Андрей Горняк - Битая ставка
— А скажите, Надежда Арсентьевна, вы сейчас своего мужа и сына узнали бы, если бы довелось встретиться с ними?
— Узнала бы, спрашиваете? Супруга-то узнала бы, я думаю, а вот сыночка — не знаю. Помню, беленький был такой, светлоглазенький... и двух годков не было, как потеряла я его.
Шубина умолкла и отвернулась. Васин потихоньку советовался о чем-то со своими помощниками, а Шубина, вспомнила ока вдруг далекие годы своей молодости, и горькая обида за бессмысленность ее жизни в который раз обожгла сердце. «Ведь,— думала она,— прошло время прахом. Другие в моем возрасте уже внучат нянчат. Я осталась бобылкой — ни роду, ни племени, ни мужа, ни детей,— такой и сейчас живу».
Как из дальнего-да лека дошел до нее голос майора:
— Скажите, Надежда Арсентьевна, если немец будет подходить сюда, вы уедете?
— А то как же?
Шубина пристально посмотрела на Васина:
— А скажите, товарищ начальник, что вы про мужа с сыном спрашивали, узнаю ли, дескать? Уж не нашелся ли кто?
— Да как вам сказать, Надежда Арсентьевна. Есть тут один гражданин. Говорит, что он Шубин. Скажу вам откровенно, хотя это, может быть, и жестоко по отношению к матери: он пришел с той стороны, понимаете, от немцев, и особой откровенности у нас не проявляет. Мы думаем, если он ваш сын, то может быть, вам что-нибудь расскажет.
Более мой! Что он ей говорит, этот майор. Шубина слышала слова, но смысл их не доходил до ее сознания: в мозг, в сердце стучала свалившаяся на нее радостная весть: сын!! Нашелся!! А может быть, все это лишь призрачная надежда, и человек этот чужой, не Алеша...
Надежда Арсентьевна поднялась со стула, и побелевшими губами спросила:
— Где же он?
— Товарищ Михайлов!— позвал Васин.— Проводите сюда задержанного.
Шубина остановилась и замерла посреди комнаты, устремив взгляд на дверь.
Он вошел, остановился. Посмотрел на женщину ничего не выражающим взглядом. А она пристально всматривалась в его лицо. Затем подошла, отвернула сзади воротник его рубашки и воскликнула:
— Ой, сыночек мой! Алешенька!— и медленно стала оседать на пол.
Шубин присел возле, пытался поднять:
— Мама, мамочка моя!..
Женщину бережно подняли, положили на деревянную лавку. В комнату вошел санитар, достал кусочек ваты и, смочив тампон в нашатырном спирте, поднес его к носу Шубиной, потер виски. Она открыла глаза, посмотрела по сторонам. Михайлов подал ей кружку, она сделала два-три глотка, вздохнула:
— Сынок, Алешенька! Вот где нашла я тебя...
Он опустился у лавки, положил ей голову на колени и замолк. Плечи Шубина вздрагивали.
По распоряжению Васина, мать и сына поместили в отдельную комнату, разрешили до утра побыть вместе. Как доложил утром следователь, они почти до рассвета проговорили. Как и следовало ожидать, Алексей, хоть и поведал многое о своей жизни, но больше расспрашивал мать. Об основном — о цели прихода из-за линии фронта, о работе в полиции, своей принадлежности к немецкой разведке — вообще не упоминал. Об отце рассказывал неохотно, с обидой в голосе.
Надежда Арсентьевна своим материнским сердцем чувствовала, что не случайно сын так скуп на слова, даже с нею. Конечно, не только к ней немцы и ее бывший муж, теперь тоже немецкий офицер,— послали его. Родного сына втравить в такое дело... Сам волк и его волком сделал. Вот он рядом, ее кровинушка. Тоже рад встрече...
«Что же теперь будет со мной?—думала Шубина.— Арестуют? За что? За то, что муж — немецкий офицер и сын неизвестно кто? Так она в том не виновата, так жизнь сложилась. Родителю, покойному Арсентию Пантелеевичу, приглянулся Федор, и знать других он не желал. Как же: подофицер, юнкерское закончил, из семьи богатого торговца. Будущий сват тысячами пудов хлеба ворочал, на реке свои баржи имел, голытьбу всей округи в руках держал за долги. Сам Нилин — наказной атаман. Как не породниться. Вот и вышла. И что? В семнадцатом от красных бежали, а в двадцатом его совсем из России выгнали. И разметала судьба всех по свету, поломалась жизнь непутевая. И все эти годы она вроде как и не жила, а существовала. Все чего-то ждала, а чего — и сама не знала. Так и старость подкралась. А сейчас эта война... Сын нашелся. Разбередил душу до самого дна. Что будет теперь? Что будет?»
Боясь разбудить спящего Алексея, она приподнялась на локоть и долго-долго рассматривала в предрассветном сумраке родное лицо. Волосы, как у Федора, и нос схожий. Женат ли? Так и не добилась вчера ничего. Даже этого не сказал. Кто же он? Неужто вражина, как и Федор? Нет, не верю, не может быть. Даже если и послали его со злым умыслом, покается он, уговорю...
