Лен Дейтон - Рассказ о шпионе

— Сейчас чаем согреешься, — сказал он.

Хмурый рассвет просачивался сквозь окно, во дворе птицы начали каркать и спорить между собой — петь им было не о чем.

— Посиди сегодня дома, — сказал Макгрегор, — если не хочешь, чтобы раны опять открылись. — Он налил две чашки крепкого чаю и надел на чайник стеганый чехол, изъеденный молью. Пробив ножом дырки в банке с молоком, двинул ее ко мне через весь стол. Я пощупал рану на предплечье.

— Что, чешется? — спросил Макгрегор. — Это хорошо. Тебе нужно побыть сегодня дома. И почитать. Ты мне сегодня не понадобишься. — Он улыбнулся, отхлебнул чаю и достал все оставшиеся книжные ресурсы: «Садоводу-любителю о кустарниках», «Под флагом Претории», том третий, и еще три книжки Агаты Кристи в мягких обложках, отчасти использованных для растопки печки.

Он разложил передо мной книги, добавил чаю в мою чашку и подбросил в огонь торфяные брикеты.

— Твои друзья приедут сегодня или завтра, — сказал он.

— Они тебе говорили, когда мы уедем отсюда?

— Вот у них и спроси, — бросил он. Макгрегор был явно не из болтливых.

Почти все утро он провел в сарае, где разобрал свою бензопилу на части и разложил их на бетонном полу. Несколько раз он собирал все части вместе. Много раз пытался завести пилу, но мотор только проворачивался и не заводился. Несколько раз он ругался, но все же не бросал свое дело до полудня. Потом он ввалился в гостиную и упал в замызганное кожаное кресло, в которое я никогда не садился, осознав, что это его любимое место.

— Бр-р! — буркнул Макгрегор. Я уже догадался, что так он всегда выражает свое недовольство холодом. Я начал ворошить угли в печке.

— Твоя овсянка готова, — сказал он. Макгрегор называл овсянкой любую пищу. Таким образом он выражал презрение к англичанам и к их национальному блюду.

— Вкусно пахнет.

— Что, ехидничаешь? А мне наплевать на твою лондонскую иронию, — ответил Макгрегор. — А если тебе не нравится суп, можешь катиться в сарай и повозиться с этой чертовой пилой. — Он потер руки и начал растирать красные окоченевшие пальцы, чтобы в них прилила кровь. — Бр-р! — снова буркнул он. Позади него было окошко, глубоко сидящее в толстой каменной стене. Оно было наполовину закрыто двумя засыхающими в горшках бегониями. Через это оконце можно было разглядеть только далекие заснеженные вершины, освещаемые солнцем. Если, конечно, дым из трубы не заволакивал весь двор или, что еще хуже, не проникал в гостиную. Макгрегор закашлялся.

— Нужно поставить на крышу новый козырек, — прокряхтел он. — Восточный ветер задувает под карниз и поднимает шифер.

Он проследил за моим взглядом в окно.

— Это, должно быть, машина из Лондона, — заключил он.

— Откуда ты знаешь?

— Здешние люди ездят на грузовиках или фургонах. Мы не очень-то любим легковые машины. Но если дело доходит до легковушки, то мы берем что-нибудь с повышенной проходимостью, чтобы можно было ездить зимой по горным дорогам. А такие пижонские машины, как в Лондоне, мы не покупаем.

Сначала я думал, что машина свернет с дороги, поедет через селение и вдоль побережья. Но машина прошла дальше по шоссе. Дорога извивалась по холмам на другой стороне равнины, поэтому можно было наблюдать, как машина кружит по дороге еще три-четыре километра.

— Они поехали обедать, — сказал Макгрегор.

— Или по крайней мере выпить, — добавил я.

Я знал, что последние километры пути будут самыми изнурительными. Дорога была плохой в любое время года. Но сейчас, когда ямы на дороге занесены снегом, водителю придется ехать очень осторожно. После такой поездки всегда хочется выпить и посидеть около камина.

— Смотри-ка, в столовой тоже огонь разгорелся, — сказал Макгрегор. Нужно было постоянно следить, горит ли огонь в обеих комнатах, иначе можно было быстро выстудить дом. Пока Макгрегор в столовой грел свои ноги около масляного калорифера, воздух в спальне остывал так, что дух захватывало. Я запрятал книжку Агаты Кристи за настольные часы.

Машина свернула на песчаную дорожку. Это была дорогая спортивная модель «астон» фирмы «Дэйвид Браун», синего цвета и такого же цвета обивкой. Но «астон» был покрыт густой пылью и забрызган грязным снегом. Лобовое стекло было запыленным, за исключением двух широких темных глаз, отчищенных дворниками. Как только дверь машины открылась, я узнал водителя. Это был Ферди Фоксуэлл, одетый в свое знаменитое пальто «импрессарио». Каракулевый воротник пальто был поднят до ушей и застегнут, а на голове Ферди криво сидела дурацкая меховая шапка.

