Лев Овалов - Приключения майора Пронина (сборник)
Зайцева познакомили с Основской. Она понравилась инженеру тихостью, и приветливостью, и слабым грудным голосом, и особой женской уступчивостью, чувствовавшейся в ее движениях и словах.
— Там тебе лучше будет, Костя, — сказал Евлахов. — Анна Григорьевна женщина добрая, у нее тебе будет хорошо.
Предупрежденный Виктором, Зайцев переехал бы куда бы ни предложил ему Евлахов, но это предложение пришлось ему даже по душе, и с помощью Железнова он охотно перебрался к вечеру на новую квартиру.
8. БУДНИ ВИКТОРА ЖЕЛЕЗНОВА
Потянулись самые монотонные и напряженные дни, какие только бывают в жизни людей, в деятельности которых преобладает творческое начало. Кто из людей искусства или науки не знает мучительных мгновений, длящихся иногда бесконечно долго — днями, неделями, месяцами, когда где–то на дне души созревает мысль, решение, чтобы в определенный момент вспыхнуть, вырваться наружу и осуществиться всем на удивление. Так математик не слышит будничных вопросов окружающих, странствуя в мире бесконечных цифр, прежде чем отдаст предпочтение немногим и составит формулу, открытие которой раздвигает наши горизонты. Так живописец бесцельно слоняется и смотрит на все пустыми глазами, пока не замрет перед каким–то серым пятном, в котором увидит сочетание красок, тщетно отыскиваемое сотнями художников. Так полководец мучает молчанием подчиненных, пока не отдаст приказ, поражающий простотой и смелостью. В творчестве всегда есть нечто иррациональное, и дни, когда ощущения не могут еще оформиться в мысли, бывают самыми мучительными.
Обо всем этом Виктор, может быть, и не думал, беседуя с Зайцевым, посещая злополучную парикмахерскую или коротая вечера у Основских, но ощущение тяжести от невозможности решить задачу, не решить которую было нельзя, у него не проходило. Иногда он даже отчаивался и давал себе обещание пойти к Пронину проситься на другую работу, более соответствующую его силам. Он мог бы стать инженером или историком, здесь он успел бы больше, думал Виктор. Пронин сумел внушить ему чрезмерно высокое представление о работе разведчика. Работа эта требовала напряжения всех духовных способностей человека, требовала высокой культуры, непрерывного совершенствования. Пронин называл имена Пржевальского и Вамбери, Лоуренса и Певцова, людей знаменитых и безвестных, говорил об их талантливости и героизме, и с каким–то внутренним удовлетворением и горечью повторял, что работа эта неблагодарна и внешне бесславна, но что нет ничего выше, как служить Родине на таком незаметном и тяжелом посту. Да, это было творчество, и поэтому и Виктор, и Пронин знали огонь вдохновения и холод отчаяния, горечь поражения и радость победы.
Виктор давно не испытывал такого прямо–таки физического томления, как в эти дни. Может быть, это было даже состояние, какое испытывает боксер, вступая в решительную схватку. Драка еще не началась, но он уже видит своего противника, оценивает его, выискивает слабые места, с трепетом думает о собственной уязвимости, напрягает все силы и, не жалея себя, готовится ринуться, сокрушить, растерзать силу, ему противодействующую…
Жизнь шла своим чередом. Зайцев был погружен в работу. Чертежи приходилось восстанавливать по памяти, а человеческая память — ненадежный союзник. Но у него был ясный и молодой ум, и контуры мотора с каждым днем делались яснее и четче. Вставал Зайцев рано, завтракал и уезжал в управление. Там работал до сумерек и возвращался усталый, ко всему равнодушный, пустой как выжатый лимон. Вечера проводил дома, об этом его просили и Виктор, и Евлахов, и развлекался тем, что вслух читал Саше, сыну Основских, книжки, решал кроссворды или помогал раскрашивать картинки. Виктор тоже каждый вечер проводил у Основских. Он приносил с собой пирожные, пил чай, смешил Анну Григорьевну, рассуждал с Основским о фотографии и сделался у них своим человеком.
Это была бы самая обыкновенная милая семья, если бы не нервная напряженность, которая чувствовалась в отношениях между мужем и женой. Неопытный наблюдатель, возможно, ничего бы и не заметил, но Виктору по роду своей службы приходилось быть и психологом.
— Смотри, Аня, ляг сегодня пораньше, не опоздать бы тебе завтра на службу, — ронял Ос–новский за чаем, казалось бы, совсем невинную фразу.
Но после этих слов голос у Анны Григорьевны начинал почему–то дрожать, и через несколько минут она вдруг вызывающе говорила:
— Ну и прогуляю!
