Алексей Ростовцев - Тайна проекта «WH»
— Ну хорошо. Всё это мелочи. А вот нам только что позвонила некая гражданка Анохина и заявила, что Ростовцев убил её старшего сына. За это Ростовцева якобы должны были судить, но кагебешные дружки вытащили его из замазки. Вы можете сказать что-либо в дайной связи?
Это был удар в солнечное сплетение. Неожиданный, точный. Как хорошо, что я успела прочесть все записки дяди Лёши!
— Могу. Алексей Дмитриевич вступился в электричке за старика, над которым издевались пьяные хулиганы. Одним из них был Анохин. Он ударил Ростовцева ножом в спину, однако Алексей Дмитриевич сумел обезоружить Анохина и вытолкнуть его из вагона. Бандит погиб под колёсами встречного поезда. Ростовцев после этого очень долго лежал в госпитале и был уволен из разведки по инвалидности.
— Спасибо, Мария Александровна. Я удовлетворён вашими разъяснениями… Давайте посмотрим сюжет, снятый в Германии. Говорит Хорст Штраль, бывший штази, ныне владелец бензоколонки. Речь пойдет о некоем Арнольде. Должен напомнить, что Арнольд — это чекистский псевдоним Ростовцева.
Оператор дал крупным планом вывеску «Tankstelle» (бензозаправка). Под ней появился пожилой немец в рабочем комбинезоне с заправочным шлангом в руках. Немец открыл рот, и тут же пошёл синхронный перевод:
— Арнольд и Алекс. Они приехали вместе и уехали вместе. Были похожи друг на друга, как братья… Арнольд? Он хорошо стрелял и всегда получал призы на соревнованиях. Он стрелял даже лучше сторожа нашего тира. Во время охоты мы всегда гнали зайцев на него. А он стоял и делал пиф-паф. Каждому по зайцу. Арнольд никогда не мазал.
Штраль исчез.
— Никогда не мазал, никогда не мазал, — повторил Стас. — Поступил звонок из суверенного Таркистана. Таркинцы утверждают, что в шестьдесят девятом году от руки Ростовцева пал их национальный герой Саидбек. Вы что-то хотите сказать, Мария Александровна?
— Я хочу сказать, что этот ваш национальный герой в сорок втором служил Гитлеру, а в шестьдесят девятом от его руки пал мой отец.
— Мария Александровна! Это не мой национальный герой, это их национальный герой! Ради Бога простите меня! Я не хотел сделать вам больно. Я не знал… Однако же следует принимать во внимание то обстоятельство, что в сорок втором году таркинцы видели в Гитлере своего союзника в их священной борьбе против ненавистной российской деспотии…
В этот момент прямо против нашей группы в третьем ярусе кресел поднялась, сверкая золотом зубов и бриллиантами перстней, стодвадцатикилограммовая туша генерального директора концерна «Блэк-ойл» Семёна Железняка. Железняк был незапланированным свидетелем, свидетелем-сюрпризом. Я поняла это по выражению лица Стаса. Неизвестно было, что ляпнет представитель отечественного капитала, но не дать ему слова Флоридский не посмел. Железняк выхватил у него микрофон и забубнил злобно:
— Я их всех помню по Германии, контриков этих. Вон ихний генерал сидит, живой пока. Все они презирали нас, армейских, издевались над нами и якшались больше с немцами, пьянствовали по гаштетам, а меня один раз подговорили поехать на немецкий фарфоровый завод и заказать сервиз с моим портретом. Для смеху, значит. Чтоб я резал селёдку на собственной харе. Ну где теперь они и где я? Усекаешь, генерал? Как там твоя рязанская репка?
Старик Ойген тяжело сопел рядом со мной. Стас поморщился и вежливо отобрал у Железняка микрофон.
— Полагаю, что настало время обратиться к самому героическому периоду в жизни Ростовцева, описанному им самим в нашумевшей повести «Иностранный легион». Нам удалось разыскать трёх ауриканцев, хорошо знавших славного полковника Арнольдо. Говорит Диего Гонзалес, бывший адъютант министра мендосовской охранки.
Лысенький старичок рассуждал тихонько, сидя в шезлонге под пальмой:
— Полковник Арнольдо? Кто ж его не помнит? Все его помнят. Он пил, не пьянея, и стрелял, как дьявол. На этом и сделал карьеру. Для него жизнь человека стоила не дороже жизни таракана. Так говаривал мой босс — генерал Пабло Рохес. Болтают, что Арнольдо работал на КГБ. Ерунда! Он был слишком глуп для этого. Его любимым занятием было разглядывать в зеркалах отражение своего раззолочённого мундира. По крайней мере у меня он ничего не пытался выведать. А уж я кое-что знал…
Из голубого бассейна, облицованного розовым мрамором, вынырнула огромная усатая голова с выпученными глазами.
