Джон Ле Карре - Русский Дом
– А как вы отнеслись к этому? – спросил Барли.
– Мне было за него стыдно. Я сказала ему, что он был для меня идеалом и я в нем обманулась. Я начиталась Стендаля и обращалась к нему как благородная героиня французского романа. Но я действительно считала, что он принял безнравственное решение. Он утверждал одно, а поступил наоборот. В Советском Союзе, сказала я ему, так поступают очень многие. Я сказала, что не буду с ним разговаривать до тех пор, пока он не откажется от своего безнравственного выбора. Я напомнила ему о Э.М.Форстере[14] которым мы оба восхищались. Я сказала ему, что он должен согласовывать свои мысли с поступками. Вскоре, естественно, я смягчилась, и мы возобновили наши отношения, но они утратили романтичность, и когда он занялся своей новой работой, то переписывались мы уже с прохладцей. Мне было за него стыдно. Может быть, и за себя тоже.
– И вы вышли замуж за Володю, – сказал Барли.
– Совершенно верно.
– А Якова сохранили на стороне, – предположил он, будто это было самой нормальной вещью на свете.
Она смутилась и рассердилась одновременно.
– Да, некоторое время мы с Яковом тайно встречались. Не часто, но иногда. Он говорил, что мы – роман, который еще не дописан. Каждый из нас ждал, что другой решит его судьбу. Яков был прав, но я не осознала тогда силы его влияния на меня и моего влияния на него. Мне казалось, встречайся мы чаще, мы могли бы освободиться друг от друга. Когда я поняла, что это не так, то перестала видеться с ним. Я любила его, но отказалась с ним видеться. И потом, я была беременна от Володи.
– Когда вы снова встретились?
– После прошлой Московской книжной ярмарки. Вы сыграли роль катализатора. Он был в отпуске и очень сильно пил. Он написал множество докладных начальству и подал много официальных жалоб. Но на систему ни одна никакого действия не возымела, хотя, мне кажется, у властей он начал вызывать раздражение. Все, что вы говорили, запало ему в душу. В критический момент его жизни вы выразили его мысли в словах, а слова увязали с конкретными действиями, что Якову дается не просто. На следующий день он нашел предлог позвонить мне на работу. Он попросил у друга ключ от квартиры. Наши отношения с Володей к тому времени распались, хотя мы продолжали жить под одной крышей, потому что Володя все еще не получил квартиры. Пока мы сидели в комнате его друга, Яков очень много о вас говорил. Вы все разложили по полочкам для него. Он так и сказал: «Этот англичанин подсказал мне решение. Отныне должно быть только действие, только самопожертвование, – сказал он. – Слова – проклятие русского общества. Они подменяют дело». Яков знал, что я соприкасаюсь с западными издательствами, и попросил следить, не появится ли ваша фамилия в списках иностранных гостей. А сам сразу засел за рукопись, которую мне предстояло передать вам. Он очень много пил. Я тревожилась за него. «Как ты можешь писать, когда пьян?» Он ответил, что пьет, чтобы выжить.
Барли снова глотнул виски.
– А вы рассказали Володе о Якове?
– Нет.
– Но Володя узнал?
– Нет.
– Так кому же об этом известно?
Видимо, она уже задавала себе этот вопрос, поскольку ответила очень быстро:
– Яков ничего не говорит своим друзьям. Это я знаю. Если квартиру для свидания подыскиваю я, то говорю только, что она нужна мне, а зачем – не объясняю.
– А ваши подруги? Им ни намека?
– Мы не ангелы. Если я прошу их о кое-каких услугах, они делают соответствующие выводы. Иногда услуги оказываю я. Вот и все.
– И никто не помогал Якову работать над рукописью?
– Нет.
– Никто из его пьющих друзей?
– Нет.
– Почему вы так уверены?
– Потому что я уверена, что в своих мыслях он абсолютно одинок.
– Вы с ним счастливы?
– Простите?
– Вы его не просто любите, но он вам и нравится? Он умеет вас смешить?
– Я считаю, что Яков – великий и беззащитный человек, которому без меня не выжить. Быть человеком, взыскующим истины, значит быть ребенком. А еще это значит быть непрактичным. Я думаю, что без меня он сломается.
– Вам не кажется, что он уже сломался?
– «А кто нормален?» – сказал бы Яков. Тот, кто строит планы уничтожения человечества, или тот, кто пытается этому воспрепятствовать?
– А тот, кто делает и то, и другое?
Она не ответила. Он ее провоцировал, и она это понимала. Он ревновал и пытался подточить ее веру.
– Он женат?
Она сердито вспыхнула.
– По-моему, он не женат, но это неважно.
– У него есть дети?
