Андрей Троицкий - Операция «Людоед»
Солнце уже опустилось за старый яблоневый сад, за реку, когда Колчин, наконец, отыскал дом Василия Алексеевича Иванченко. Бывший библиотекарь, невысокий мужчина с печальными глазами, бродил по грунтовой дороге, топтался перед тесовым забором и калиткой. Ожидая московского гостя, он волновался, словно перед первым свиданием, и смолил уже пятую папиросу подряд. На окраинной улице стояла прозрачная тишина. Только где-то вдалеке заливисто лаяла собака, и какая-то птица пела незнакомым голосом вечернюю песню. Изредка с Камского водохранилища сюда долетали протяжные гудки буксиров, тащивших за собой плоты из круглого строевого леса. Колчин остановился в шаге от Иванченко, представился и протянул хозяину руку. Хозяин открыл калитку, пропустил гостя вперед, в тень старого яблоневого сада. Показал рукой на высокое крыльцо, сделанное на местный манер «прирубом», крытое железом и поверху украшенное наличниками с накладной резьбой. Дом стоял высоко, на столбах, фасадной стороной к улице, на окнах наружные ставни, подзор крыши украшен пропильной резьбой. Колчин поднялся на семь ступеней крыльца, задержал взгляд на наличниках.
– Моя работа, – похвастался Иванченко. – Времени свободного много, вот и балуюсь плотницкой работой. Я уже два года в сторожах. Библиотекой не заведую. Да и библиотеки той больше нет.
Хозяин провел Колчина через полутемные сени в большую комнату, оклеенную старомодными «купеческими» обоями, зелеными с золотым рисунком. – Жену я отправил к соседям, – предупредил Иванченко. – Чтобы разговору не мешала. Усадив Колчина за круглый стол под оранжевым матерчатым абажуром, куда-то убежал, вернулся с глиняным кувшином и двумя стаканами. – Хлебный квас с хреном.
– Вот это кстати.
Иванченко наполнил стакан темной мутноватой жидкостью. Колчин махнул холодного кваса, стер с губ пенку и подумал, что хозяин сейчас обязательно скажет, что делал квас своими руками.
– По бабкиному рецепту квас изготовлен, – сказал Иванченко. – Моей супругой.
– Я так и подумал, – сказал Колчин и хотел уже взять быка за рога, но Иванченко заговорил сам, не дожидаясь наводящих вопросов. – Когда утром сюда позвонил офицер из местного управления ФСБ предупредить о вашем визите, я не удивился. Ведь справедливость когда-нибудь, пусть с опозданием, должна взять верх над ложью и преступлениями. Я имею в виду историю с Верой Людович, покойной женой моего друга. Вы ведь по этому делу пришли?
– По этому, – поддакнул Колчин. – По какому же еще?
– Да, тяжко обо всем этом вспоминать. Но придется. Начну с начала. Я познакомился с Евгением Дмитриевичем шесть лет назад, когда его перевели сюда из Новосибирска. Я доставал Жене иностранные журналы по строительству. Он свободно читает по-английски…
Колчин скинул под столом ботинки и блаженно зашевелил пальцами ног. Утром он сдуру отказался от машины, которую ему предложили в городском управлении. В жаркий день мотаться по незнакомому городу, вытянутому вдоль Камы на десятки километров, не самое приятное и увлекательное занятие, но Колчин открыл для себя эту простую истину с опозданием. К вечеру он окончательно выдохся, голова была пустой, как оркестровый барабан, свободной от мыслей. Механически кивая головой, Колчин, представляя себе, как он вернется в гостиницу. Возьмет в буфете холодного пива и бутербродов, запрется в номере. А потом, не принимая ванны, рухнет на жесткую койку и провалится в сон. Но хозяин, кажется, настроился на долгий обстоятельный рассказ о судьбе Людовича и его покойной жены. Иванченко рассказывал складно, как по писанному.
По его словам выходило, что Вера Романовна устроилась в жилищно-коммунальный областной администрации отдел и проработала там какое-то время, год или чуть более того. Неприятности начались из-за публикации в одной из центральных газет. Появился фельетон с критикой тогдашнего министра жилищно-коммунального хозяйства области Ивана Щербакова. В заметке писали, что подряды на строительные работы и проводку коммуникаций, дорог и теплосетей, частные фирмы получают за большие взятки. При этом сплошь и рядом подрядчики приписывают себе большой объем якобы выполненных работ. А государственные деньги, заработанные на приписках, делят между собой Щербаков и непосредственно частные подрядчики. Время от времени, Иванченко взмахивал руками, словно отгонял мух и заявлял:
– Впрочем, кому я это рассказываю? – спрашивал он. – У вас в Москве плюнуть нельзя, если не сунешь взятку. Не то, что подряд на строительство получить.
