Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус
На краю толпы возникли смутно знакомые лица — где я их видела?
— Сидя в кресле, лучше держишь прицел, и меньше бросает ствол в сторону. Особенно когда стреляешь очередями по три выстрела, — раздался снизу голос Тони, которого в этот момент подкатывали к нам полицейские юноши. — Благодарю вас, джентльмены. Я снова с вами, милые дамы. Переполненный бесспорно полезной для каждого информацией про беспощадную борьбу в хлебном бизнесе в колонии.
— Кто с кем борется, мой дорогой?
— Местные жители с сингапурцами. В Сингапуре начали рекламировать пекарни, где работают одни европейцы. Из этих, жертв несчастья. А здесь взялось за дело Санитарное бюро, борясь, естественно, с антисанитарией и грязью. И вон они, приехали, эти сингапурцы, договариваться с местными об открытии своих филиалов. И с ними — замечательная личность, в качестве переводчика, что ли, не пойму. Как только Эмерсон сказал — «хлеб», и я увидел этого человека, то все сразу вспомнилось. Хлеб. Сайгон. Французские булочки. Это он. А вы меня перебивали, перебивали, не давали грызть ноготь — а как без этого думать?
Вот европеец, который фотографировал пуллера рикши посреди улицы, а рядом с ним — человек с не совсем понятным мне разрезом глаз, почти юноша, на странно тонких ногах, с узким вытянутым черепом. Конечно, я его видела. «Колизеум», бар, Тони рассеянно кивает ему и продолжает беседу с Таунсендом за стаканчиком виски.
— Вон тот полудохлый китаец?
— Дорогой щеночек, он не китаец. Он аннамит. По фамилии Нгуен, по имени — представьте — Ай Куок. То есть «любящий государство», патриот. Нгуен Патриот из французского Индокитая. Очередной коммунистический псевдоним. Я ведь уже сказал — Сайгон? Говорят, его французские булочки были очень хороши. Но пекарем он был давно. д еще жил во Франции, создавал там коммунистические организации, а еще…
— А что он делает тут сейчас?
— А это великий вопрос, моя любовь закатных дней. Потому что предпоследний раз, когда я с ним виделся, он был инструктором той самой военной школы в Кантоне, где начальником был гражданин Чан Кайши. Причем инструктором из тех самых людей, которые постепенно забирали в свои руки все — школу, секретную службу доктора Суня, вообще все, в компании с русскими. Этот аннамит приехал в Кантон прямо из Москвы, или что-то в этом духе. И он был старшим в индокитайской группе курсантов, которые поехали потом делать свою революцию против французских угнетателей. Коминтерн, дорогие дамы. Коминтерн. И перед нами не мелкий человек в этой замечательной организации.
Булочки, билась мысль у меня в голове. Французские булочки. Коминтерн. Франция. Время, мне нужно время. Я уже почти знаю что-то важное, очень много знаю, но события идут слишком быстро.
— Полковник Херберт, — сказала я, — надеюсь, что вы не сообщили о своих наблюдениях этому Эмерсону? Хотелось бы, чтобы нет. Не сегодня. Хотелось бы, чтобы этот человек погулял пока на свободе.
— Только что сказал, — сокрушенно признался Тони. — Мы ведь с Эмерсоном друзья.
— Тони, ты, волосатый, курящий табак пес, — медленно выговорила Магда, — зачем ты сдал этого худого мальчика британцам? Они засадят его в ту же камеру в Пуду, которую освободили от твоего присутствия.
— Он не мальчик, ему за тридцать, он агент очень высокого ранга, — без всякой деликатности отреагировал Тони. — Ты хочешь, чтобы он тут организовал всеобщую забастовку? Или создал красную армию Селангора? Боюсь, тогда тебе не придется играть на саксофоне. Если ты думаешь, что красные хоть чуточку лучше Чан Кайши… И не умеют убивать тысячами…
Я увидела слева, в толпе у Селангорского клуба, движение. Один индийский констебль быстро обходил толпу сзади, между людьми и верандой клуба. Сам Эмерсон, с другим констеблем, выбирались из толпы спереди, со стороны газона.
— Когда-нибудь я умру, — в очередной раз напомнил Тони задумавшейся Магде. — И это будет самый счастливый день не только в моей жизни.
В данном случае я абсолютно всерьез была склонна с ним согласиться, но сейчас мне было не до этого. Что мне делать? Я не хотела, чтобы этого человека арестовали сегодня и сейчас. Потому что тогда наверняка произойдет сразу много событий, которых я еще не понимаю.
Нгуен Ай Куок — Нгуен Патриот — неторопливо прогуливался на тонких ногах вдоль низкой ограды Святой Мэри, приближаясь к нашей компании. Полицейских на паданге было минимум человек десять, на дежурстве и просто так.