– Эти вопросы нелепы.
– Но и ситуация достаточно нелепая.
– Он говорит, что люди – единственные существа, которые из своих детей делают жертвы. И твердо решил не иметь детей.
«А воспользоваться вашими», – подумал Барли, но ухитрился не произнести это вслух.
– Итак, вы с интересом следили за его карьерой, – резко сказал он, возвращаясь к вопросу о служебном положении Гёте.
– На расстоянии и в общих чертах.
– И все это время вы не знали, чем он занимается? Я вас правильно понял?
– Если что-то и знала, то лишь косвенно, из наших разговоров на этические темы. «Какую часть человечества должны мы уничтожить, чтобы сохранить человечество? Как мы можем говорить о борьбе за мир, если планируем только ужасные войны? Как мы можем вести речь об избирательности целей, если мы не обладаем достаточной точностью?» Когда мы обсуждаем подобные вопросы, я, естественно, понимаю, чем он занимается. Когда он говорит мне, что величайшей опасностью для человечества является не реальное существование советской власти, а ее иллюзорность, я ни о чем его не спрашиваю. Я стараюсь его поддержать. Я убеждаю его быть последовательным и, если потребуется, смелым. Но вопросов я ему не задаю.
– А Рогов? Он никогда не упоминал Рогова? Профессора Аркадия Рогова?
– Я уже вам сказала. Он не говорит о своих коллегах.
– А кто сказал, что Рогов его коллега?
– Я это поняла из вашего вопроса, – возмущенно возразила она, и он снова поверил ей.
– Как вы поддерживаете с ним связь? – спросил он с прежней мягкостью.
– Это неважно. Когда один его друг получает некий сигнал, то сообщает Якову, и Яков звонит мне.
– А этот один друг знает, от кого поступает некий сигнал?
– А для чего? Он знает, что от женщины. И все.
– Яков боится?
– Поскольку он так много говорит о мужестве, то думаю, что боится. Он цитирует Ницше: «Высшая добродетель – не бояться». Он цитирует Пастернака: «Источник красоты…»
– А вы? – прервал он ее.
Она отвела взгляд. В домах напротив начинали светиться окна.
– Я должна думать не о своих детях, а обо всех детях, – сказала она, и он заметил на ее щеках две позабытых слезы. Он глотнул виски и напел несколько тактов Каунта Бейси. Когда он снова взглянул на нее, слезы исчезли.
– Он говорит о великой лжи, – сказала она так, словно только что об этом вспомнила.
– Какой великой лжи?
– Все является частью единой великой лжи, вплоть до мельчайших деталей наиболее безобидного оружия. Даже результаты, которые посылают в Москву, подчинены этой великой лжи.
– Результаты? Какие результаты? Результаты чего?
– Не знаю.
– Испытаний?
Казалось, она забыла, что раньше это отрицала.
– Думаю, испытаний. По-моему, он подразумевает, что результаты испытаний искажаются намеренно, подгоняются под заказы генералов и официальные производственные требования бюрократов. Возможно, искажает их он сам. Он очень сложный человек. Иногда он рассказывает о своих многочисленных привилегиях, которых теперь стыдится.
Список покупок – так называл это Уолтер. Тупо подчиняясь долгу, Барли вычеркивал последние пункты.
– Он упоминал о каких-либо конкретных проектах?
– Нет.
– А он не говорил, что как-то связан с системой командного управления? О том, как контролируется командир боевой части?
– Не говорил.
– Он никогда не рассказывал вам, какие принимаются меры для предотвращения ошибочного запуска?
– Нет.
– Из его слов никогда не следовало, что он занимается обработкой данных?
Она устала.
– Нет.
– Его повышали по службе? Ордена? Банкеты в честь повышения?
– О повышениях он упоминает, только говоря о том, как прогнила вся система. Я уже сказала вам, что, возможно, он слишком громко критиковал систему. Но я не знаю.
Она отдалилась от него. Прядь волос скрыла ее лицо.
– Лучше, если все дальнейшие вопросы вы зададите ему сами, – сказала она так, будто собралась уходить. – Он хочет встретиться с вами в пятницу в Ленинграде. Он принимает участие в какой-то важной конференции, устраиваемой одним из военных научных учреждений.
Сначала небо колыхнулось, потом Барли почувствовал вечернюю стужу. Она окутала его как ледяное облако, хотя темное небо было ясным, а переставший качаться месяц излучал теплое сияние.
– Он предложил три места, каждое – в определенное время, – продолжала она все тем же безучастным тоном. – Будьте добры, приходите на каждую встречу, пока он не явится. Прийти он придет, если сможет. Он посылает вам привет и благодарность. Он вас любит.
