Марк Казанин - Рубин эмира бухарского

Мы установили наблюдение и за греком. У него оказалось много знакомых узбеков, и через Юлю он завязал связи с командирами местного гарнизона. Под видом блестящего молодого военного, сделавшего большую карьеру, ему подсунули коменданта нашего поезда – Соснова. Соснов дал Кристи совершенно дезориентирующую информацию и, наоборот, выудил у него кое-что ценное. Мы узнали, между прочим, что раз или два раза в месяц у будки с газированной водой останавливался верблюд какой-то редкой, видимо не ферганской, а туркменской породы, и Кристи перебрасывался несколькими словами с погонщиком, передавал ему сверток и брал у него другой. Ратаевский показал, что Файзулла яростно ненавидел и грека и этого погонщика; но в чем была причина и суть этой антипатии, Борис не докопался.

Этот грек однажды ездил с Юлей в кишлак, слывший басмаческим, без сомнения чтобы завязать связи. Оттуда он навязался при посредстве Юли в гости к Глебу в макбару, где мы сейчас находимся. Здесь, пользуясь темнотой, выкрал фотоаппарат и снимки его и погонщика, которые Глебу посчастливилось сделать в Фергане. Кристи явно боялся, что снимки могут повести к разоблачениям. Здесь же он подвергся покушению и чуть не был убит, как видно, тем же Файзуллой. Вообще это дело о вражде между Файзуллой и греком я, должен сознаться, до дна не просматриваю; здесь могут играть роль какие-то личные мотивы, которые Файзулла скрывал от Бориса. Эти невскрытые мотивы небезынтересны.

Все подробности о греке и погонщике, так же как сделанные Глебом фото, которые Кристи так неудачно пытался выкрасть, мы послали в Москву. Выяснилось, что грек – это английский офицер Алан Блэйр. Во время мировой войны он был в Греции, потом в Константинополе и, наконец, в составе военной миссии у Деникина. После разгрома последнего он получил задание в Туркестане. А погонщик еще более опасный разведчик. Под видом туземца он был секретным эмиссаром у эмира в 1920 году и уговаривал его уйти в Афганистан под защиту Англии, вероятно, тогда же, когда Файзулла безуспешно соблазнял отца японским вариантом…

«Алан Блэйр, – думал я про себя, когда Листер сделал небольшую паузу. – Так вот кто был этот грек! Как мне врезалось в память это имя!»

– В Москве, – продолжал Листер, – установили почтовое отделение, откуда посылались в Фергану письма за подписью «Люси», и очень искусно выследили, кто их посылал. Нам было указано арестовать Юлю, что мы и сделали. Можно быть уверенным, что на первом же допросе это жалкое, пустое и порочное существо сразу же раскрылось бы, и мы получили бы ключ к ряду загадок и, может быть, раскрыли бы всю организацию Интеллидженс Сервис. Но, к сожалению, мы стали жертвой собственной неопытности и непредусмотрительности, противник же действовал быстро и беспощадно. Мы допустили промашку, доверив коменданту доставку Юли в тюрьму, тогда как надо было сделать это самим с соблюдением полной секретности и всяческих предосторожностей. Конвой повел ее через весь город, как обыкновенную воровку, и грек отравил ее. Конечно, мы искали и ищем грека и погонщика, и борьба далеко не кончена: она только началась.

А теперь посмотрим, как разыгрались последние события. Этот молодой человек чуть не спутал нам все карты. Но объясню все по порядку.

Мы позволили Борису беспрепятственно сноситься с бандой в тугаях, я выдал себя за белого офицера, который только и ждет случая отомстить большевикам, принял на работу есаула Погребнякова и давал банде кое-какие мелочи: мешки романовских денег (для них – святыня), английские винтовки, к которым во всем Туркестане не найти ни одного патрона, спирт, табак. Целый ряд наших работников «перебежал» в тугаи. Там выяснился очень пестрый состав банды. В ней оказалось немало обманутых и эксплуатируемых крестьян, русских, узбеков – дезертиров и просто трусов. Наши работники постепенно установили контакт с некоторыми членами банды и достаточно подготовили их к тому, чтобы в нужный момент бросить против белогвардейской верхушки. Может быть, мы немного пересолили с Глебом, не раскрыв ему все карты, но своим незнанием он так хорошо усыплял возможные подозрения, хотя бы того же Бориса, а через него и остальных. Он, как мы узнали через Пашу, решил поднять соседние кишлаки против белогвардейцев, поджечь тугаи и принудить Пашу прислать ему из города вооруженное подкрепление, чтобы разгромить банду, а заодно и наш археологический лагерь, который он искренне считал зловредным контрреволюционным гнездом. Это была чистейшая партизанщина, и виноваты в этом, пожалуй, мы – не надо было до такой степени его изолировать. Он назначил 1 августа днем выступления, однако уже утром 31 июля сами загорелись пересохшие от жары тугаи, и в этот же день совершилась задуманная нами операция.

