Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна

Забрав анализы и клочок серой бумаги, полковник ушел к себе.

Когда Сергей Петрович дал пани Полонской фотографию Крижача, та не поняла, для чего он это сделал. Надев очки, старушка долго рассматривала фото, а потом вернула.

— Кто то, пан майор?

— Пани Полонская никогда раньше этого человека не видела?

— Не.

Но широкое серое пальто старушка узнала сразу, как только Наливайко вынул его из чемодана и накинул себе на плечи.

— То, прошу пана майора, плащ пана Яна. Я помню его.

Она догадалась, что за человек был на фотографии, и попросила еще раз показать ее.

— О, то он, то он! Я теперь узнаю пана Яна по носу.

Но верить ей было трудно. Пальто изготовлено фабрикой массового пошива. Фасон стандартный. Цвет материала обычный. А пальто у нее ассоциировалось с фотографией. И теперь она опознала «пана Яна», хотя не могла его узнать всего несколько минут перед этим. В конце концов… пальто могли у Крижача взять напрокат. И «пан Ян» мог быть не Яном, который посетил Дубовую полгода тому назад, а другим человеком, который сработал под Яна. А когда Яну стало угрожать разоблачение, его убрали. Так возникла еще одна версия.

— Прошу пана майора сказать мне, это и есть мардер, который за́бил Нину?

— Не знаю, пани Полонская. Но, может быть, и он, — попробовал Наливайко уклониться от прямого ответа.

Но для старушки этого было достаточно.

— Прошу пана майора, возьмите меня на суд. Я там прямо скажу про него. Я там скажу, что этот пан Ян не поляк, он бандит, мардер… Он не католик, прошу пана майора.

Сергей Петрович обещал выполнить просьбу старушки, тем более, что она действительно должна была выступать свидетельницей, когда преступники предстанут перед судом.

Наливайко приехал из Рымник на следующий же день. Он торопился доставить к сроку показания пани Полонской. При обсуждении собранных данных разгорелся спор.

— Экспертиза признала самоубийство, — сообщил Иванилов.

— Тут вкралась какая-то ошибка, — досадовал Иван Иванович.

— У меня в голове бродит одно предположение. Но с экспертизой спорить трудно.

— Такие люди, как Крижач, никогда не расстаются с жизнью добровольно. Нет таких обстоятельств, которые заставили бы их наложить на себя руки. Сделать подлость — убить ребенка, расстрелять целое село, устроить Майданек, Треблинку, Кочжедо — на это они мастера. Но умереть добровольно… не хватает силы воли, — поддержал капитана Сергей Петрович.

— Не обязательно иметь силу воли. У преступников ее часто заменяет отчаяние. Но вы оба зашли в область психологии. Мои сомнения основываются на более реальном. Вот, познакомьтесь с анализами и заключением экспертизы. А заодно полюбуйтесь на предсмертную записку Крижача.

Майор и капитан тщательно перечитали эти документы.

— Вот, чёрт возьми, — выругался майор. — Получается, что действительно самоубийство.

— Я тоже вначале так думал. Но тут, как и всюду, есть «но»…

— Какое же? — любопытствовал Иван Иванович.

— Помните, на столе рядом с почти пустой бутылкой валялись опрокинутый стакан и распечатанная банка консервов?

— Помню, — Долотов не понимал, к чему клонит полковник.

— Сколько в бутылке граненых стаканов?

— Три.

— А бутылка на столе была почти пустая.

— Но это же просто объясняется: догадываясь, что от мышьяка придется мучиться, перед смертью напился пьяным, — высказал свое мнение майор.

— Но вы забыли о «завещании». «Будь все проклято…» Это писалось не в пьяном состоянии, а скорее при болезненных схватках. Видите, первые буквы ровнее последних.

— Так вы, Аркадий Илларионович, думаете, что спирт пил не один Крижач?

— Теперь дальше. Консервы в банке были наполовину съедены. Качественный же анализ в желудке Крижача консервов не показал.

— Об этом я и не подумал! — обрадовался Иван Иванович.

— Значит, его все-таки отравили!

— Рассказывая все это вам, я и для себя кое-что уточнил. Мне все дело представляется так: Крижач участвовал в убийстве и во всех последующих бандитских операциях. Руководство шайки опытное, а поэтому Крижача метили в жертву с самого начала. Бланк телеграммы, вызывавшей Дубовую в Пылков, написан почерком, схожим с предсмертной запиской. А телеграмма отправлена пятого ноября.

— Неужели Крижач мог подписать такую телеграмму? Это же для него равносильно приговору.

