Чингиз Абдуллаев - Забытый сон
— Извините меня, — сказал Дронго по-русски, — но мне кажется, что в моем номере слишком шумно. Вы не могли бы поменять мне номер? У меня пятьсот сорок шестой номер.
— Сейчас посмотрю, — ответил портье. Набрав код на компьютере, он взглянул на экран и утвердительно кивнул головой. — Пожалуйста, девятьсот двадцать третий. Ваши вещи перенесут.
Через несколько минут Дронго был уже в другом номере, окна которого выходили на реку. На другой ее стороне ярко светились огни старой Риги. Дронго сел на кровать. Как давно он здесь не был! В молодости он очень любил приезжать сюда вместе с родителями. Юрмала и Сигулда, какие давние воспоминания! Прибалтика всегда казалась немного заграницей, здесь был некий европейский шарм, который не мог исчезнуть даже за несколько десятилетий общей страны. Обычно они останавливались в центральной гостинице «Латвия», люксы которой начинались у лестницы. Дронго закрыл глаза. Как давно это было! С тех пор прошло уже двадцать пять лет. Господи, неужели так много? Впервые он приехал сюда с матерью в семьдесят девятом году. Тогда ему было около двадцати. И он упросил ее оставить его в Риге. Мать уехала, оставив его на три дня одного. Одного в чужом городе. Он казался себе таким взрослым! Почувствовав, как от ностальгии разрывается сердце, Дронго достал телефон и набрал номер. Пришлось долго ждать ответа.
Наконец раздался знакомый, родной голос.
— Мама, — прошептал он, — ты извини, что я не звонил последние два дня. Я сейчас в Риге, только что прилетел.
— А мы ждали твоего звонка, — ответила мать. — Между прочим, у нас уже третий час ночи, и мы с отцом очень перепугались из-за твоего звонка.
— Извини, — пробормотал Дронго, — мне просто захотелось услышать твой голос. Ты помнишь, как привезла меня в Ригу в семьдесят девятом? И разрешила остаться одному? Помнишь?
— Конечно, помню, — матери уже перевалило за восемьдесят, но голос у нее был по-прежнему молодой, задорный. Она до сих пор преподавала студентам, помня каждого из своих выпускников в лицо и по имени.
— Если ты в Риге, то навести семью моих знакомых, — попросила мать, — ты ее помнишь. Это Сюзанна Силивесторовна Яковлева. Она была ректором университета. Помнишь, как они приезжали к нам в Баку в восьмидесятые годы? Ты должен их помнить. У нее было трое внуков.
— Обязательно позвоню. У меня есть их телефон.
— Она, наверно, уже умерла, — вздохнула мать, — но ты можешь навестить ее дочь и внуков. Ты меня слышишь? Передай им от меня привет.
— Передам. Я хотел сказать спасибо.
— За что?
— За все. И за то, что тогда оставила меня одного. И за то, что верила в меня. И вообще за все.
— Какой ты стал сентиментальный! — удивилась мать. Но по ее голосу было понятно, что ей приятно слышать такие слова. — Береги себя. Было бы гораздо лучше, если бы ты привез Джил и детей к нам. Мы по ним очень скучаем.
— Привезу. Конечно, привезу. Передай привет папе. Как он себя чувствует?
— Прекрасно. Если ты будешь чаще звонить, то мы будем чувствовать себя еще лучше.
— До свидания, — Дронго улыбнулся и положил трубку. Теперь ему стало гораздо легче.
Утром на такси подъехала Лилия Краулинь. Она была одета в тонкую бордовую водолазку, клетчатую юбку и темную куртку, делавшую ее моложе на несколько лет. Дронго, уже успевший позавтракать, встретил ее в холле отеля. И поцеловал ей руку. Она грустно усмехнулась.
— Я думала, что такие знаки внимания уже не для меня.
— Вы хорошо держитесь, Лилия, — честно признался в своих впечатлениях Дронго. — Может, вам лучше поехать куда-нибудь в известный онкологический центр и попытаться узнать, каковы шансы на операцию?
— Я уже узнавала, — ответила она, — на Каширке в Москве и в Лондоне. В Москве дают десять процентов, но говорят, что это очень сложно. В Лондоне считают, что нет ни одного шанса. Единственное, что утешает — я не буду ничего помнить и чувствовать, когда начнется последняя стадия. Западные врачи вообще всегда говорят открыто и прямо. Я их понимаю. Возможно, так честнее.
— Тогда не будем больше об этом говорить, — предложил Дронго, — давайте пройдем в центр города, и вы покажете мне особняк, где жил отец вашего мужа, и заодно более подробно расскажете мне о вашей жизни с Армандом, если, конечно, вы сможете это сделать.
— Я все смогу, — сказала она, — я уже свое переболела. Иногда мне казалось, что такая боль, которая разрывала меня, была почти физической. Никакая опухоль в мозгу не сравнится с этой пыткой.
