Валентин Иванов - По следу

Кто-то говорил:

– Сюда, давайте его сюда. В это купе.

И рокот, и удар задвинутой двери…

Что-то жесткое, едкое, колючее забралось в ноздри, в грудь и заставило Алонова проснуться.

Он почувствовал раскачивание вагона движущегося поезда, услышал стук колес и открыл глаза. Сбоку падал очень яркий, неприятный свет настольной лампы, а над Алоновым было женское лицо в белой косынке. Удивительно гадок нашатырный спирт – тяжелый, противный запах. Но он помог Алонову увидеть три мужских лица, сменивших женское. Майора он узнал по погонам, два других были незнакомые.

Майор спросил:

– Вы слышите? Вы можете говорить?

– Да… А где Сударев?

– Какой Сударев? – удивился майор.

И допрос свидетеля преступления пошел не по установленному порядку снятия показаний.

– Это диверсант, которого я вам сдал! – настаивал Алонов. – Где он?

– Не беспокойтесь. Я помню, что вы говорили. Его хорошо охраняют, с ним ничего не случится. Но вы знаете его? Вы знакомы с ним?

– Нет, но я слышал, что его так называли.

– Кто?

– Бандиты.

– Сколько их?

– Их было пять.

– Почему было?

– Я застрелил двоих. Третий сам погиб. Утонул… В трясине…

Чей-то другой голос, не голос майора, что-то сказал, майор ответил. Но смысл фраз ускользнул от Алонова. Он попытался понять, его мысли опять стали путаться. Засыпая, он успел попросить:

– Дайте нашатырного спирта.

Медицинская сестра, по правилам сопровождающая поезда, поднесла флакон. И Алонов заставил себя вдохнуть грудью.

– Может быть, вы знаете, как звали других? – продолжал свои вопросы майор.

– Фигурнов – тот, которого засосало. Одного я застрелил, когда еще не знал имен. Потом… Клебановский и Хрипунов. Хрипунова я застрелил сегодня утром. Я напал на них в тумане. Клебановский скрылся. У меня осеклось ружье…

Майор поспешно записывал, а Алонов продолжал, не ожидая вопросов:

– Они заложили кубышки саранчи в трех местах. Очень много. Они работали два дня. Долго… На плато в ковыле, на берегах, между озерами. Там масса таких кубышек… Я видел. Я там разложил гильзы с записками, написал, что видел… Нужно уничтожить саранчу… Ружье осеклось, иначе я застрелил бы и третьего. Он может убежать…

– Откуда они?

– Не знаю.

– Когда вы их заметили?

– Давно.

– Когда? Вы не помните дня?

– Кажется, в воскресенье… Да, в воскресенье вечером.

– Сегодня четверг, – сказал кто-то из спутников майора.

– Мешки осмотрите, – попросил Алонов. – Там пиджак Сударева и его бумажник. И там один мешок его, Сударева…

– Как вас зовут? – спросил майор.

– Алонов. Я из совхоза Ленина… Но ведь нужно скорее поймать Клебановского. Которого я упустил!..

– Его найдут, товарищ Алонов. А теперь пока отдыхайте.

– Спать!..

– Замучился за четверо суток и ранен, – сказал областной работник; он ехал в командировку.

Третьим в купе был заводской мастер в отпуску, с санаторной путевкой. С майором они успели познакомиться в пути и сейчас стали его помощниками.

Около спящего Алонова эти трое людей, беседуя вполголоса, составляли план действий. Нельзя было терять время, и областной работник, превратившись в секретаря майора, записывал тексты телеграмм тут же, на разложенном на колене блокноте.

Вещи диверсанта были осмотрены. В захваченном Алоновым мешке не оказалось ничего интересного: две обоймы винтовочных патронов были впоследствии обнаружены в кустах около привала. А в бумажнике, кроме денег, нашелся паспорт. Перелистывая, майор говорил:

– Действительно, по паспорту бандит значится Сударевым, и фотография его. Сударев, не Сударев – это потом. Паспорт настоящий, выдан давно и далеко. А вот здесь вещичка интересная. И свежая! Всего десять дней прошло. Временная прописка. Места, можно сказать, здешние… Так, – читал майор, – улица Веселая, дом номер семь. Штамп – всё, как полагается. Подписал начальник паспортного отдела третьего отделения милиции. С этой ниточки начнет разматываться клубок!

– Я как раз еду в этот город, – сказал областной работник.

– Отлично, но уж до утра мы с вами ждать не будем, – возразил майор. – Мы немедленно приступим к делу! Сестру опять позовем приглядеть за ним, а сами – пошли, – пригласил майор, вставая.

