Андрей Ильин - Мы из Конторы
На кухне никого не было.
И в правой комнате.
И в гостиной.
И в ванной.
В спальне, на первый взгляд, тоже.
Но пожарный не поленился поглядеть во второй.
Он обошел спальню, приподнял кровать, глянул туда.
Никого!
Отодвинул штору.
И здесь!..
Подошел к шкафу-купе. Потянул вбок дверцу.
Там тоже было пусто. Совершенно…
Но тут сверху, с антресолей шкафа, что-то выпало! Что-то большое и невозможно тяжелое. И то, что выпало, навалилось на пожарного всей своей массой, подминая и опрокидывая его навзничь и выворачивая ему шею.
Что такое?!
А-а… Так это, видимо, спасаемый, который прятался в шкафу, на верхней полке, где задохнулся, потерял сознание и так неудачно вывалился!
Только отчего он так отчаянно молотит руками и ногами? Или он все же в сознании? И отказывается спасаться?
А ведь — отказывается! Глазищами сверкает, рычит по-звериному и отчаянно матерится. По-русски. А в руках у него большой остро заточенный кухонный нож.
Которым он так неудачно ткнул пожарного в грудь. Исподволь, снизу, почти без замаха, как бьют только профессионалы и урки со стажем!..
Коротко взблеснув, нож ткнулся в тело, под самое сердце, прорезав серебристую ткань огнезащитного костюма и пропоров подкладку. А дальше не пошел, хоть погорелец наваливался на него изо всех своих недюжинных сил. Не шел нож — соскальзывал в сторону!
Потому что дальше был кевларовый с вшитыми пластинами титана бронежилет! Который не то что ножичком — пулей не проковырять! Предусмотрительный оказался пожарный — знал, что разнервничавшиеся погорельцы, бывает, кидаются на своих спасителей с острыми и тяжелыми предметами. Вот он и подстраховался!
Как ни старался, не мог потерпевший зарезать своего спасителя! Потому что тот, перехватив его руку, выкручивал ее в сторону.
Так они и катались по полу, пыхтя и лягая друг дружку.
— Врешь гнида — не возьмешь! — хрипел полковник Городец, пытаясь вырвать руку. — Думаешь, самый хитрый?! Да?! Я же знал, что ты придешь! И немцы знали!
Дыму, падла, напустил!.. Это ты им — Гансам про пожар втер, а мне — хрен, я сразу понял!..
И верно — понял, еще только когда дым учуял и услышал крики: «Пожар!»
Какой, на хрен, пожар?! Никакой это не пожар, а поджог! Он, коли захотел бы прорваться сквозь оцепление, поступил бы точно так же — рванул пару противопехотных мин и под их гром, под дым и пожар просочился сквозь часовых!
Оттого, как только охранник дернулся к двери, полковник встал у него на пути.
— Сиди, гад! — рявкнул он по-русски.
Но хоть и по-русски, охранник его понял.
— Но пожар! — возразил он.
— Какой пожар — то, дурак, за мной пришли. А пожар — это так, декорация! Даже не думай отпирать — там они, на лестнице!
Немец было послушался, но когда в квартиру стал прибывать дым, а во двор — машины с мигалками, вновь засобирался восвояси.
— Надо спасаться!
Но Herr Baumgartman вцепился в него мертвой хваткой.
— Только попробуй, только сунься!
Но немец дергался, пытаясь высвободиться.
— Пожар, пожар! — испуганно лепетал он. — Надо бежать! Надо спасать жизнь!
Ну что за балбес?!
— Черт с тобой, — согласился Herr Baumgartman. — Иди… На хрен!.. Только сперва пушку оставь! Тебя они не тронут, а мне без нее капут!
Но охранник «пушку» не давал, отдирая от себя чужие руки.
Пристукнуть бы его, чтобы он не дрыгался, да забрать ствол без всякого спроса! Но только без толку забирать, потому что в соответствии с каким-то там идиотским параграфом какой-то там их дурацкой инструкции телохранитель держал оружие и патроны отдельно!
— Где патроны? — орал, выпучивая глаза Herr Baumgartman.
— Nein, nein!.. — бубнил охранник.
Когда в дверь заколотил топор, выяснять, где патроны, было уже поздно, и полковник, отбросив глупого «фрица», кинулся на кухню, где схватил нож поувесистей.
Хрена лысого он без боя сдастся — хоть пару своих приятелей, а на тот свет за собой утащит!
Но прихватить не удалось! Потому что сунувшийся в шкаф «пожарный» оказался ловким малым, успев прореагировать на нападение, и оказался предусмотрительным, поддев под серебристый костюм «броник».
И теперь Herr Baumgartman катался с ним по полу, пытаясь использовать преимущество своего веса.
— Задавлю падлу! — яростно хрипел он.