Часов в семь постучали. Красноармеец принес завтрак ей и сыну. Проснулся Алексей, потянулся, поздоровался, сел. Спросил, как ей спалось и, откинувшись головой к стене, долго-долго о чем-то думал. К еде не притронулся. Не ела и мать. Расчесала волосы, поправила сбившуюся за ночь одежду, села возле него, прижалась и просидела так, пока за Шубиным не пришли.
— Ну, может, попрощаемся, маманя?— молвил он, поднимаясь.— Пришли за мной. Может, последний раз видимся...
— Алешенька! Да повинись ты, непутевый. В чем вина-то твоя,— мать, обхватив сына за шею, забилась у него на груди в рыданиях.
Он насупился, снял ее руки со своих плеч, слегка отстранил ее от себя и, ссутулившись, шагнул мимо конвоира за порог.
Долго не могла успокоиться Шубина. Сидя у стола, плакала тихо, подперев рукой подбородок. В таком положении ее и застал вошедший в комнату Васин. Поздоровавшись, сел рядом с ней, намереваясь продолжить разговор, но увидел, что еда стоит нетронутая, спросил:
— Вы что же, Надежда Арсентьевна, не завтракали?
— Какая теперь еда?..
— Меня зовут Аркадий Павлович...
— Тяжко мне, Аркадий Павлович, ох тяжко! Лучше б не встречала я его. Душу разбередила только. Что он натворил-то, скажите? Что с ним будет? Скажите правду!
— Правду? Суд его ждет. Я вчера уже сказал вам, Надежда Арсентьевна, враг он, ваш сын. Враг и вам и народу нашему. Не на прогулку и не только для встречи с вами его сюда послали немцы. Он пошел по стопам отца.
— Ах ты, боже мой! Он сам-то вам хоть что-нибудь рассказывал?
— Говорит очень мало, правду скрывает.
— Может, вы при мне с ним погутарите? Я бы постыдила его, ведь сын он мне!
— Это можно, если вы этого желаете. Пока позавтракайте и никуда не уходите со двора, а то часовой вас не выпустит без моего разрешения.
В обед встреча состоялась. Майор Васин в присутствии матери спросил Шубина о цели прихода из-за линии фронта.
И снова Шубин будто преобразился. Не было вчерашнего Алексея, не было ни дрожи в голосе, ни искренности в васильковых глазах. Они опять смотрели колюче, настороженно, исподлобья. Он повторил то же, что рассказывал на предыдущих допросах. И ни слова сверх того.
— Вижу, Шубин, вы ничего не осознали,—покачал головой Васин.
— Алеша,— обратилась к нему мать,— скажи ты все, ради бога. Ну осудят тебя, а там, даст бог, и жив останешься. Жить будем вместе.
— Нет, маманя, жизни дальше мне нет! Тут я враг, и один мне конец.
— Что же ты натворил, сынок?
— Что натворил? А как только подрос и как стал понимать, кто мой отец, кто дядя Андрей, что с нами сделала Советская власть, так с тех пор у меня начала расти злость на всех. Я никому не могу этого простить. Всех бы этих активистов, коммунистов...— он зло заработал желваками.
— За что так, сынок? Что же они тебе сделали плохого?
— Жизнь они мне покалечили, еще до войны по судам затаскали, баландой кормили да работать за троих заставляли.
— За что же тебя судили?
Шубин молчал...
— Ларек он с дружком обокрал до войны,— вмешался Васин.— А с начала войны он вместе с вашим братом Нилиным Андреем Арсентьевичем полицией руководил в поселке шахты «Кондратьевка», где братец ваш жил до начала войны. Там они при немцах всю власть вершили.
— Что же это, батюшки, значит, и сын мой людей мордовал?
Шубин сорвался:
— Да, было! Стрелял! Убивал! — бросал он в лицо опешившей матери.— А что? Или они нас, или мы их! Вот посмотришь, скоро всю Россию...
Шубина поднялась, подошла к сыну, удивленно посмотрела на него, как бы пытаясь убедиться, он ли это говорит, и щеку Шубина обожгла по-матерински тяжелая пощечина. Затем она отошла к окну, отвернулась, закрыв лицо руками, и так стояла, не оборачиваясь больше к сыну, которого второй раз в жизни, на этот раз окончательно— потеряла.
Алексей встал с табурета, хотел сказать что-то матери, но лишь махнул рукой. Так и ушел, унося с собой злобу, что накипела у него, кажется, на весь мир. В том числе и на эту женщину, давшую ему жизнь, вскормившую его...
— Такие дела, мать,— поднялся из-за стола Васин.
Он предупредил Надежду Арсентьевну, чтобы она о происшедшем ни с кем не делилась, и распорядился отправить ее домой. К вечеру Шубина уехала в надежде встретиться с сыном еще раз. Но встреча не состоялась...
