Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении

Я не живу в отеле и лишен возможности держаться с такой же важностью, поэтому сворачиваю за угол и оказываюсь на Йоханесгассе, где мне улыбается счастье в виде свободного места для парковки — большой редкости в сколь прекрасном, столь и перенаселенном городе, как Вена.

Если, находясь, к примеру, в Париже, захочешь посидеть в каком-нибудь кафе-кондитерской, шанс напасть на подобное заведение почти нулевой, поскольку французы больше любители алкоголя, чем поклонники сладкого. Зато Вена полным-полна кафе-кондитерских, и самое знаменитое из них располагается в отеле «Захер», носящем имя создателя легендарного торта.

Застаю Петко, сидящего за угловым столиком, как раз в тот момент, когда он пробует вышеупомянутое лакомство, запивая его ароматным капучино. Знаю, что испорчу ему аппетит, но обстоятельства вынуждают меня присесть за его столик. При этом не упускаю случая пожелать ему приятного аппетита.

— Мерси, — отвечает он. — У меня такое чувство, что, куда не ткнись в Вене, всюду встретишь Эмиля Боева.

— Ты переоцениваешь мои возможности, однако не так уж далек от истины. Ты не избавишься от меня до тех пор, пока будешь юлить, умалчивая о главном.

— Что ты имеешь в виду?

— Наркотики.

— Шшш! — шипит он, чуть не подавившись.

— Нечего на меня шикать, говори лучше все, что тебе известно. И на сей раз без недомолвок — все как есть.

Когда нужно, я умею сделать выражение своего лица по-настоящему угрожающим, а в этот момент оно у меня просто леденящее душу. Петко знает меня много лет, и ему известно, что это выражение означает. Поэтому, забыв о божественном торте, он приступает к исполнению второй части своей «Неоконченной симфонии».

Задание, с которым Манасиев послал его сюда и которое Петко пытается представить второстепенным, — на самом деле основное: дискредитировать Табакова, подсунув ему изрядное количество наркотика и выставив наркоторговцем. Операция, в основном, должна быть осуществлена неким Сарафом из Цюриха и его подручным Бобби. Характер действий будет зависеть от конкретной ситуации, но главное — скомпрометировать Табакова в глазах местных властей.

— И в чем смысл этого бредового плана? — спрашиваю. — Что получит Манасиев, подмочив репутацию Табакова?

— Может, и ничего, но это его последняя возможность. Уже ясно, что добровольно ТТ не отдаст ни доллара. Вместе с тем существует реальная опасность, что в конфликт вмешается какая-нибудь неконтролируемая сила. Поэтому, по мысли полковника, единственный оставшийся шанс в том, чтобы испортить репутацию Табакова в глазах австрийских властей и тем самым склонить их к его передаче нашему правосудию.

— «Неконтролируемая сила»… Угадываю в этой фразе пафосный стиль Манасиева. Как ты считаешь, что он имеет в виду?

— Откуда мне знать.

— Ладно, оставим это. Где наркотик?

— Какой наркотик?

— Не строй из себя идиота. Тот самый, который намерены использовать для компромата.

— Откуда мне знать.

— Где вы его спрятали?

— Откуда мне знать.

— Если ты еще раз повторишь эту фразу, клянусь, я разобью этот стул о твою голову.

Он со страхом смотрит на меня и, убедившись, что я не шучу, бурчит:

— Его привезут завтра.

— Когда и где его тебе передадут?

Он собирается, видно, спросить: «Почему — мне?», однако встречает мой тяжелый взгляд и говорит:

— Завтра, в девять… Позади здания Художественно-исторического музея.

— И куда ты его хочешь подсунуть мне — в машину или в дом, не смущаясь подвергать опасности несчастную женщину?

— Да погоди ты, Эмиль, почему — тебе… почему я…

— Так положено. Сказано ведь: сделавшему тебе большое добро, отплати еще большим злом.

Когда-то он считался железным человеком, человеком без нервов. Однако сказывается возраст. В его глазах появляются слезы. Он пытается схватить меня за руку, но я отдергиваю ее, и он, запинаясь, бормочет вполголоса что-то в том смысле, что да, может, эти типы и вправду рассчитывают использовать его против меня, но разве могу я поверить в то, что он согласился стать моим палачом намеренно — он, который всегда помнит, что обязан мне жизнью, он, который… и так далее и тому подобное.

— Да разве ты не видишь, что именно эту роль тебе и отвели — роль палача!

— Это потому, что они не знают о наших отношениях… никто не знает… даже Манасиев.

— А сам-то ты знаешь?

— Что «знаю»?

