенную. Клаудия должна была использовать эту ситуацию. Получить что-нибудь взамен. Она сдалась, но отказала ему в том, чего он желал больше всего. Во взаимности.
Как говорят поэты, не отдала ему свое сердце.
Теперь она обедала с ним. За настоящим столом, сервированным серебром и тончайшим фарфором. Одетая в платье за пятьсот долларов, которое он ей привез. Хотя иногда специально надевала что-нибудь другое. Риохас взрывался, но к концу трапезы его раздражение проходило, и они вновь оказывались на полу.
Риохасу нравилось рассказывать, как он наказывал других женщин, которые осмеливались ему перечить. Например, ту певичку Эви, которая решила, что после свиданий с ним может встречаться с каким-то музыкантишкой.
«Я пришел к ней со своим личным врачом. И держал ее, пока он вырезал ей голосовые связки. А потом сидел и смотрел, как врач ее зашивал. После этого она уже не могла петь так хорошо, как раньше».
Риохас старался вызвать у Клаудии страх и добиться послушания. Она напускала на себя скучающий вид. Клаудия понимала, что, если будет сопротивляться, проживет лишний день.
Риохас слегка ослабил поводок.
Клаудии позволили выходить из дома – но всегда в сопровождении одного из его головорезов. Она прислушивалась. Она присматривалась. Запоминала окружающее.
Где они находились? Клаудия чувствовала в воздухе солоноватый привкус. Не всегда, только когда с севера дул сильный ветер. Значит, где-то на побережье. Но в любом случае это место было безнадежно изолированным. Она не видела ни одной крыши – только пышные пальмы, разросшиеся папоротники и райские птицы. Ее прогулки по гасиенде сопровождали лишь серенады попугаев.
А затем случилось кое-что еще.
Нечто страшное.
Обычно Риохас предохранялся, а тут потерял бдительность. Он вечно был пьян или под кокаином.
Клаудия пропустила месячные, затем следующие. А однажды утром ее так скрутила дурнота, что она полчаса пролежала на мраморном полу в ванной, глядя на свое искаженное отражение в позолоченных кранах.
Она решила покончить с собой.
Эта мысль пришла постепенно и сознательно.
Клаудия знала, что на кухне хранились ножи.
А над камином в кабинете висели два меча. Она проткнет себя, свою мерзкую плоть, прежде чем ее успеют остановить.
Риохас был в отъезде. Утром она умылась, тщательно наложила на лицо французскую косметику, которую он ей привез, и надела брючный костюм – ей казалось, что он лучше всего подойдет для похорон.
Вооруженная охрана стояла вокруг дома, внутри никого не было.
Мечи, наверное, были ритуальными. Японскими, как догадалась Клаудия. Изящно изогнутая сталь и расписанные вручную эфесы. Они крест-накрест висели на гвоздях.
Клаудия потянулась к мечу и в этот миг ощутила толчок в животе. А может быть, только вообразила его?
И, коснувшись орудия собственной смерти, опустилась на пол.
Почувствовала нечто у себя внутри и поняла, что не решится.
Ведь это нечто было ее половиной.
«Это значит, я могу подарить тебе внука» – так давным-давно она прошептала матери. Может быть, в то утро Клаудия вспомнила свои слова. Или, ощутив движение в животе, обрела смысл существования в этом мире.
Она оказалась между отчаянием и чем-то еще худшим.
Выбрала жизнь, но жить с этим решением не могла. И приняла другое.
Когда Риохас вернулся, Клаудия изобразила счастье и приложила его руку к своему животу, словно приглашая осваивать новую территорию. Еще один кусок мира, к которому он мог цеплять свои мультяшные «Р», которые красовались на всех его платках, салфетках, белье – словом, на всем, что могло удержать хоть нитку.
Риохас начал ее баловать. Разумеется, в определенных пределах. Клаудия не была его женой. В Боготе уже были жена и в придачу к ней трое раскормленных до неприличия отпрысков.
Риохас не мог водить ее по городу, но проявлял к ней то, что можно было бы назвать почтительным отношением. Поводок стал длиннее. Пленная революционерка, пусть даже в норковых пальто и туфлях за пятьсот долларов, еще могла сбежать. Но женщина, носившая под сердцем ребенка… Нет!
Он перестал рассказывать о женщинах, которые вывели его из себя.
За исключением того дня, когда Клаудия призналась, что беременна.
Риохас захотел секса, но она отказала, решив, что вместе с остальными причинами беременность – достаточно веский предлог для этого.
– Разумеется, – ответил он, – я все понимаю. – Но прежде чем уйти, повернулся и добавил: – Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась.