Белая банда была вынуждена выйти из горевших тугаев и искать продовольствия и коней для бегства за границу. Мы располагали пулеметным взводом под видом саперов и, конечно, могли попросту перестрелять всю банду. Но человеческая жизнь есть прежде всего человеческая жизнь. В банде было много просто обманутых. Мы прибегли к испытанному большевистскому средству – прямому обращению к массе. Товарищ Рубцов и я вышли к ним без оружия и предложили сдаться, гарантируя свободу, работу и хлеб. Заброшенные в стан врага наши люди поддержали это. Когда озверевшие офицеры подняли на нас винтовки, масса обезоружила их.

Загадкой для нас явилось то, что Файзулла, Ратаевский и еще с десяток людей не вышли из тугаев со всей бандой, а, покинув их, кружными путями поскакали к макбаре. Когда мы подошли к ней с пленными офицерами, туда как раз подоспела банда Файзуллы. Увидя нас, они открыли огонь. Файзулла чуть было не застрелил товарища Рубцова. Глеб заслонил его собой…

Рубцов ласково блеснул на меня глазами и продолжал слушать.

– Ну вот, – закончил Листер, – в общем, по этой операции все. Оценить ее – уже не мое дело.

– Дело это, конечно, мое, – сказал Рубцов. – Для начала, в новой обстановке, я сказал бы, вы поработали небезрезультатно. Вы обезвредили вооруженную банду и захватили ее главарей. У белогвардейской гидры отрублена одна голова, надо рубить остальные. Вы нашли нить, ведущую к английской разведке, что же, будем добираться до клубка. Файзулла и его японские шефы – тоже не шутка. Надо хорошо все продумать и, танцуя хотя бы от этих рисовых бумажек, используя мертвого Файзуллу и живого Ратаевского, развернуть разведывательную работу. Это наш долг, и мы его выполним.

Как большевик, должен вам признаться, что этот юноша, какой бы зеленый он ни был, быть может, указывает нам самый верный путь в разведывательной работе. Он пошел в гущу населения, объединился с национальной массой, это он и Паша вдохнули в кишлак доверие к советской власти, так что молодежь с одобрения старших готова была выступить с оружием в руках против белых. Это предвестник наших будущих методов, принципиально отличных от капиталистических. План Глеба был скороспелый, по-юношески пылкий и по существу вредный, но искренний, мужественный и честный. Надо похвалить его за это, но сказать ему, чтоб больше никогда так не делал. Инициатива – да, партизанщина – нет.

Да, вот еще. Раз мы уже говорим о Глебе, мне остается неясной одна вещь, может быть, потому, что я не ехал с вами одним поездом. Вы его не посвятили в свой секрет, и он думал, что едет зайцем. Но посвятил ли он вас в свой? Почему он пробирался зайцем в Туркестан и чего он хотел? Зачем, Глеб?

Уклоняться, хитрить или лгать было исключено. Но говорить правду стоило недешево. Я сжал зубы и выжал из себя пять слов:

– Я хотел уехать в Индию.

Оглушительный хохот грянул вокруг. Я лежал красный и потный, готовый провалиться сквозь землю. Лицо кололо.

– Зачем?

– Для революции.

Улыбка сбежала с лица людей, сидевших за столом.

– Эх ты, Монтигомо Ястребиный Коготь! – утирая глаза, все еще полные слез от смеха, сказал Листер.

Мною овладела слабость. Я закрыл глаза. Я услышал мягкий голос Листера:

– Пусть отдохнет наш Афанасий Никитин.

…И потом низкий мужественный голос Рубцова:

– А теперь на рыбалку. Лодки готовы. Мы должны вернуться с рыбой к ужину. Хватит пловов, давайте сегодня уху.

Все встали и, не обращая более внимания на меня, вышли из макбары.

Я остался один со своими мыслями.

Глава XV РУБИН ЭМИРА БУХАРСКОГО

Я лежал полуоглушенный и думал обо всем, что услышал. Так вот как оно было! Широкая картина развернулась передо мной. Я более не видел себя в ее центре. Шла громадная борьба исторических сил, классов, организаций, и в том огромном механизме, который именовался государственной политикой революции, на мою долю выпадала более чем скромная роль. А я-то воображал, что держу свою (да и не только свою) судьбу в руках и верчу ею как хочу.