Теодор Гладков - Последняя акция Лоренца
— Это очень трудно, — задумчиво протянула Нурдгрен. — Мне и самой не совсем ясно, как все случилось. Что ж, если хотите, попробую. ...Рассказывать о моих молодых годах нечего. Ричардсон, как вы знаете, исчез. Перестали приходить и письма от него. А я... Я продолжала любить его. Уезжая от Дальбергов, он обещал мне ни на ком не жениться, пока снова не увидит меня. Я и мама понимали, что он никогда не женится на мне, но я была, как говорили тогда многие, красива. Может быть, льстили. Молодая была... — Нурдгрен печально улыбнулась.
— По-моему, не льстили.
— Так вот, именно потому, что была молода и влюблена, я совершила вторую глупость...
Кочергин насупился. Нурдгрен смутилась. Ермолин укоризненно посмотрел на капитана. Дарья Егоровна перехватила его взгляд.
— Не сердитесь на него, генерал. Он еще так молод...
— Какой же была эта вторая глупость?
— Я решила поехать к Ричардсону в Америку. Я знала, что он учился в Колумбийском университете, у меня был и его домашний адрес — одна из Западных улиц за Центральным парком в Нью-Йорке. Я скопила немного денег и, положившись на бога и судьбу, сказала маме и Дальбергам, что еду в Гельсингфорс за покупками, а сама уехала в Або, по-фински — Турку. Два дня я бродила по порту, расспрашивала, куда какое судно идет. Но случилось так, что не я нашла судно, а оно меня.
Нурдгрен закурила новую сигарету. Какую-то секунду она, видно, колебалась, но все же продолжила свой рассказ.
— Я приглянулась капитану американского грузового парохода. Он сам оформил мне документы для временного въезда в США якобы для ухода за его детьми и практики в языке. Я поверила ему и была ему благодарна... Позвольте мне не касаться того, что произошло на судне... И глоток воды, пожалуйста...
— Да-да, конечно. Анатолий Дмитриевич, попросите для нас всех чаю покрепче.
— В Нью-Йорке капитан дал мне двести долларов и пожелал успеха. Эти деньги жгли мне руки. Мои первые в жизни грязные деньги. Можно так сказать по-русски: грязные деньги?
— Можно, — тихо ответил Ермолин.
— Оказалось, что по адресу, который мне дал Тони, он не живет. Это был ужасный удар. Но я тогда еще многого не понимала, подумала, может быть, я неправильно записала адрес? Спутала Западные улицы с Восточными? Или ошиблась номером? Тогда я поехала в Колумбийский университет. Это целый город, он занимает несколько улиц от Бродвея в сторону реки Гудзон.
Мне удалось остановиться в комнате для приезжих в огромном международном студенческом доме. Я пошла наводить справки. Когда узнали, что я русская и прибыла из Финляндии, меня отвели к какому-то человеку, должно быть профессору, — у него была очень профессорская внешность. Он заговорил со мной на чистом русском языке, выяснил, кто я и что я, зачем, собственно, приехала в Соединенные Штаты. Потом сообщил мне, что студента Энтони Ричардсона знает хорошо, и при мне стал звонить по телефону на нужную кафедру. Ему ответили, что Ричардсон находится на практике в Европе. Меня даже бросило в жар, мы с Тони разминулись!
Профессор принял во мне самое живое участие, и через несколько дней я возвращалась домой в каюте второго класса океанского лайнера. В кают-компании со мной познакомился мужчина, как у нас говорят, «с обаянием седых висков». Он очень обрадовался, узнав, что я из Финляндии, и не отходил от меня. Оказалось, что у него в Гельсингфорсе свое предприятие. Держался он очень тактично. Вообще он был умный и интересный человек. Мы быстро стали друзьями. В Гельсингфорсе господин Хейнонен дал мне свою визитную карточку и просил в случае необходимости обратиться к нему за любой помощью... Вам не надоел мой рассказ? — внезапно спросила Нурдгрен, гася сигарету.
— Нисколько, — ответил Ермолин. — Видимо, вы не случайно заговорили об этом знакомстве?
— Вы правы. Конечно, я бы забыла о Хейнонене через два дня, но разве могла я, дурочка, знать, что начнется война? Домой я вернулась как побитая. Мама плакала, Елизавета Аркадьевна только и следила, чтобы я не повлияла дурно на ее сына.
Потом началась «зимняя война». Я вас ненавидела тогда. Красная Армия согнала всех нас: и финнов, и шведов, и русских — с насиженных мест. России, видите ли, потребовался Карельский перешеек! Теперь, когда я поездила по этим местам с туристами, мне стало понятно, какое для вас это было опасное соседство с бывшей союзницей Гитлера.
Мой хозяин Свен Аугустович Дальберг скоропостижно умер. Мы к этому времени эвакуировались в Гельсингфорс, теперь принято говорить Хельсинки. У нас с мамой ничего не было. Мадам Дальберг вывезла в столицу все, что могла, не говоря о драгоценностях и картинах. Нам с мамой, как переселенцам, дали квартиру на окраине Хельсинки, на самом деле это была крохотная комнатка для прислуги. Маму эти события окончательно подкосили, и она умерла от сердечного приступа.
