Евгений Воеводин - Совсем недавно…
— Сейчас никого из знакомых нет дома, денег не занять… Вы простите меня, что всё так вышло.
— Да ради бога. И у меня, как на грех, денег нет.
Тищенко стал прощаться.
— А сами-то как две недели жить будете? — спросил новый знакомый.
— Ну, обращусь в кассу взаимопомощи, выкручусь как-нибудь.
— Вот что, у меня здесь неподалеку теща живет, из деревни приехала, дом там продала. У нее деньжишки водятся, она, может, одолжит. Сходим? Попытка не пытка.
И Тищенко согласился.
Они дошли, и знакомый, усмехнувшись, сказал:
— Вы подождите меня здесь, я — мигом. А то характер у моей тещи…
Он вошел в подъезд, а Тищенко ходил возле дома, сжимая от бессильной досады кулаки. Верно говорят, — беда никогда не приходит одна.
Минут через пять новый знакомый вышел. Он казался смущенным.
— Понимаете, не дает… Говорит, откуда я знаю вас, мало ли какого ты пьяницу приведешь, а потом ищи ветра в поле.
— Ну, я тогда пойду…
— Она, понимаете, расписку просит… Чёртова баба!
— Расписку? Ну, я могу дать расписку. Через месяц верну все деньги.
Тут же, на улице под фонарем, он написал на листке из записной книжки несколько слов, спросил, как тещина фамилия и инициалы, и расписался. Знакомый ушел и вернулся уже с деньгами.
— А в милицию вы всё-таки сообщите о пропаже, — посоветовал знакомый.. — Всё-таки воровство, да к тому же — служебный пропуск…
На этом они и расстались.
Найт полагал, что теперь завербовать Тищенко будет нетрудно.
А Виктор Осипович приносил первые новости. В расчетный отдел действительно надо было ходить через литейный цех, причем иногда — в обеденный перерыв и в пять, после работы, — в цехе почти никого не было. Проходить можно было возле опок, от которых поднимался легкий сиреневый дым. Турбину Виктор Осипович видел. Ему еще неясно было, что задумал Найт, а тот в открытую потешался над недогадливостью и скудоумием своего подчиненного.
Вечером Найт предложил ему прогуляться. На берегу пруда, лениво развалившись на теплой, пряно пахнущей траве, Найт спросил как бы невзначай:
— Как у вас с желудком? Катар, язва, например…
— Нет, нет, — испуганно отозвался Виктор Осипович.
— Ну, считайте, что есть… с этого часа. Будете носить на работу порошки, сделайте сами из муки с сахаром, что ли… И каждый день приносите на работу бутылку ессентуков, номер семнадцатый. Приучите своих сослуживцев к тому, что, идя на обед, задерживаетесь, чтобы пить свои ессентуки. Когда приступают к отливке новой турбины?
— Не знаю.
— Ну, не важно пока. Вы меня поняли?
Виктор Осипович покачал головой, — он не улавливал связи между мнимой язвой желудка и новой турбиной. Найт казался ему то сумасшедшим, то дьяволом во плоти с его недоступной человеческому разуму бесовской хитростью.
— Вы всё-таки не разведчик, — тихо сказал Найт.
С минуту он смотрел на небо, заложив руки за голову, будто бы наслаждаясь отдыхом.
— Полстакана жидкости в опоку с остывающей сталью… Разве это вам не ясно? — И зажмурил глаза, словно желая кончить неприятный разговор с подчиненным, который обязан понимать начальство с полуслова. Это был старый прием: сталь, в которую попала вода, начнет крошиться при обработке.
Найт не знал, что именно сейчас, в этот момент, Курбатов проверял в отделе кадров списки людей, поступивших на комбинат в последние дни. Трудно было в чем-либо заподозрить шестидесятилетнего пенсионера-вахтера, или троих девушек, окончивших ремесленное училище, или нового начальника инструментального цеха, переведенного сюда с одного из уральских заводов-гигантов. Внимание привлек рабочий литейщик. Литейный цех — это центр комбината, его краеугольный камень, и здесь надо приглядеться внимательней. Курбатов записал фамилию нового литейщика и, возвращая секретарю отдела кадров учетные карточки, спросил:
— Это все?
Она кивнула. Она не счала, что есть еще одна учетная карточка, которая оформлялась в эту минуту, и что, быть может, она заинтересовала бы Курбатова больше.
Нового литейщика Курбатов увидел сначала издалека: тот стоял возле печки, опустив темные очки и разглядывая кипящий металл через лётку. Наступило время литья, — в цехе это всегда самые оживленные минуты. Новичок работал четко. Курбатов слышал, как техник Морозов, отошедший в сторону с мастером, вытирая платком вспотевшее лицо, сказал с довольным видом:
— Значит, говоришь, нашего полку прибыло?