Поезд, подходя к станции, снижал ход.

Майор побежал на телеграф, а областной работник – к дежурному по станции.

График – это закон железной дороги. Его соблюдение есть дело чести каждого железнодорожника. Кому не знаком этот лозунг!

Диспетчеры движения и дежурные на линейных станциях были крайне раздосадованы. Чрезвычайное происшествие! Пассажирский семьдесят восьмой окончательно выпал из графика! По какой-то еще не объясненной причине он простоял в степи на перегоне одиннадцать минут. И тут же добавил еще шестнадцать минут, которые он простоял сверх полагающихся трех минут на станции, следующей за злосчастным перегоном! Эти двадцать семь минут уже не нагнать. Семьдесят восьмой снизил показатели дороги.

За девятнадцать минут стоянки (вместо трех) усиленно поработали станционные телеграф и телефоны. И не успел еще главный кондуктор семьдесят восьмого свернуть флажок, запрещающий движение, не успели еще убрать свои флажки проводники вагонов, дублирующие сигнал главного, не успел еще прозвучать долгожданный сигнал отправления, как в самых разнообразных и порой довольно удаленных друг от друга и от района происшествия местах началась работа.

Авиация собиралась обозреть степь сверху, как только рассветет. По проводам летели приказы сельсоветам и колхозам, составлялся план патрулирования границ обширного и ставшего весьма подозрительным района с тем, чтобы надежно его прочесать в дальнейшем.

Служебное радио предупредило суда, движущиеся по каналу. Скоро быстроходные глиссеры и катера вспенят воду, шаря прожекторами по берегам и стремясь к зоне резервного водохранилища.

Политический отдел дороги обратился по селекторной связи к общественности. Смысл обращения был таков:

«Бандит бродит где-то около вас, товарищи! Диверсант покусился на благо нашей Родины. Будьте бдительны!»

В понятии людей саранча и классовый враг слились в одно, и люди потеряли покой.

На железной дороге работает много людей, они живут ее интересами и говорят: «У нас на дороге», – как мы говорим: «У нас на заводе, в колхозе…» Словом – у нас дома.

Кто только не дежурил этой ночью в полосе отчуждения, считая длинные тревожные часы! Жители путевых будок и домов ремонтных бригад поделили между собою всю линию. Это легко, на каждые сто метров путей имеется свой столбик с цифрой. Сторожили рабочие, их жены, матери, отцы. И, конечно, дети. Как мечтали поймать диверсанта мальчики и девочки! Это может понять только тот из нас, взрослых, кто не забыл свое детство. А кто забыл – тот не поймет, сколько ему ни толкуй. Скучный он человек, бедняга!..

Уж во всяком случае велосипед, футбольный мяч, всякие там клюшки, куклы, любимые книги – все, что делает жизнь прекрасной, без звука отдал бы каждый за миг величайшей удачи. Поймать диверсанта!

Нет, задержись Клебановский, не пройти бы ему.

И не виноваты путейцы, что диверсант ускользнул от них. Безродный бродяга знал цену времени и преодолел перегон от водохранилища к станции до начала тревоги. На той самой станции, где поезд семьдесят восьмой простоял вместо трех минут – девятнадцать, Клебановский погрузился в вагон.

Буфетное пиво действительно оказалось первоклассным, а водка вообще всегда и везде одинакова. Клебановский не выдержал характера. Чувствовал он – не стоит много пить, чувствовал, как накатывает пьяная тоска, а воздержаться от лишней стопки не сумел. И оправдания-то не было – он был уверен в себе, не трусил. Или думал, что не трусит…

Поезд опаздывал, и бандит уже начал клевать носом скатерть буфетного столика. Когда семьдесят восьмой прибыл, сил у Клебановского хватило ровно настолько, чтобы, вручив билет проводнице, повалиться на гостеприимный вагонный тюфяк, застеленный чистым бельем, и блаженно заснуть.

Вагоны до поздней ночи гудели голосами возбужденных пассажиров, были хождения, споры, выкрики, целые речи. И из всего многолюдного населения поезда, пожалуй, один Клебановский не слышал ни слова из того, что относилось теснейшим образом к нему и к диверсии.

Едва поезд отошел от станции, новые друзья Алонова собрались в купе, где молодой человек спал под надзором медицинской сестры.

Сестра с неохотой собралась было опять будить своего пациента, но майор ее успокоил:

– Пусть себе спит. Да и вы идите отдыхать. Мы уж тут за ним сами присмотрим.

Медицинская сестра объяснила, что в дорожных условиях она не пыталась снять присохшую к ране грязную рубашку и обмыть лицо раненого: в неподходящей для перевязки обстановке легко внести инфекцию.