Квартира принадлежала семье Нурдгренов. Старый Нурдгрен владел маленькой столярной мастерской. Он был добрый человек и замечательный мастер. Старик почем зря, не стесняясь нас, ругал правительство за то, что оно пошло против России. Он знал русских, потому что в свое время отделал в Петербурге не один особняк. Жена во всем поддерживала мужа. У них был сын Аксель, настоящий красавец-викинг. Он влюбился в меня. Дядюшка Ивар и тетушка Ирма уговорили меня выйти за него замуж. Что оставалось мне, одинокой и чужой в этом городе? Мы поженились.
Аксель работал вместе с отцом и тоже был неплохим мастером. Я не любила его, но и не испытывала к нему отвращения. Ему же было достаточно, что он любил меня.
Времена не стали спокойнее. Жить становилось все труднее. Я знала, что мадам Дальберг открыла на Маннергейминтие, главной улице Хельсинки, небольшой, но очень дорогой салон дамского платья. В такое время я не могла бездельничать. Елизавета Аркадьевна охотно взяла меня к себе подсобницей. Я отвозила готовые заказы нашим клиенткам, убирала мастерскую. Потом мне доверили и шитье.
Так и шла бы моя жизнь, если бы не война Финляндии на стороне Гитлера против вас...
— Чудесный чай, — произнесла Нурдгрен, — сделав паузу. — Я уже давно отвыкла от него. У нас все кофе да кофе. Мама моя, помню, умела угодить Дальбергам и гостям таким чаем.
Чекисты не мешали ей. Понимали, что женщине нужна передышка — пусть успокоится, соберется с мыслями. Разговор с Нурдгрен имел для генерала Ермолина большое значение. Враждебная деятельность Нурдгрен уже была пресечена, но крайне важно было проникнуть в ее внутренний мир, разобраться в мотивах и причинах, толкнувших ее на преступление, искалечивших, в сущности, ее жизнь. Кроме того, через нее, Дарью Нурдгрен, бывшую Дашу Пантелееву, он постигал характер, профессиональную хватку куда более опасного врага — Лоренца, Энтони Ричардсона.
Пока что у него не было никаких оснований не верить Нурдгрен. Ермолину были известны случаи, когда в тенета шпионажа попадали люди куда более сильные, чем Дарья Нурдгрен. Знал он и других людей, которые, переступив, казалось, последнюю черту, находили в себе решимость порвать с прошлым.
— Ну, это еще не тот чай, какой заваривает моя жена, — неожиданно заговорил полковник Турищев. Нурдгрен оживилась и вопросительно посмотрела на него. — Моя Анна Васильевна, — продолжал он, — смешивает пять сортов: индийский, цейлонский, грузинский, азербайджанский и краснодарский. Причем в только-только закипающий чайник, как она говорит, в белый ключ, всыпает в общей сложности пачку. И все хвалят да еще и рецепт спрашивают...
Впервые Ермолин услышал от своего коллеги столь длинную тираду. Он с благодарностью взглянул на сухаря Григория Павловича, так вовремя снявшего напряжение с Нурдгрен.
— Так вот, — продолжала Дарья Егоровна свой рассказ, — перед самой войной, большой войной, Елизавета Аркадьевна однажды шепнула мне, что Энтони снова в Хельсинки и ждет меня в отеле «Сосиететс хюсет». Назвала номер. Я задохнулась от счастья и тут же отправилась в отель. О том, что я изменяю мужу, я не думала. Наоборот, это с мужем я изменяла своей первой любви.
Тони сдержал слово — он не был женат...
Я ходила на работу в ателье, а на самом деле несколько часов в день, с согласия Елизаветы Аркадьевны, проводила в номере Энтони. После первых дней, отданных только ласкам, Тони попросил меня внимательно присмотреться к поведению мужа и его высказываниям. Я и тогда еще многого не понимала. Мой муж, к огорчению старого Дальберга, был активным шюцкоровцем, так называли себя финские фашисты. Все, что я слышала от мужа, касалось подготовки новой войны против Советской России. Все его разговоры, а также приносимые им в дом какие-то брошюрки, инструкции, копии списков и тому подобное я передавала Тони. Жалела только об одном — он так мало мог быть со мной. Тони все время встречался с какими-то людьми, уезжал куда-то на два-три дня.
Помню, в порыве откровенности он сказал мне, что вот так же ему пришлось недавно мотаться по Эстонии, спасая своих друзей, в том числе уж не знаю как попавшего в Таллин моего хозяина Дальберга, от Советов. (Ермолин еле заметно улыбнулся. Что сказала бы Нурдгрен, если бы узнала, что он тогда тоже был в Эстонии и вылавливал этих самых «друзей» консула Риванена?)