И с какой–то сдержанной запальчивостью тут же обращалась к Виктору:
— На сколько месяцев сажают в тюрьму за прогул, Виктор Петрович?
Виктор не скрывал от Ооновских ни места своей службы, ни того, что ему поручено охранять Зайцева. Поэтому в отношении к нему установилась та естественность, которая позволяла людям не держаться перед ним настороже.
Парикмахерскую, в которой исчез незнакомец в коверкотовом пальто, Виктор тоже посещал ежедневно, и уже на третий день его стали там считать завсегдатаем, мастера с ним здоровались и интересовались его мнением о международном положении, а Виктор знал всех по имени.
Каждый раз, открывая тяжелую дубовую дверь, Виктор с надеждой поглядывал на вешалку, но ему ни разу так и не пришлось увидеть на ней памятное коверкотовое пальто.
Работал здесь и парикмахер, приходивший в гостиницу. Его нетрудно было узнать по описанию Зайцева: бесцветное лицо, голубые глаза, рыжие брови, белесые волосы. Звали его Захаров. Он был тих и неразговорчив, но товарищи с ним считались и не отпускали на его счет шуток. Чувствовалась в нем уверенность в себе; его методичность, сдержанность и неторопливость внушали уважение и мешали обращаться с ним запанибрата.
Захаров не только не понравился Виктору, но и был ему почему–то противен. Любить врагов вообще было не за что, толстовские чувства были чужды Виктору, но во всех преступниках, с которыми приходилось Виктору сталкиваться, а сталкиваться приходилось немало, даже в самых грубых и неприятных, было что–то человеческое. Были у них какие–то привязанности и симпатии, самого закоренелого что–то могло взволновать и вывести из равновесия, билось в их груди все–таки обычное человеческое сердце, и текла в их жилах обычная горячая кровь. А Захаров казался Виктору холоднокровным, скользким, бесчувственным, напоминал пресмыкающееся, Виктору потребовалось бы большое усилие воли, чтобы заставить себя сесть к Захарову в кресло и позволить ему прикоснуться к себе мясистыми бледными пальцами. И тем не менее именно из–за него заходил Виктор каждый день в эту парикмахерскую.
Однажды он столкнулся в дверях с Основским. Тот почему–то смутился.
— Вот зашел, дома никогда так чисто не выбриться, — принялся он зачем–то оправдывать свое посещение парикмахерской.
Но Виктор знал, зачем здесь бывает Ооновский, и поэтому сам постарался придать встрече случайный характер.
— Тут неподалеку приятель у меня живет, вот он и рекомендовал мне это заведение…
Виктор внимательно прислушивался ко всем сплетням, ходившим в парикмахерской. Он знал о том, что Файвилович считает себя сердцеедом и любит франтить, по нескольку дней не обедая и экономя деньги на покупку заграничной шляпы кирпичного цвета. Знал о том, что Сидоров съедает в день два килограмма моркови, считая морковь тем самым эликсиром жизни, который сохранит ему долголетие. Знал, что Кукушкин готовится сдать экстерном экзамен за среднюю школу и поступить в медицинский институт, а Рабинович хочет жениться на маникюрше Поповой и не может из–за отсутствия комнаты. Знал, что Захаров собирался купить жене шубу и дважды хотел продать свой патефон, но так и пожалел с ним расстаться…
Виктор узнал жизнь парикмахерской во всех подробностях, но смешные и печальные эти подробности мало продвигали его по пути к раскрытию преступления.
Тогда он начал задавать самому себе сотни детских «почему». Почему Основская раздражается против своего мужа? Почему она согласилась выдавать служебные тайны? Почему Основский стал врагом Советской власти? Почему Захаров пошел утром в гостиницу? Почему он все–таки не убил Зайцева? Почему в гостиницу не пошел Основский? Почему они так спокойны? Почему не совершат какой–либо оплошности, которая позволила бы Виктору догадаться о месте нахождения чертежей?
Да, Виктору очень хотелось, чтобы кто–нибудь из них совершил хоть какую–нибудь оплошность! Но оплошностей никто не совершал, жизнь шла своим чередом, люди казались теми, кем хотели казаться, и Виктор топтался на одном и том же месте.
Тогда он принялся изучать прошлое этих людей, пытаясь хоть в нем найти ответ на одно из своих «почему» — почему эти люди стали врагами Советской власти?
Основская была дочерью мелкого служащего и ничего не могла потерять вследствие революции. Правда, машинисткой она могла стать и прежде, но теперь она получала путевки в санатории, сын ее бесплатно учился в школе, она не зависела от произвола начальников, и много–много других обстоятельств внесла революция в ее жизнь мелкой служащей, наличия которых она почти не ощущала, но потерю которых восприняла бы как несчастье.