— Это Чурано, министр полиции в правительстве Мендосы, — пояснил Стас.
Голова выплюнула воду, фыркнула и сказала:
— Арнольдо? Начальник гвардии? Это был отпетый мерзавец. Никто не умел влезть в чужую душу так, как он. Я доверял ему, как родному брату, а он подложил мне колоссальную свинью!
Голова скрылась под водой, оставив после себя медленно расходящиеся круги…
На экран выкатился серый ролс-ройс и замер перед камерой. Из машины вышел высокий хорошо одетый мужчина спортивного склада. На вид ему было лет пятьдесят. Оператор остановил кадр.
— Обратите внимание на этого человека. Перед вами Карл Брокштайн, ауриканский немец, один из богатейших людей Аурики. Его отец был видным нацистом. Причастен к геноциду евреев. Загубил десятки тысяч душ. Приговорён в Нюрнберге к смертной казни. Петли избежал чудом. Карл собутыльник и близкий приятель всё того же Ростовцева в бытность последнего начальником гвардии диктатора Мендосы.
Я подумала, что Флоридский своей невоздержанной болтливостью может расшифровать, хоть и бывшего, но всё-таки агента нашей разведки. Однако сам Карл Брокштайн этого похоже не боялся. Видимо, богатство делало его неуязвимым даже для ФБР, тем более, что позиции этой спецслужбы после падения режима Мендосы были в Аурике весьма слабы. Широко улыбнувшись, он охотно признался в том, что Арнольдо был его другом.
— Больше всего я благодарен ему за то, что он научил меня любить Германию.
Говорить дальше Карлу не дали, а то он сообщил бы массу лестных подробностей о дяде Лёше. Экран погас.
— А теперь представьте себе, господа и товарищи, что за Германию учил его любить Ростовцев, действовавший в Аурике под личиной неофашиста.
Надо было положить конец разглагольствованиям Стаса, и я попросила слова. Он тут же подошёл ко мне.
— Я хотела бы прочесть небольшие выдержки из письма одной женщины, занимавшей видное положение при дворе Мендосы и общавшейся с Ростовцевым.
— Прочтите, Мария Александровна.
— Здесь всего страничка: «Дорогая сестра Мария! С великой печалью приняла я весть о безвременной кончине старого моего друга. Бесконечно благодарна Вам за то, что Вы оставили при нём распятие. Только я одна знаю, кем был для меня этот человек. Он вошёл в мою грешную жизнь, словно пришелец из иного мира, более чистого и благородного, чем наш, вошёл и указал мне путь к спасению, к истине. Находясь по долгу службы при дворе нашего тогдашнего правителя, он постоянно пребывал в окружении пошлых и глупых тварей. Ему было невероятно тяжело прятать от них подлинное своё лицо. О таких, как он, говорят: непростительно умён и опасно образован. Только в общении со мной он находил малую радость — возможность хотя бы недолго побыть самим собой, и я счастлива, что смогла стать для него источником этой малой радости. Он не любил меня, ибо поклонялся какому-то своему Богу, который был для него выше земного счастья. Я ревновала его к Святому Духу и говорила ему об этом. Он смеялся и отвечал, что влюблён в мою красоту, а это и есть высшее проявление любви. Не знаю, какие грехи были за ним, но грешны мы все. Пока жива, буду ежечасно молить Господа о опасении его души».
— Да она с ним трахалась! — радостно предположил большеухий элитный студент, сидевший через два кресла от меня.
— Молодой человек, возьмите себя в руки, — ласково посоветовал ему Стас.
Однако публика, разбуженная простым, понятным и любимым словом «трахаться», оживилась, заулыбалась, загалдела.
— Обратите внимание, господа! — продолжал Стас. — Ростовцева защищают одни женщины. Мужчины же от положительных характеристик предпочитают воздерживаться… Какой трогательный человеческий документ вы прочли, Мария Александровна! Но нам хотелось бы знать имя этой особы.
— Она не желает быть узнанной.
— Ну хорошо. А почему эта женщина называет вас сестрой?
— Она монашка.
Я в глубине души сожалела о том, что метала бисер перед свиньями, позабыв о миллионах россиян, застывших в те минуты у телевизоров. И где-то среди них были моя мама с платочком у глаз, мой сын, дочь и внуки дяди Лёши, его одноклассники и сокурсники, его студенты, седые ветераны разведки, защитники расстрелянного парламента, солдаты полковника Муромцева и вся улица Красных зорь в крошечном Зуе.
— А как насчёт связи Ростовцева с Си-Ай-Эй? — осведомился кто-то из репортеров.
— Давайте спросим об этом у представителя Центра общественных связей разведки, — предложил Стас, подходя к Михаилу Николаевичу.
