Джон Ле Карре - Наша игра
– Это Себастиан, – сказала она и пошла в прихожую.
Я слышал голоса, потом молодые ноги сбежали по лестнице вниз, в подвал. В приступе запоздалого возмущения я подумал, что она по своему усмотрению распорядилась моим старым кабинетом и превратила его в помещение для приема пациентов. Она вернулась к своему креслу и села на его подлокотник, в точности как прежде. Я подумал, что она собирается указать мне на дверь, потому что ее лицо приняло выражение твердости. Потом я понял, что она приняла одно из своих решений и теперь собиралась сообщить его мне.
– Он нашел то, что искал. Это все, что мне известно.
– А что он искал?
– Он не сказал. А если бы сказал, то я, скорее всего, не сказала бы тебе. И не устраивай мне допрос, Тим, я сыта ими по горло. Ты на семь лет затащил меня в Контору, и это было ужасно. Я не стану больше подписываться под этическим кодексом и не стану подчиняться распоряжениям.
– Я не устраиваю тебе допрос, Диана. Я просто спрашиваю тебя, что он искал.
– Свою идеальную ноту. Он сказал, что это всегда было его мечтой. Сыграть одну идеальную ноту. Он всегда был афористичен, это у него в крови. Он звонил. Он нашел ее. Ноту.
– Когда?
– Месяц назад. У меня создалось впечатление, что он куда-то уезжал и звонил, чтобы попрощаться.
– Он сказал куда?
– Нет.
– Даже никак не намекнул?
– Нет.
– Не за границу? Может быть, в Россию? Это было что-то интересное, новое?
– Он не сделал абсолютно никаких намеков. Он был эмоционален.
– Ты хочешь сказать – пьян?
– Я хочу сказать, эмоционален, Тим. Из того, что ты пробудил в Ларри самое худшее, не следует, что у тебя есть на него право собственности. Он был эмоционален, был уже поздний вечер, и Эдгар был здесь. «Диана, я люблю тебя, и я нашел ее. Я нашел идеальную ноту». С ним было все в порядке. Он был собран. Он хотел, чтобы я знала это. Я поздравила его.
– Он сказал тебе ее имя?
– Нет, Тим, он говорил не о женщине. Ларри слишком зрел, чтобы думать, что мы – ответ на все вопросы. Он говорил об открытии самого себя и того, что он собой представляет. Тебе пора научиться жить без него.
В мои планы не входило накричать на нее, и мне стоило усилий не сделать этого. Но, раз она назначила себя высшей жрицей самовыражения, у меня, похоже, уже не было причин сдерживаться и дальше.
– Я мечтаю жить без него, Диана! Все свое чертово состояние я отдал бы за то, чтобы избавиться от Ларри и его занятий на остаток моей жизни. К сожалению, мы безнадежно связаны друг с другом, и я должен найти его ради своего, а возможно, и ради его спасения.
Она улыбнулась в пол, что, как я подозреваю, она делала всякий раз, когда пациент проявлял признаки мании величия. В ее голосе прибавилось мягкости.
– Как Эмма? – спросила она. – Молода и хороша собой, как всегда?
– Спасибо, с ней все в порядке. А почему ты спрашиваешь? Он что, говорил и о ней тоже?
– Нет. Но и ты не говорил. И мне интересно почему.
Я карабкался вверх. Когда в Хэмпстеде вы карабкаетесь вверх, вы исследуете его, а когда вы идете под гору, вы возвращаетесь в ад. Здесь разреженней воздух, жиже туман, здесь сложенные из кирпича дома и георгианские фасады. Я зашел в паб и выпил большую порцию виски, потом еще одну, потом еще несколько, припомнив вечер, когда я возвращался в Ханибрук с черным светом, сиявшим в моей голове. Если в пабе были люди, то я не видел их. Потом я снова отправился в путь, не ощутив никаких перемен в своем настроении.
Я вошел в аллею. С одной ее стороны тянулась высокая кирпичная стена, с другой – острые пики железной ограды. В дальнем конце белела деревянная церковь, шпиль которой от основания тонул в тумане.
Я разразился проклятиями.
Я проклинал английский дух, всю мою жизнь и погонявший, и державший меня на привязи.
Я проклинал Диану, укравшую у меня мое детство и презиравшую меня же за это.
Я вспоминал все мои отчаянные попытки найти в ком-то понимание, и свои неудачи, и возвращение снова и снова к сжигавшему меня одиночеству.
Прокляв Англию за то, что она сделала из меня то, чем я сейчас являюсь, я принялся проклинать ее секретную семинарию, Контору и Эмму, выманившую меня из моей комфортабельной неволи.