Они вышли из отеля и направились к мосту.
— Пройдемте пешком, — предложила Лилия, — здесь недалеко.
— Хорошо, — согласился Дронго. — Итак, давайте начнем по порядку.
— Мы познакомились в семьдесят третьем году, — начала Лилия, — мне было тогда девятнадцать лет. А ему уже двадцать четыре. Вы бы видели его тогда! Молодой, задорный, красивый, с копной рыжих волос. В него влюблялись все наши девушки. Мы встретились с ним на празднике песни, посвященном столетию этого праздника в Латвии. Какими молодыми и наивными мы тогда были! Я сразу обратила на него внимание. Было заметно, каким авторитетом он пользовался среди товарищей. Мы как-то сразу потянулись друг к другу.
Уже потом я узнала, что он был женат и развелся. Но меня тогда это не остановило. Его жена к тому времени во второй раз вышла замуж. Знаете, я ничего не хочу сказать плохого, но есть дамочки, которые умеют находить мужей. Вот Визма и была такой. Ее второй муж оказался сотрудником Министерства торговли, потом даже стал заместителем министра. Он был старше ее на целых восемнадцать лет. Потом она нашла еще одного, тоже ответственного работника, который позже превратился в успешного бизнесмена. Сейчас у нее уже четвертый муж. Но одна-единственная дочь от Арманда. Как-то не очень справедливо.
Дронго не стал комментировать ее высказывание.
— Сейчас его дочери Лайме уже тридцать четыре, — сообщила Лилия. — Мы всегда были больше подругами, у нас с ней разница в возрасте всего шестнадцать лет. И хотя Лайма у нас никогда не жила, мы с ней часто встречались. Сейчас у нее двое очаровательных мальчиков. Старший сын — копия Арманда. Мне бывает так приятно находиться у них в гостях. Ему уже восемь. А младшему пять. Но с матерью у Лаймы всегда были напряженные отношения. Арманд постоянно помогал дочери, заботился о ней.
— Простите, что спрашиваю. А почему у вас с Армандом не было детей?
— Не знаю. Мы оба проверялись у врачей. И он, и я. Никаких отклонений. Понятно, что у него они вообще не могли не быть, ведь у него была дочь. Меня тоже находили абсолютно здоровой, но детей у нас не было. Вернее, у меня было два выкидыша. А потом врачи сказали, что я не смогу родить. Вот видите, я вам соврала. Не все в моей жизни было так уж безоблачно.
Они вышли на мост. Поднялся легкий ветер.
— Вы не простудитесь? — машинально спросил Дронго и вдруг понял, как бестактны его слова.
— Надеюсь, что нет. Простуда мне уже не угрожает, — Лилия еще могла шутить в этой ситуации.
— Простите. Я задал глупый вопрос.
— Нет, ничего. Мне даже нравится, что вы относитесь ко мне по-человечески. В общем, мы поженились, а через несколько лет он стал секретарем Центрального Комитета комсомола республики. Между прочим, на нашей свадьбе были все руководители тогдашнего латышского комсомола — Плауде, Медне, Рейхманис. Мы все тогда верили в будущее. Все нам казалось прекрасным. Это были, наверное, лучшие годы не только для нас с Армандом, но и для всего нашего народа. Хотя сейчас говорят совсем иное. В восемьдесят пятом мы уехали в Швецию, он получил назначение по линии «Внешторгимпорта», потом работал в Финляндии. Все время рвался обратно в Латвию, говорил, что здесь его настоящее место, писал письма, чтобы его отозвали обратно. Горячо поддерживал Горбачева, очень верил в перестройку. А потом начал разочаровываться, тяжело разочаровываться. В начале девяносто первого нас наконец перевели обратно в Ригу. Арманду предлагали большие должности в центральном аппарате партии, но он отказывался. Работал секретарем парткома в латышском отделении «Внешторга», а потом наступил август девяносто первого. Вы помните, что тогда творилось? У него были большие неприятности, его чуть не посадили. Арманд всегда был честным и порядочным человеком, говорил обо всем открыто, ничего не боялся.
Спустя некоторое время он создал свою фирму и начал заниматься бизнесом. Сначала было очень трудно, особенно в середине девяносто второго. Потом стало чуть легче. Арманд работал очень много. И нам казалось, что он сумеет все преодолеть. Но тут случилось это дикое самоубийство, в которое я так и не поверила… Лилия закончила рассказ. Они перешли мост и оказались на площади перед памятником латышским стрелкам.
— Это вся наша жизнь, — показала она на памятник. — С одной стороны, это свидетельство их верности прежней стране, а с другой — их бывший музей, названный музеем оккупации. Смешно, правда? Оказывается, мы с Армандом жили в «оккупации». И вся наша совместная жизнь прошла под «оккупантами».