— Умственными способностями он, конечно, не отличался. Но телеграмму, по-моему, отправлял не он. Почерк подделали… Теперь вернемся к покушению на Веронику Антоновну. Начнем с фактов. К Дубовой приехал Крижач, а к Калинович — Замбровский. «Пан Ян» явился к Полонской под видом мужа Дубовой. Замбровский к Калинович — под видом хорошего знакомого ее брата. «Пан Ян» тонко сыграл на религиозных чувствах католички, Замбровский использовал любовь Калинович к брату. «Пан Ян» не мог заранее знать тех бытовых подробностей, которыми он пользовался, их ему подсказали. В таком же положении был и Замбровский. Выходит, и тут и там один и тот же почерк преступления.

— Товарищ полковник, — заметил капитан. — Вы обратите внимание: «пан Ян» умен и хитер, он артист и психолог. А, судя по поведению Крижача в институте, в семье, на работе, он глуп. Значит, «пан Ян» только сработал под Крижача. По-моему, «пан Ян» — это и есть резидент.

Иванилов минуту размышлял над этими доводами. Он сидел в кресле, морщил лоб и хмурился. Затем его лицо просветлело.

— Резидент? Вполне правдоподобно. Но это предположение не только не опровергает, а, наоборот, доказывает, что дело Калинович и дело Дубовой еще далеко не окончены.

— Конечно, — согласился Иван Иванович. — Там и тут — одна тайна. Только надо найти еще какие-то связи между этими делами. Пока для нас они связаны только знакомыми или мнимыми знакомыми.

— Вы имеете в виду Игната Хмыза?

— Его в первую очередь, так как он покушался на Калинович. Но есть один действительно общий знакомый у Дубовой и Калинович. Это Дробот.

Наливайко рассказал все, что слыхал от Валуева.

— Занятное совпадение, — проговорил полковник. — Но к Дроботу мы вернемся немного позже. Что вы еще можете сказать о Крижаче?

— Не лучше ли было бы для бандитов, если бы он жил? — спросил майор.

— Не думаю. Им нужно было свалить всю вину на одного. А кроме того, отравление было произведено так же аккуратно, как и другие преступления. Те, кто кроются за этим делом, думают, что искусной мистификацией самоубийства сбили нас с истинного пути. Теперь они ослабят свою осторожность, а мы этим должны воспользоваться.

— Но как же все-таки удалось отравить, не оставив после себя следов?

— Можно только предположить. В квартиру Крижача вошли двое. Поставили на стол бутылку и стаканы. Крижач распечатал консервы. Свидетельство этому — почерневшие капли томата на лезвии. Нарезали хлеб. Разлили по стаканам спирт. В это время гость попросил Крижача выйти, — может быть, за водой, чтобы запить спирт-сырец, — и всыпал в стакан порошок мышьяка и размешал. Пока Крижач отсутствовал, яд успел раствориться в спирте. Затем вместе выпили. За едким вкусом спирта Крижач не заметил привкуса мышьяка. Когда он ощутил боли в животе, ему подсунули заранее заготовленную записку. А возможно, что Крижач, поняв, что его отравили, хотел сам написать что-то. Но не успел. Схватил левой рукой бумажку и повалился на пол. Отравитель был настолько «гуманен», что для уменьшения боли добавил в мышьяк опиума. Но это ему нужно было, скорее всего, для того, чтобы Крижач умер без особого шума.

— Что же… это довольно правдоподобно, — согласились оба слушателя.

— Пока все рассуждения построены только на теории вероятности. Надо еще проверить их. Вот мы сегодня собрались все вместе, и я хочу воспользоваться такой оказией. Надо будет разобрать и рассортировать все бумаги, которые мы взяли на квартире Крижача. Я уже кое-что приготовил к вашему приходу.

Началась кропотливая работа. Полковник читал вслух каждый листок, советовался с майором и капитаном. Так письма они разбили на четыре категории: 1) те, которые шли на имя депутата областного Совета; 2) письма, связанные со следовательской работой; 3) от друзей; 4) лично от Дробота.

Остальные бумаги рассортировать было трудно, так как выработать какую-либо четкую систему разбора не удалось.

Взяв очередной лист, полковник прочитал вначале про себя, потом протянул капитану:

— Уже третий почти с тем же самым смыслом. «„Если враг не сдается, — его уничтожают!“ (А. М. Горький). Советская гуманность не может распространяться на врагов народа…» Это всё варианты начала диссертации. По ним можно понять, что Дубовая долго и упорно работала над ней.

— Нина Владимировна всегда отличалась трудолюбием, — заключил майор.