Джесси Келлерман - Чтиво
— Что теперь? — спросила Карлотта.
Ответить не дал шорох. На плитках пола возникла огромная тень. К ним приближалась огромная фигура. Зловеще улыбаясь, огромным поварским ножом она выписывала в воздухе вялые восьмерки.
— Голодный, — сказала Елена.
— Ничуть, — ответил Пфефферкорн.
Он заслонил собою Карлотту и выкинул лезвие щетки-ножа.
108
— Ну ты даешь!
Они бежали.
— Зверски, но впечатляет, — сказала Карлотта.
Где-то завыла сирена.
— Прям снес ей башку.
— Говори тише, — сказал Пфефферкорн.
Без труда нашли корабль. Водоизмещением двадцать пять тысяч тонн, потрепанный балкер с именем ТЪЕДЖ, красными буквами выписанным на борту, выделялся среди прочих судов. Яромир ждал у сходней. Глянув на окровавленную одежду пассажиров, он препроводил их в трюм. Там на деревянных поддонах высились сотни ящиков, по восемь штук уставленных друг на друга. В глубине трюма был выгорожен пятачок: на полу одеяло, ведро с водой. Яромир велел не шуметь. Он даст знать, когда сухогруз выйдет в международные воды.
Ждали. Ноги Пфефферкорна сводило судорогой, было трудно усидеть на месте. Карлотта помассировала ему ноги, обмыла кровь с его лица и рук. «Чья это кровь, моя или Елены?» — бесстрастно думал Пфефферкорн. Наверное, обоих. Текли минуты. Сквозь вентиляционную отдушину доносился шум погрузчиков, лебедок, гидравлических кранов. Потом заурчал дизель, вздрогнул корабельный корпус. Все удалось, подумал Пфефферкорн. И тут раздался собачий лай.
— За нами, — шепнула Карлотта.
Пфефферкорн кивнул. Он передал ей электрошокер. Раскрыл нож. Заливистый лай стал громче и ближе. Заскрежетал трюмный люк. Послышался голос Яромира, на злабском с кем-то горласто спорившего. Трюм наполнился эхом осатанелого лая. Учуяв добычу, псы рвались с поводков. Пфефферкорн молниеносно принял решение и выхватил из кармана одеколон-растворитель. Он не знал, способна ли шелковистая янтарная жидкость — по виду фирменный лосьон — отбить запах, но раздумывать было некогда. Оттолкнув Карлотту, он вытянул руку и прыснул на край ящика. Возник крепкий мускусный аромат сандалового дерева, в котором слышались нотки иланг-иланга и бергамота.
Результат проявился мгновенно и неоднозначно. Лай перешел в скулеж. Проводник безуспешно пытался сдержать собак, но те дали деру, и он кинулся вслед за ними. Трюмный люк захлопнулся.
Спасены.
Не тут-то было.
— Артур!
Карлотта ткнула пальцем.
Он оглянулся.
Растворитель на глазах пожирал ящик. Раздался треск, брызнули щепки. В секунду сообразив, Пфефферкорн успел повалить Карлотту, чтобы собою ее прикрыть. Нижний ящик развалился, и семь верхних, в каждом пятьдесят пять килограммов отборных корнеплодов, рухнули на него.
109
Пфефферкорн очнулся. Нога в грубом лубке. Грудь стянута повязкой. Голова забинтована. Жаркий озноб. Он огляделся: крохотная каюта, уставленная металлическими коробками и склянками. Корабельный лазарет.
— Мой герой.
С изножья койки ему улыбалась целая и невредимая Карлотта.
110
Она и Яромир как могли с ним нянчились: с ложечки кормили супом, пичкали вздувшимися советскими антибиотиками с истекшим сроком годности, сторожили его бредовое забытье. Наконец сознание его настолько прояснилось, что он потребовал полную порцию корнеплодного крошева, и ему достало сил ее проглотить.
— Вкусно? — спросила Карлотта.
— Гадость. — Пфефферкорн хотел отставить тарелку — и сморщился от боли в сломанных ребрах.
— Бедненький, — сказала она.
— Ты как?
— А что я?
— Как себя чувствуешь?
— Ты еще спрашиваешь?
— В смысле, тебе ничего не повредили?
Карлотта пожала плечами:
— Сначала слегка отлупили, но потом обращались сносно.
— Не лезли?
— Лез… а! — Она поежилась. — Нет, без этого.
— Хорошо, — сказал он. — Я хотел выяснить, прежде чем…
— Прежде чем что?
— Прежде чем это.
Любовь. Потная, осторожная, акробатическая. Запредельная.
Она лежала рядом, перебирая его волосы.
— Так мило, что ты отправился меня спасать. Глупо, но мило.
— Это мой девиз.
— Как же ты меня отыскал?
Он все рассказал. Вышла сага.
— Все ужасно запутано, — сказала она.
— Я так и не понял, кто говорит правду.
— Наверное, все понемногу.
— Меня послали на заведомый провал, — сказал он. — Я пешка в их игре.
— Нашего полку прибыло.
— Никто не собирался тебя выручать, так, что ли?
Карлотта пожала плечами.
— Ты же могла погибнуть.
— Вероятно.
— Похоже, тебя это не очень волнует.
— Когда-нибудь все умрем.
