Конец Большого Юлиуса - Татьяна Григорьевна Сытина
Робертс завел патефон. Через несколько минут все танцевали, смеясь и скользя по траве. Мадж принялась обучать Биллиджера танцевать самбо, но вскоре Робертс отозвал его к своей машине. Мадж начала было отплясывать с шифровальщиком, но супруга Робертса покачала головой и глазами показала ей в сторону машины, почти скрытой в рустах, где возились над чем-то Биллиджер и Робертс. Мадж бросила шифровальщика и послушно направилась к Биллиджеру, но на полдороге ее остановил голос Робертса.
— Мы немного заняты, Мадж! — сказал он совершенно служебным тоном. — Мистер Биллиджер помогает мне разобраться в одной технической трудности. Не ходите сюда, мы в трусах, мы разделись, чтобы легче было возиться с машиной…
Мадж покраснела и вернулась на лужайку,
Выпили за Биллиджера в трусах.
Пикник шел своим чередом. Принялись кувыркаться на траве и инсценировали бой быков. Пели хором русские песни.
Робертс и Биллиджер попрежнему возились у машины. Биллиджер маленькой лопатой копал яму, ссыпая каждую горсть земли в место, специально очищенное от листьев, рядом. Когда яма углубилась, сэр Робертс быстро передал ему небольшой кожаный чемоданчик, не больше тех, с какими ходят футболисты и балерины. Биллиджер также быстро втиснул его в яму и принялся закапывать. Потом они аккуратно накрыли яму срезанной ранее крышкой из дерна, забросали листвой. Покурили, отдыхая, вытерлись одеколоном, надели брюки и вернулись на лужайку.
— Не понимаю, дорогой, куда ты скрылся! — обиженно сказала супруга. — Ведь здесь нет балета!
— Да!.. — с сожалением согласился сэр Робертс. — Здесь нет этих прелестных созданий. В восемнадцатом веке были чрезвычайно распространены балетные пасторали на свежем воздухе. В парках! Представляю себе, какое это зрелище!
— Мадж! — с тихой яростью сказала супруга сэра Робертса. — Станцуйте моему мужу бугги-вугги. Это почти то же самое!
Мадж смущенно улыбнулась и встала.
А через два дня здесь же устроили пикник Горелл и Юля. Горелл сам предложил поехать за город в знак примирения. Юля хотела взять на весь день машину. Горелл отказался. Он заявил, что они поедут на поезде, — так приятнее, по-студенчески.
— А я хочу на машине! — упрямо твердила Юля. — Я не пойду пешком. И что за страсть лезть в какую-то глушь? Поедем, как все нормальные люди, в Химки, в ресторан!
Видя, что ему не удастся отговорить Юлю, Горелл выругался и «признался».
— Мне надо взять товар! — грубо сказал он. — Лак заграничный! Теперь понимаешь?
— Понимаю! — злобно сказала Юля. — Разве ты сделаешь что-нибудь просто так? От души? Как все люди?
«Ладно! — мысленно сказал себе Горелл. — Когда-нибудь я ее все-таки убью. Когда буду уходить. Задушу, причем медленно».
От этой мысли ему сразу стало легче, он поцеловал Юлю и застегнул ей туфли. Она начала толстеть и не любила теперь наклоняться.
Горелл вообще очень легко ориентировался, к тому же Робертс переслал ему точный план, и он без труда вынул из дерна чемоданчик, вложил его в рюкзак и сразу стал торопиться домой.
Дома он напоил Юлю, а когда она уснула, вышел на кухню и раскрыл чемоданчик.
Сверху лежали деньги и документы. Под ними — части прибора, обернутые в черную замшу. Горелл знал этот прибор; развернув небольшой пропеллер, он взглянул на фиолетовый блеск металла и покачал головой. Уходить будет трудно: эта штука поставит на ноги много опасных для него людей.
Теперь оставалось получить взрывчатку, и можно будет приступить к осуществлению диверсии.
Горелл запер чемоданчик в шкаф и лег спать.
Спал он спокойно.
Утром неожиданно пришел портной.
Войдя в переднюю, он огляделся и спросил, нет ли в доме сердечных капель, он забыл взять с собой нитроглицерин, а чувствует себя плохо…
— Вы что, взбесились? — злобно осведомился Горелл, вытеснив его на кухню и захлопывая дверь кухни перед носом Юли. — Кто вам разрешил ходить ко мне?
— Есть срочное сообщение! — сказал портной, щупая свой пульс. — Думаете, интересно идти к вам? А если у меня случится инфаркт? Вот возьмите!
Он втиснул в руку Горелла капсулу и ушел. Юля рвалась в кухню, Горелл открыл ей дверь и сам заперся в ванной. Встав на табурет, под лампочкой, в лупу он прочитал внеочередное сообщение Робертса.
«Меняем связного. Первая встреча за городом, карта прилагается, седьмого июля в двенадцать дня. О дальнейшем договоритесь лично».
«Идиотство! — почти вслух сказал Горелл. — Меняют связного! Неужели старик погорел? И в такое время, когда остались считанные дни!»
Ничто не возбуждало в Горелле такой ярости, как неожиданная смена связных.
Во-первых, это означало добавочную трепку нервов. Непосредственной связи с руководством нет. Проверить сообщение нет возможности. Доверять ли новому связному? А что, если провокация?
И, как назло, в этот же день пришлось ехать за взрывчаткой.
После полуторачасового переезда в электричке Горелл и Юля добрались до места, указанного в карте Робертса. На траве еще виднелись остатки второго пикника. Юля постелила плащ, легла навзничь и принялась рассматривать размытые, волнистые облака.
— Как много неба! — сказала она Гореллу. — Иди сюда, посмотри вместе со мной! Какое оно чистое и большое…
Горелл молчал. Он курил и бродил по кустам, прощупывая носком правой ноги почву, отыскивая кусок подрезанного дерна.
— Не хочу я мандариновый сад! — сказала грустно Юля. — Пускай сосенки будут, лишь бы дома, в России… И зачем нам целый дом? Все равно детей нету. Купим полдачи где-нибудь под Москвой, и хватит. Соседи за стеной будут…
— Помолчи! — резко сказал Горелл. Он только что почувствовал, как сдвинулся под ногой травянистый покров. — Можешь ты помолчать хоть немного?
Возвращались они домой уже в сумерки, усталые и молчаливые. Юля с ужасом спрашивала себя, зачем ей этот чужой, злобный человек. Словно угадав ее мысли, Горелл наклонился и спросил:
— Устала? Ничего, скоро приедем.
Юле стало еще страшнее. Как никогда остро она почувствовала, что за теплой интонацией его голоса нет чувства. Ничего нет, пустота… Что же это такое? Как дальше жить?
А Горелл, откинувшись на спинку сиденья, думал о встрече с новым связным. Что ж, может быть, Робертс просто страхуется? У Горелла был однажды случай, когда подменили связного просто потому, что он слишком много знал. Вероятно, и