Темные глаза Нгуена Патриота встретились с моими. Я быстро перевела взгляд на Эмерсона с помощником, потом на индийца, который уже выходил на аллею за спиной Нгуена. Снова посмотрела на него.
Аннамит плавным движением присел поправить застежку на сандалии, дернул головой назад, мгновенно все понял, опять перевел на меня взгляд — лицо его было отрешенным, лишенным выражения.
Я медленно, два раза двинула взглядом к «роуял энфилду», стоявшему от нас в нескольких шагах. Ему нужно было только нажать на кнопку и топнуть ногой по педали. Я снова обозначила мотоцикл взглядом и опять на миг встретилась глазами с худым аннамитом, начавшим чуть сгибаться, как перед прыжком.
Эмерсон на газоне перешел на быстрый шаг, он и два констебля поравнялись с выходом из церкви.
Я повернулась к Магде и Тони, делая вид, что продолжаю беседу. Знаком ли этот юноша с мотоциклами? Если нет, то тогда единственная его надежда — это…
Как будто по моей команде, толпа европейцев у церкви зашевелилась и начала пятиться на тротуар, по которому уже почти бежали констебли.
Из дверей церкви, которые распахнулись и исторгли звуки органа, вышли под руку молодой неуклюжий мужчина с букетом орхидей на лацкане черного сюртука и англичанка-коротышка в белых цветах. С зеленовато-карими глазами, носом и губами, сложенными в характерную заячью гримасу. Для англичанки совсем неплоха, по крайней мере в такую минуту.
Толпа с тротуара бросилась вперед, забрасывать эту пару рисом и цветами, с края паданга туда же двинулось множество зрителей.
— Машинист локомотива и сестра милосердия, — сказал один джентльмен другому, совсем Рядом со мной.
В него врезался индийский констебль, Эмерсон с напарником головами вперед неслись сквозь праздничную толпу.
— Р-р-р, — раздалось у меня за спиной.
Тощий Нгуен казался каким-то эфемерным созданием, согнувшимся на моем толстом черном звере. Он ехал совсем медленно, явно пытаясь разобраться с управлением, но ехал — от церкви по короткой аллее, которая выводила его к Секретариату и ложно-индийской башне с часами.
Толпа вокруг меня заметалась, пытаясь увернуться от бегущих полицейских.
— Недокормленый гаденыш ворует твой мотоцикл, — вполголоса сообщила Магда, косясь со значением на мою сумочку.
— Я заметила, — сухо сказала я.
Мотор глухо взревел на повороте. Все, даже из маузера тут попасть было бы невозможно. Мимо длинных красно-серых мавританских аркад, оставляя за собой облачка сизого дыма, налево, через мост, к рынку и китайским кварталам. Конец.
Я медленным эффектным движением прижала руки к губам: ах, мой мотоцикл! Он украл мой мотоцикл!
Орган в церкви смолк, а полицейский оркестр радостно заиграл «Жизнь — это лишь миска черешни», так, будто это был очередной полковой марш.
О ФЕНИКС МИЛЫЙ
Я могла бы подождать в кабинете у Робинса, куда он пригласил меня — а сам пошел, сотрясая пол, подписывать мои бумаги.
Но пока я стояла у него в дверях, размышляя, садиться ли мне к столу, сзади послышались шаркающие шаги. По коридору осторожно продвигался темноликий, в седых локонах волос, индийский дедушка — похоже, отставной констебль, а ныне мирный охранник полицейского участка.
В чуть вытянутых вперед руках он нес высокий чайник, металлический, поцарапанный, с крышечкой — нес его, укутав горячую ручку чистой, но весьма серой от времени тряпочкой, наверное, бывшим полотенцем.
И запах чая — чая, чая, настоящего, такого, что умеют делать только индийцы — невидимым шлейфом полз за ним по коридору.
За этим шлейфом шла я. Добралась вместе с ветераном почти до выхода — там, у регистрационной стойки, его дожидался на деревянной скамье еще один такой же индийский дедушка, с пузатыми металлическими стаканчиками и всем прочим.
Я выставила в дверной проем свой внушительный нос и громко понюхала воздух. Оба индийца переглянулись и захохотали. После чего тот дедушка, что заведовал стаканчиками, вручил мне один из них, наполненный этим вот, самым настоящим, чаем. И еще я получила два больших куска желтоватого пальмового сахара, гнутую ложку и щедрую дозу горячего — обязательно горячего, и, конечно, в пузырьках по краю! — молока. После чего я сделала первый осторожный глоток, в очередной раз ощутив, каким должен быть правильный вкус чая: между свежей травой и сушеными фруктами.