— Ты слишком снисходительна к тем, кому на тебя плевать.
— Волков бояться — в лес не ходить, — сказала она. — Будем справедливы: благодаря им я жила в комфорте. Во всем есть компромисс.
— Давно ты шпионка? — спросил он.
— Даме такие вопросы не задают.
— Билл тебя втянул?
Карлотта засмеялась:
— Нет, я его завербовала.
— Ты его любила?
— Немного.
— А меня?
— Я всегда тебя любила, Артур.
Второй заход.
— Прости, что не скачем галопом в туманную даль, — сказал он.
— И так хорошо.
— Я все присматриваю писаного красавца к твоему дню рождения.
— Жду не дождусь, — улыбнулась Карлотта.
Третий заход.
— Куда мы плывем? — спросил Пфефферкорн.
— Завтра Касабланка, последняя остановка по эту сторону Атлантики. В Гаване первым делом покажись врачу.
Пфефферкорн кивнул.
— Обещай мне.
— Конечно, — сказал он. — Но я здоров, когда ты рядом.
— О том и речь.
До него не дошло.
Потом он понял.
— Нет, — сказал он.
— Слишком опасно быть рядом с тобой, Артур. А тебе — со мной.
— Карлотта. Прошу.
— Я работаю с ними тридцать лет. Знаю ход их мыслей. Они терпеть не могут оставлять хвосты.
— Я не хвост.
— Для них — хвост. Ты слишком много знаешь. К тому же если Жулк не соврал, то после твоего побега он непременно откажется от газовой сделки. Для нас это громадная неудача. Наши взбеленятся. Кого-то нужно обвинить, а из тебя выйдет прекрасный козел отпущения.
Помолчали.
— «Для нас»? — спросил Пфефферкорн.
— Прости, Артур.
Пфефферкорн налился тяжестью.
— Уезжай куда-нибудь подальше, — сказала Карлотта. — Начни сначала.
— Я не хочу начинать сначала.
Карлотта ладонью накрыла его руку:
— Прости.
Они смолкли, прислушиваясь к стуку волн о борт корабля.
— Только не говори, что я мотылек и лечу на огонь, который меня погубит, — сказал Пфефферкорн.
— Хорошо, не буду.
Волны ярились.
— Возьми меня, — попросила Карлотта.
Пфефферкорн повернулся к ней. Взгляд ее полыхал болью. Поцелуем он закрыл ее веки. Потом сам закрыл глаза и исполнил свой долг.
111
Они стояли на палубе. Всходившее солнце золотило улицы старого города, крик муэдзина растворялся в стуке floukas[21] о причал. Оберегая сломанную ногу, Пфефферкорн оперся на релинг. Карлотта поддерживала его за талию.
— Ты не представляешь, как я буду по тебе тосковать, — сказала она.
— Представлю.
Она шагнула к сходням.
— Карлотта…
Она обернулась.
— Прочти на досуге, — сказал он.
Карлотта сунула письмо в карман, чмокнула Пфефферкорна в щеку и сошла на берег.
Пфефферкорн проводил взглядом стройную фигуру, покидавшую причал. Карлотта направлялась в американское посольство, откуда свяжется с местным оперативником. Она скажет, что западные злабы ее выпустили, после того как Пфефферкорн, захваченный восточными злабами, был казнен. Он исчезнет, прежде чем кто-либо начнет его искать.
Яромир помог ему спуститься в лазарет. Уложил в постель и дал кружку с теплой труйничкой.
— Ваше здоровье, — сказал он.
Пфефферкорн сделал большой глоток, опаливший нутро.
7
БОГ ИЗ МАШИНЫ
112
Mercado[22] хорошо вписался в облик приземистой, сонной, морем просоленной деревни. Утром он оживал еще затемно — рыбаки сгружали ведра с копошившимися кальмарами и ветхие мешки с креветками. К половине шестого подъезжали продуктовые фургоны, и к девяти весь улов, кроме дрянной мелочи, уже разбирали. Далеко за полдень народ восставал от сиесты: разморенные выпивкой мужики зевали, полногрудые женщины шугали полуголых ребятишек с удивительными лицами древних индейцев, мальчишки гоняли изодранный свистящий futbol, пока сладкий запах тушеной свинины не утягивал их домой.
В широкополой соломенной шляпе Пфефферкорн шел вдоль рядов, выбирая помидоры. Он уже не стеснялся торговаться из-за пары песо. На рынке торг был не просто уместен, а желанен — так танец освежает докуку флирта. Продавец взвесил шесть спелых томатов, отобранных Пфефферкорном, и объявил, что покупка тянет на одиннадцать килограммов. Esridiculo,[23] ответил Пфефферкорн. В истории сельского хозяйства еще не было случая, чтобы полдюжины помидоров имели подобный вес. Он пригрозил, что пожалуется алькальду и падре, но, если что, прибегнет к помощи своего мачете (которого не было), а затем рубящим движением впечатал деньги в прилавок, категорически отказавшись прибавить хотя бы сентаво. Такие покупатели, заныл продавец, его разорят, ведь он и так сделал скидку паршивому гринго, который смеет разговаривать с ним в подобном тоне. Совершив еще по паре словесных выпадов, Пфефферкорн и продавец сошлись на вчерашней цене и ударили по рукам.