А Виктор Осипович приносил на работу ессентуки и, скрывая отвращение, два раза в день пил горько-соленую, неприятно пахнущую воду.
— Хотите? — любезно предлагал он сотрудникам. — Прелесть.
Одна из женщин попробовала и скорчила гримасу.
— А между тем, — с равнодушной назидательностью заметил Виктор Осипович, — очень полезная вещь.
И выпил еще полстакана.
Сотрудники, глядя на его сухое, тощее лицо с резкими морщинами, идущими от кончиков рта к подбородку, уверились в том, что у него нелады со здоровьем. Никто даже не оборачивался, когда по гудку, возвещавшему перерыв, Виктор Осипович доставал свою бутылку, торжественно наливал в стакан и разглядывал на свет пузырящуюся жидкость. Он уходил из отдела последним.
3Между тем Найт решил, что время для решительного разговора с Тищенко пришло. Не в многотиражке, а в городской газете появилась большая критическая статья, где резко говорилось о недостатках на комбинате и в качестве примера приводился срыв скоростной плавки по вине сменного мастера Тищенко.
Найт позвонил Тищенко; тот был дома. «Да, да, заходите, деньги у меня есть, премию дали за прошлый квартал». Найт поехал к нему.
Когда Найт вошел в комнату и, не дожидаясь приглашения, сел, Тищенко не без удивления взглянул на него. С этим новым знакомым у Тищенко были связаны воспоминания не ахти какие приятные, и он хотел вообще прекратить знакомство. Поэтому он сразу же протянул деньги.
Но Найт отвел руку:
— Не надо. Садитесь, поговорим. Вы случайно не припомните, как три года назад приезжали на завод «Электрик»?
— Помню, конечно.
— А может, вспомните, как в частной беседе рассказали некоторые подробности об исследованиях в области блиндированной стали?
— Я не понимаю вас, — нахмурился Тищенко; у него дрогнули кончики губ, и Найт с удовольствием отметил: помнит!
— Так я это к тому говорю, что разведка… ну, как пишут, одного иностранного государства — была очень довольна этими сведениями. Теперь вы поняли меня? — Заметив, что у Тищенко сжались кулаки и он приподнялся со стула, Найт коротко бросил ему: — Сидите спокойно, иначе… — и он выразительно хлопнул себя по заднему карману брюк.
Тищенко, очевидно, испугался угрозы и сел обратно; лицо у него было именно такое, какое хотел видеть Найт, — лиловое лицо и испуганные, расширенные глаза.
— Вам, — так же ровно, словно то, что он говорил, было заучено наизусть, продолжал Найт, — вам после всех ваших передряг, мне кажется, не особенно приятно будет, если на работе узнают об этом. Так же неприятно будет вам, если в одно уважаемое учреждение придет ваша расписка в получении пятисот рублей — отнюдь не от моей тещи… Ну, и затем ваш служебный пропуск, который вы передали мне для прохода на завод. Кажется, перспектива ясная?
— Что… что вам нужно от меня? — еле прошептал Тищенко. — Я…
— В деньгах недостатка не будет, — вскользь заметил Найт. — Вот вам еще пятьсот рублей.
— Вы… вы…
— Выбирайте, — пожал плечами Найт. — Но учтите всё-таки: за то, что вы уже сделали, вас по головке не погладят.
Тищенко сразу же обмяк, у него недолго хватило сил сопротивляться. Найт поднялся:
— Как видите, я ничего не прошу от вас, ничего не требую, кроме… На днях начнется плавка для третьей турбины. Постарайтесь изменить рецептуру стали, это в ваших возможностях и… интересах. Вы поняли меня?
Тищенко смотрел на него невидящими глазами, — Найту пришлось повторить вопрос.
— Да, — выдохнул Тищенко.
— И вот что еще: у нас соглашение джентльменское. Я не требую от вас никаких расписок, никаких знаков солидарности. Всё остается между вами и мной. Когда я буду убежден в том, что вы эту мою просьбу выполнили, я возвращу вам вашу расписку о деньгах и служебный пропуск.
Уже подходя к двери, он снова обернулся:
— Кстати, не вздумайте делать глупостей. Меня схватить невозможно, а я, к тому же, не один… Да глядите вы веселей, ей-богу ничего страшного не происходит.
Найт вышел на улицу; были сумерки, но фонари еще не зажглись, и улица освещалась только тем светом, который лился из настежь открытых окон домов. Он дошел до угла дома. Здесь был разбит сквер, и Найт, почувствовав, как его всё-таки измотала эта беседа, сел на скамейку. «Впрочем, — думал он попрежнему о Тищенко, — если он не выбросится сейчас из окна, не повесится на собственных помочах, то, значит, он запутался основательно. Посижу, подожду на всякий случай, благо вечер хорош, и я один».