— Единственно важное: знаешь ли, как поступить, когда тебе предадут героин и прикажут: «Подложи этому дурачку!»?

— Знаю. Я сразу предупрежу тебя.

— И где ты меня найдешь, чтобы предупредить?

— Где скажешь.

— А как же я тебе скажу, если до этой секунды ты молчал как рыба, и продолжал бы молчать, если бы я не задал тебе встряску, чтобы расшевелить!

— Прости, браток. Я так запутался с тех пор, как Манасиев навязал мне эту кошмарную операцию, что, может, и вправду сделал что-то не так.

Он осматривается по сторонам, дабы убедиться, что нас никто не подслушивает, хотя в этот обеденный час кафе явно не кишит осведомителями, и доверительно шепчет:

— Я еще вчера думал тебе сказать об этом, но не решился. Если бы сказал, ты сразу понял, что я не собирался тебя предавать. Эмиль, я больше не вернусь в Болгарию.

Эта торжественная декларация заслуживает того, чтобы быть отмеченной соответствующим заказом, который я и делаю официантке в белом фартучке и белом чепчике. А когда порции торта и напитки принесены, кратко инструктирую Петко, как ему следует поступить в том случае, если его желание помочь мне не лицемерно.

— Придешь в условленное время на аллею позади Художественно-исторического музея. Когда тебе передадут героин, ты возьмешь его, выслушаешь инструкцию и пойдешь направо. Я найду удобный момент пересечься с тобой и возьму у тебя пакет. Потом — каждый своей дорогой.

Собираемся вставать, как вдруг мне приходит в голову спросить:

— А этот негодяй Бобби, где он остановился? Не верится, чтобы в «Захере».

— Еще чего, в «Захере»! Он в гостиничных комнатах над «Сити-баром», возле которого ты меня поджидал.

Итак, найти Бобби просто. Я знаю, где находится «Сити-бар», знаю Бобби, и все же, как уже не раз говорилось, вещи редко оказываются столь же однозначными, какими выглядят. Надо добраться до этого негодяя раньше, чем он смекнет, что я его ищу, иначе он сбежит или натравит на меня всю местную наркомафию. Заявиться прямо в бар было бы глупо, но и торчать в гостиничном холле мне тоже не пришлось, поскольку никакого холла там не оказалось. При входе с одной стороны — бар, с другой — лестница, ведущая к номерам, а посредине — окошечко, за которым сидит администратор, и доска с висящими на ней ключами. Ко всему прочему, ни я, ни Петко не знаем настоящего имени Бобби.

— Я хотел бы снять номер, — сообщаю я дежурному.

— На какой срок?

— На один вечер.

— На один вечер можно. Оплата вперед.

Плачу, беру ключ и поднимаюсь по лестнице, не спрашивая, какой этаж, поскольку гостиница размещается на единственном верхнем этаже — втором. Бросив беглый взгляд на доску, выясняю, что номеров здесь около дюжины. Мой находится где-то возле лестницы, где, по-видимому, шумно. Меня это устраивает: труднее будет заснуть. А делать этого мне не следует.

Интерьер настолько жалок, что даже не заслуживает описания. Воздух сперт и полон запаха нестиранного постельного белья. Какое никакое, а открытие: я до сих пор и не подозревал, что грязное постельное белье может так влиять на атмосферу. Оставляю дверь слегка приоткрытой — настолько, чтобы иметь возможность видеть все передвижения в коридоре. И принимаюсь за свое привычное занятие — ожидание.

Мое бдение начинается часов в шесть вечера и заканчивается где-то около полуночи. В это время замечаю, как по коридору проплывают полинялые джинсы Бобби. Бесшумно следую за ним. Он открывает третью по счету дверь после моей и только хочет ее закрыть изнутри, как замечает, что его действию препятствует чья-то нога. Моя. Он испуганно поднимает взгляд, узнает меня и в то самое мгновение, когда собирается закричать, ощущает своей мордой удар моего кулака.

— Отойди в сторону, — говорю. — Так-то ты встречаешь гостей.

— Да ты мне зубы выбил, — с трудом выговаривает он окровавленным ртом.

— Ну и выплюнь их, чтобы не мешали, — советую ему, запирая дверь.

Его слегка покачивает, но не похоже, что он под кайфом. Во всяком случае, не очень. Несмотря на свой неряшливый вид, Бобби относится к той аристократической касте наркоманов, которые нюхают исключительно кокаин. К тем, которые под действием наркотика становятся буйными, но быстро сникают, как тряпка, как только его действие сходит на нет.

— Садись, располагайся, — приглашаю его и толкаю к продавленному креслу.