Я вышел ему навстречу.

— Ферди! Мы что, уезжаем?

— Нет. Завтра. Шлегель тоже приедет. Но я подумал, что на этой машине я его опережу. Так что у нас есть еще время поболтать.

— Отличная машина, Ферди, — сказал я.

— Купил себе в подарок на Рождество, — ответил он. — Ты не одобряешь?

Машина стоила гораздо больше, чем мой отец мог заработать за десять лет самоотверженной службы на железной дороге. Впрочем, если бы Ферди купил даже маленький «форд», это тоже было бы не по карману моему отцу.

— Транжирь деньги, Ферди. Чего уж там. Будешь первым парнем на деревне, да еще с дорогой тачкой.

Он застенчиво улыбнулся, а я его понял. Я уже достаточно насмотрелся на своем веку, чтобы понять его гордость. Владельцы дорогих ресторанов, преуспевающие модные ювелиры или директора заводов, выпускающих спортивные машины ручной сборки, вряд ли могли гордиться такой покупкой, сидя на пляже где-нибудь на Бермудах. Это была мечта людей среднего достатка, предпочитающих питаться консервированным горошком, свежемороженной рыбой, пить газировку и желающих казаться богаче, чем на самом деле.

Ферди понюхал стряпню Макгрегора.

— Что это, черт возьми, за варево вы тут готовите? Макгрегор, старый шотландский черт, ну-ка признавайся!

— Тебе, толстяк, сегодня посчастливится отведать шотландский ливер в рубце, — ответил Макгрегор.

— Когда-нибудь и тебе удастся попробовать настоящий ливер в рубце, — парировал Ферди, — если тебя кто-нибудь побалует на старости лет.

— Тот рецепт, который ты имеешь в виду, — дерьмо и больше ничего. Чтобы и духу не было всей этой гадости в моем доме! — распалился Макгрегор.

— Тебе не мешало бы в две мерки солода добавлять стакан домашнего имбирного вина, — сказал Ферди.

— А лучше даже два, — уточнил я.

— Самое лучшее имбирное вино из тех, которые я пробовал, — сказал Ферди и улыбнулся мне.

Макгрегор пропустил мимо ушей идею добавлять что-либо в его драгоценный солод, но он почувствовал беспокойство после такого комплимента его имбирному вину. Он неохотно наполнил бокалы еще раз, словно ожидая, что вино нам уже успеет разонравиться и наливать больше не придется.

— А полковник-то приедет?

— Приедет новый полковник. Вот так, дружище Макгрегор.

Это уже было официальное объявление, что мы работаем на одного и того же начальника. А Макгрегор даже и не подозревал об этом, хотя ему могли сообщить, когда меня привезли сюда.

Ветер стал дуть в другую сторону. Он уже не задувал дым во двор, но в радиоприемнике начались слабые помехи. Они возникали на тех волнах, на которых прослушивалось радио Би-би-си.

— Мне нужно приготовить бензопилу наутро, — дипломатично заявил Макгрегор, догадавшись, что содержание документов в «дипломате» Ферди касалось только меня.

Ферди всегда был энергичным и прилежным, как школьный отличник, что меня постоянно удивляло. Он привез с собой все инструкции, коды, таблицы радиообмена с датами вхождения в радиосвязь. Как бы он сам ни жаловался, как бы к нему ни относились другие, Ферди считал себя олицетворением надежности и старался сохранить о себе собственное мнение.

Он быстро листал бумаги.

— Я подозреваю, что Шлегель специально запрятал тебя сюда: он не хочет, чтобы мы переговорили. — Он сказал это словно между делом, уделяя излишнее внимание написанному в бумагах.

Это было что-то вроде девичьей обиды, если можно так сказать о Ферди, не портя о нем вашего представления.

— Нет, — ответил я.

— Он меня ненавидит, — возразил Ферди.

— Ты постоянно говоришь об этом.

— Я постоянно говорю об этом, потому что так оно и есть.

— Хорошее доказательство, — усмехнулся я.

— Я имел в виду, ты сам видишь, что это так. Ведь правда?

Он, видимо, сказал это из желания поспорить.

— Черт возьми, Ферди! Да откуда я знаю?

— И тебе наплевать.

— И мне наплевать, Ферди. Совершенно верно.

— Я с самого начала был против американцев, которые хотят подчинить себе Центр. — Он помолчал. Я не ответил. Тогда он продолжал: — А ты — нет, насколько я понимаю.

— Я просто не уверен, будет ли Центр и дальше работать, если американцы не вдохнут в него жизнь.