Теодор Гладков - Последняя акция Лоренца
В 1966 году в составе группы туристов Артур Визен посетил Москву, Ленинград и Киев. Впечатления от поездки были ошеломляющими, а вывод достаточно решительным: он дал себе слово не предпринимать отныне никаких действий, которые могли бы пойти во вред Советской России, делу мира, следовательно — и народу той страны, которая стала родиной его детей.
Наметившуюся разрядку международной напряженности и развитие экономических, научных, культурных связей между Западом и СССР Артур Визен принял для себя как программу. Впервые за многие годы он вздохнул с облегчением. Но период упоительного ощущения душевного спокойствия оказался непродолжительным.
В той среде, в которой он работал, почти ничего не изменилось. Она, эта среда, слишком тесно была связана с теми военно-промышленными кругами, которые по-прежнему жили категориями политики силы и балансирования на грани войны. В развитии контактов с Советским Союзом они, эти люди, узрели лишь новые возможности для подрывной деятельности против стран социалистического содружества.
Дело Баронессы, в которое доктор Визен был введен в качестве технического эксперта, оказалось последней каплей, переполнившей чашу его терпения.
В один из пасмурных дней 1974 года, покидая Москву, где он пробыл десять дней под своим постоянным псевдонимом Шарки в составе группы американских ученых, Артур Визен опустил в почтовый ящик на Шереметьевском международном аэродроме письмо, адресованное «Компетентным органам СССР». То самое письмо, которое задало столько хлопот Ермолину и его сотрудникам.
Глава 18
Уже были съедены и заливной язык, и фирменный судак «Орли», и еще что-то. Выпито полбутылки «Греми» и бутылка «Саперави». Официант убрал посуду и принес кофе по-турецки. Из зала доносились щемящие звуки снова вошедшего в моду танго, обычный ресторанный гул.
Рассказ доктора Визена длился добрых два часа. После первых, ничего не значащих фраз Ермолин сразу спросил Доброжелателя, какими мотивами тот руководствовался в своих, более чем необычных для разведчика поступках. И услышал поразивший его ответ:
— Россия — родина моя и многих поколений моих предков. Я не мог примириться с тем, что ее жизненным интересам наносится серьезный ущерб. Кроме того, как ученый я обязан заботиться о том, чтобы наука служила миру и прогрессу. Помогая вам, я выполняю и свой долг ученого...
Далее последовал уже известный читателю рассказ. Визен предупредил Ермолина, что завтра он улетает. Это означало, что сегодняшний разговор с ним может оказаться единственным и последним.
— Каковы ваши дальнейшие намерения, Артур Оттович? — спросил Ермолин, когда доктор кончил говорить.
— Если откровенно, они зависят от нашей встречи, — признался Визен. — Я могу в любой момент уйти в отставку. У меня есть весьма заманчивые предложения и от частных фирм, и от двух университетов. Мне полагается значительная государственная пенсия, кроме того, я обладаю если не состоянием, то достаточными средствами и полностью оплаченным собственным домом.
— Что же вас удерживает от такого шага?
— Лоренц просил меня довести до конца дело Баронессы, с научно-технической стороны, разумеется. Но главное не это...
— Что же? — Ермолин твердо придерживался линии дать возможность собеседнику высказать все самому.
— Желание помочь вам в этом деле, — решительно заявил Визен. Он отпил глоток кофе, — поскольку от меня пока что-то зависит.
— Что именно? — поинтересовался Ермолин. — Вы и так уже сделали достаточно много для нас.
Визен пристально посмотрел ему в глаза.
— Или вы действительно ни о чем не догадываетесь, Владимир Николаевич, или начали с какого-то момента большую игру. Оба предположения имеют равное право на существование, но я больше склоняюсь ко второму.
Теперь уже Ермолин вопросительно взглянул на собеседника.
— Что ж, охотно поясню, — сказал Визен. — Материалы, которые вывезла из Советского Союза Баронесса, представляли исключительный интерес. И с научной, и с... — он на секунду замялся, — со специфической точки зрения. Они, кроме всего прочего, позволяли судить о некоторых вещах, на которые нацелены ваши специалисты, работающие совсем в иных областях. Потом наш связник привез от сообщника Баронессы посылку... Мне пришлось заниматься ее содержимым.
— Что вы можете сказать по этому поводу?
— Одно из двух, — убежденно ответил доктор. — Либо Лоренц купил гнилой товар, либо на этом этапе в цепочку включилась ваша служба. Сейчас над материалами трудится денно и нощно целая баскетбольная команда знатоков, но дело абсолютно бесперспективное. Линия, правда, убедительная и весьма соблазнительная.