* * *Сделав замечание, бывший библиотекарь продолжал рассказ. Факты и цифры, которые были приведены в том газетном материале, из пальца не высосешь. Корреспондент мог получить их от человека из аппарата Щербакова, от его доверенного лица. Подозрение пало на Людович, которая отвечала за проведение тендеров на строительные работы, лучше других знала всю эту поганую кухню. Щербаков запаниковал, испугался, что какие-то важные бумаги дойдут до Генеральной прокуратуры, до других центральных газет, наконец, до телевидения. Скандал пойдет по нарастающей, и его нельзя будет замять. Надо принимать меры. Заказывать мокрое дело, мочиловку в подъезде, нет смысла, если ты при власти. Сам Щербаков, мужик туповатый, недалекий, из маляров, никогда бы не додумался до остроумного решения. Но кто-то из друзей, из образованных собутыльников, посоветовал этот вариант, с психушкой… Позже выяснилось, что у страха глаза велики. Никаких последствий лично для Щербакова тот газетный материал не имел. Ну, состоялся неприятный разговор с губернатором… Ну, какую-то комиссию создали из местных шибко грамотных проверяльщиков… На том дело и заглохло. Иванченко уверен, что Вера тут не при чем. Утечку информации в центральную газету устроили конкуренты, которым не досталось выгодных подрядов. Людович простая женщина, хороший работник. Но не борец за торжество справедливости. Сам Щербаков понял это, но уже не мог дать делу задний ход. Вера превратилась в инвалида и умерла на Банной Горе. За неделю до смерти она полностью ослепла. Те препараты, которыми ее пичкали, дали какие-то осложнения или побочный эффект.
Людович, похоронив жену, пытался в одиночку справиться со своим горем и с сами собой. Но все валилось из рук, он взял больничный, сидел дома, ни с кем, кроме Иванченко, не общался, не подходил к телефону. Зимой он сломал ногу, пару недель лежал в больнице. Спустя два месяца гипс сняли, но хромота не прошла, Людович стал ходить с палкой, припадая на больную ногу. Он похудел килограммов на пятнадцать, сильно постарел. Если Людовичу не напоминать, он мог не бриться по неделе. Мог молчать днями напролет. Весной он уволился с работы, сдал казенную квартиру и уехал в Москву к сестре. Иванченко проводил приятеля до вокзала. Когда подали поезд, Людович сказал: «Эти твари еще пожалеют. Пожалеют обо все, что сделали». «В смысле? – спросил Иванченко. – Кто пожалеет? О чем ты?» «Ты знаешь о чем, – ответил Людович. – А пожалеют все… Все они». «Ты что, наймешь бригаду убийц? – Иванченко пытался обратить все в шутку. – И разберешься по понятиям с теми, кого винишь в смерти Веры?» «Эту проблему я еще не решил, – лицо Людовича оставалось серьезным. – Но решу обязательно». На этой фразе бестолковый тягостный разговор оборвался. Людович зашел в вагон, Иванченко передал ему чемодан и сумочку с едой. Через пять минут поезд тронулся.
– У вас есть его теперешний адрес? – спросил Колчин. – Или телефон?
Иванченко поднялся, скрылся за плюшевой бардовой занавеской, заменявшей дверь в спальню. Через минуту вернулся с бумажкой, положил листок перед Колчиным.
– Евгений присылал мне несколько открыток из Польши, поздравлял с днем рождения, – сказал хозяин. – Он человек такой, старомодный. Обязательный, пунктуальный. Помнит все даты, дни рождения друзей… Короче, все помнит. Но на открытках нет обратного адреса. Только вот этот телефон. Варшавский номер.
– Он вам часто звонит?
– От случая к случаю. Ну, раз в месяц звякнет. А то и реже.
– Когда он звонил в последний раз? Чем интересовался?
– Недели три назад. Спросил, как дела, как рыбалка…
Колчин сложил листок пополам, опустил в карман.
– Евгений оставил телефон, как он сказал, на всякий случай, – продолжил Иванченко. – И просил никогда, ни при каких обстоятельствах не давать и не показывать номер ни родственникам, ни знакомым. Даже сестре. Даже если та станет очень просить координаты. Я даже удивился: к чему эта скрытность? – А почему же вы мне телефон дали? – Евгений наверняка не станет возражать, когда узнает, в чем дело. Что гибелью Веры заинтересовались, как говорили прежде, компетентные органы. Я вам верю. И в справедливость верю. Я ведь тоже человек старомодный.
– А я вас попрошу никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о нашем разговоре ни одному человеку. И Людовичу в первую очередь.