И задавил бы, кабы пожарный, как-то исхитрившись, не перекинул его через себя хитрым приемом, припечатав со всего маху затылком к полу.
— Здоровый, чертяка! — сказал, тяжело дыша, пожарный.
Сказал — по-русски.
Потому что в огнезащитном костюме его никто не мог услышать. Кроме — него самого.
И опустился подле недвижимого тела.
Ну вот — и свиделись!..
Вот он, виновник торжества. Его торжества! Тот самый предатель. Которого следует убить. Ему! Потому что затем он сюда и прибыл! Затем, чтобы привести приговор в исполнение!
И он выполнит то, зачем его сюда послали. Прямо теперь! Потому что никто ему в том помешать уже не сможет! Все те, кто мог ему помешать, теперь спасаются от пожара сами и спасают мирное, которому ничего не угрожает, население!
Не до него им теперь! Он всем им нашел занятие!..
Пожарный, бывший «чистильщиком», сидел, переводя дух и собираясь с силами.
Еще мгновение, и его миссию можно считать завершенной.
Нет, он не станет его резать.
И не будет душить.
И не выбросит с пятого этажа.
Зачем следить там, где можно этого избежать?..
Приговоренный к высшей мере задохнется в дыму пожара — наглотается дыма и отравится продуктами горения. По крайней мере так установит вскрытие! И станет единственной во всем этом пожаре жертвой!
Чистая смерть…
Немцы, конечно, установят факт поджога, найдя остатки «взрывателей» и оплавившиеся шестеренки будильников. Но только поджога. Доказать, что их подопечного убили, — они не смогут! И даже если поджигателя арестуют, его будут судить за пожар и нанесение ущерба здоровью, повлекшего смерть потерпевшего, а не за преднамеренное убийство.
Это если возьмут!.. Потому что взять его надо еще умудриться — кто догадается искать злоумышленника, облаченного в пожарную униформу, среди пожара и пожарных? Кто сможет опознать его в огнезащитном костюме? Да и кто будет опознавать, когда он согнал сюда без счету пожарных машин и пожарных расчетов, которые друг дружку в упор не знают?! Да он полночи еще может здесь бродить, принимая благодарности от спасенных жителей.
Нет, здесь все чисто!
Он доделает свое дело, спокойно спустится вниз, отойдет куда-нибудь в сторонку, избавится от «маскарадного» костюма и тихо исчезнет в дыму и пламени! Которые сам же и учинил! Как Люцифер…
Время у него в запасе есть — огонь они собьют быстро, а вот дым рассеется еще не скоро, потому что использованная им «адская смесь» чадит очень долго.
Ну что — пора?..
Он расстегнул костюм и вытянул из кармана дымовую шашку. Небольшую. Маленькую. Но не столь безобидную, как те, другие.
Он достал дымовую шашку и резиновый мешок, который натянет на голову бездыханного предателя.
Затем подожжет «дымовуху», сунет ее в мешок и затянет шнурком горловину. Через мгновенье дым заполнит внутренний объем мешка и наполнит легкие жертвы, вытесняя из них кислород. Он умрет, не приходя в сознание, даже не поняв, что произошло. Умрет от продуктов горения, что осядут в его бронхах…
Это будет легкая смерть. Которую предатель, возможно, не заслужил.
Но все же это будет — смерть!..
«Чистильщик» приподнял обреченному полковнику голову и потянул вниз, к плечам, мешок. Голова пролезала легко, потому что мешок был просторный, дабы нагар, осевший на коже и волосах, был равномерным.
Вот и все…
Голова оказалась в мешке.
«Дымовуха» — в руке.
Осталось чиркнуть колесиком зажигалки…
Меч правосудия был занесен. Нужно было лишь опустить его.
Но…
Глава 40
Herr Kuznezov сидел в тюрьме. В престижной — в Матросской Тишине. Компания подобралась замечательная — один задолжавший государству пару миллиардов долларов олигарх, один вор в законе, серийный маньяк, людоед и убийца, и он — Herr Kuznezov.
Herr Kuznezov уже успел сознаться в совершении трех десятков особо опасных преступлений, отчего сокамерники его уважали. И не обижали.
— Ты, главное, все отрицай! — учил его олигарх. — Тверди, что никаких противозаконных деяний не совершал и никаких умыслов не имел.
— А я и не имел. И не совершал, — говорил Кузнецов.
— Молодец! — хвалил его вор в законе. — Иди в глухой отказ, лепи горбатого, требуй «очников» и адвокатов, не то тебе легавые четвертак намотают.
— Я и так отказываюсь, потому что ничего не сделал!
— Я тоже ничего, — подсаживался к нему, заглядывал в глаза и тихо говорил маньяк. — Я их пальцем не тронул.