— Кто еще так думает, кроме вас?
Это был критический момент разговора. Владимир Николаевич уже и сам догадывался, что Визен, в силу ли своей высочайшей инженерной квалификации или интуитивно, все понял. Профессор его не прощупывал, не искал подтверждения своей гипотезы в каких-то своих целях — ему с очевидностью было ясно, что материалы, полученные Лоренцем, могли только завести в тупик. Объяснялось ли это действительной несостоятельностью разработки Корицкого, о чем предупреждал уже Осокин, или вмешательством советской контрразведки — дела не меняло, по крайней мере в данной ситуации. В конце концов, доктор Визен мог — будь он преданным человеком Лоренца — просто сообщить своему шефу, что добыча не стоит и выеденного яйца, и тот немедленно прекратил бы всякие отношения с Корицким. Или наоборот, продолжил бы игру с советской контрразведкой, но уже в качестве не дезинформированной, а дезинформирующий стороны. Как бы то ни было, у Ермолина — он это осознавал отчетливо — никакой альтернативы не оставалось. Диалог с Ричардсоном (а он не сомневался, что Лоренц и Ричардсон — это одно лицо) можно было продолжать лишь при одном условии: доверии к доктору Артуру Визену. Только так...
— Пока никто, кроме меня, — убежденно ответил Визен на заданный вопрос.
— Какие у вас отношения с Лоренцем?
Доктор на секунду задумался.
— По нашим стандартам, дружеские. Я ему обязан своим нынешним положением, ну а он также до сих пор не имел оснований жалеть, что привлек меня к своей работе. Я всегда восхищался тем мужеством, которое он проявил во время войны с Германией. У нас с ним, говоря откровенно, только одно расхождение: он вас считает своими врагами и врагами Америки, а я нет.
Ермолин хотел что-то сказать, но Визен опередил его.
— Поймите меня правильно. Я натурализованный гражданин своей страны. Ее гражданами, но уже по рождению, являются моя жена и мои дети. Я не собираюсь сотрудничать с вами в профессиональном смысле слова. Моя связь с вами не наносит никакого ущерба народу страны, в которой я живу. То, что я делаю, я делаю с чистой совестью. Если бы я не был убежден в искреннем стремлении Советского Союза к миру и разрядке, в том, что он занят строительством общества справедливости и всеобщего благосостояния, сегодняшняя наша встреча не состоялась бы. Выпьем за справедливость! — Улыбнувшись, Визен поднял рюмку темно-золотистого «Греми».
— С удовольствием, доктор! — Ермолин тоже поднял рюмку и выпил свой коньяк. Оба закурили.
— Вы очень хорошо сказали все, Артур Оттович, — нарушил молчание Владимир Николаевич. — Теперь я понимаю, почему вы помогали нам.
— Вам нужна моя помощь?
— Да, — откровенно признался Ермолин. — Вы можете нам существенно помочь. Уже сейчас. Ответив хотя бы на такой вопрос: в какой стадии находится изучение полученных из Советского Союза материалов?
Визен оживился.
— Знаете, увлеченность иногда бывает хорошим помощником, а иногда плохим. Это как раз второй случай. Они упоены успехом, увлечены материалом, который сам приплыл им в руки, а потому не замечают того, что давно заметил я. Правда, скомпоновали вы все в конечном счете правильно — скажите спасибо своему консультанту. К тому же в вашу пользу играет то обстоятельство, что наши руководители и Лоренц все время подхлестывают команду. Если руководителям нужен результат, то Лоренц спешит уже из-за своей личной заинтересованности.
— Какой?
— Видите ли, Владимир Николаевич, когда в вашей стране видный государственный служащий уходит на пенсию, он занимается общественной деятельностью, изредка пишет мемуары. Наши отставники чаще всего на второй день после отставки только начинают всерьез заниматься бизнесом.
Ермолин засмеялся.
— Теперь скажите, доктор, сколько времени у ваших коллег может продлиться этот период, по вашему выражению, увлеченности?
Визен задумался, механически покусывая кончик сигареты. Ермолин терпеливо ждал. Ответ значил для него многое.
— Не думайте, что все идет так уж гладко, — наконец ответил Визен. — Кое в чем наши специалисты столкнулись уже со значительными трудностями, о чем и доложили руководству. К какому выводу пришло последнее, я пока не знаю, но шесть месяцев, пожалуй, гарантирую.