Затем я принялся проклинать Ларри за то, что он зажег свет в гулкой пустоте того, что он называл моими глупыми квадратными мозгами, и за то, что он выволок меня за пределы моего бесценного мирка.
Но больше всего я проклинал себя.
Внезапно мне отчаянно захотелось спать. Вес моей головы сделался вдруг слишком большим для меня. Ноги отказывались мне подчиняться. Я стал уже подумывать о том, чтобы лечь прямо на тротуар, но тут, на мое счастье, подвернулось такси, и я поехал в свой клуб, где лакей Чарли передал мне телефонное сообщение. Мне звонил инспектор Брайант, который просил меня при первой возможности позвонить по прилагаемому номеру.
В клубах не спят. Вы вдыхаете запах мужского пота и капусты, вы слушаете сопение товарищей по клубу, и вы вспоминаете школу.
Вечер дня Матча Шестерок, ежегодного праздника винчестерского футбола, игры настолько сложной, что всех ее правил не знают даже ветераны. Наш колледж победил. Если обойтись без ложной скромности, то победил я, потому что именно Крэнмер, капитан команды и герой матча, возглавил решающую сумасшедшую атаку. Теперь славная шестерка по традиции в библиотеке празднует победу, а новички стоят на столе и своими песнями и танцами ублажают триумфаторов. Некоторые из новичков плохо поют, и для улучшения их голосов приходится швырять в них книгами. Другие поют слишком хорошо, и для приведения их к норме приходится бросать в них насмешки и куски хлеба. А один новичок совсем отказался петь и в свое время должен быть выпорот: это Петтифер.
– Почему ты не пел? – спрашиваю я его позже, вечером, когда он прижат лицом к тому же столу.
– Это против моей религии. Я еврей.
– Неправда, ты не еврей. Твой отец священник.
– А я сменил веру.
– Даю тебе последний шанс, – вызывающе говорю я. – Как иначе называется винчестерский футбол?
Это подарок, это самый простой вопрос из жаргона колледжа, который я только могу придумать.
– Травля евреев, – отвечает он.
У меня нет другого выбора, как выпороть его, а ему стоило только ответить: Наша Игра.
Глава 8
Окошко слишком мало, чтобы из него можно было выпрыгнуть, и слишком высоко от земли, чтобы в него можно было увидеть что-нибудь, кроме оранжевых верхушек портовых кранов и набухших дождем бристольских облаков. В комнате три стула, они, как и стол, привинчены к полу. На стене зеркало, как я полагаю, полупрозрачное. Воздух застоявшийся, нечистый и отдающий пивом. Перечисляющий мне мои права насмешливый голос тонет в шуме улицы пятью этажами ниже.
Брайант сидит за одним концом стола, я за другим, а Лак без пиджака посередине. С правой стороны от Лака на полу стоит открытый портфель из коричневого кожезаменителя. В его отделениях я углядел четыре прямоугольных пакета разных размеров, каждый из которых завернут в черный пластик и снабжен ярлыком. На ярлыках надписи красными чернилами вроде «ЛП вд 27», которую я перевожу как «вещдок № 27 дела Лоуренса Петтифера». Ничего удивительного, что в моем заторможенном состоянии ума меня больше занимает не № 27, а остальные двадцать шесть, а если уж 27, то почему в портфеле их четыре?
Никакой преамбулы. Никаких извинений за то, что в послеобеденное субботнее время мне пришлось тащиться в Бристоль. Локоть Брайанта уперт в стол, а в сжатом кулаке подбородок, словно Брайант держит себя за бороду. Лак выуживает из портфеля транзисторный магнитофон и бросает его на стол.
– Не возражаете?
Не дожидаясь ни моих возражений, ни моего согласия, он нажимает пусковую кнопку, трижды щелкает пальцами, останавливает ленту и отматывает ее назад. Мы прослушиваем щелканье пальцев Лака еще трижды. Со времени, когда я последний раз видел его, он обзавелся сыпью после бритья и мешками под маленькими глазками.
– Есть ли у вашего друга доктора Петтифера машина, мистер Крэнмер? – угрюмо спрашивает он. И кивает своей длинной головой на магнитофон: говорите этой штуке, а не мне.
– В Лондоне у Петтифера была целая конюшня машин, – ответил я.
– В основном, правда, чужих.
– Чьих?
– Я никогда не спрашивал его об этом. Я не в курсе круга его знакомств.
– А в Бате?
– Не имею никакого представления, как он решал в Бате свои транспортные проблемы.
– Я туповат и буквален. Я гораздо старше, чем неделю назад.
– Когда вы в последний раз видели его в машине? – спросил Лак.
– Боюсь, что без посторонней помощи я не смог бы ответить на этот вопрос.
Брайант обрел новую улыбку. В ней было что-то победное.
