Данил Корецкий - Спасти шпиона
Они без приключений прошли до «трупного» подвала на Малой Пироговской. Большую часть дороги Миша двигался в авангарде, как проходческий щит, лишь изредка меняясь с Лешим. Хорь, мрачный, плелся сзади, подгоняя Бруно.
– Он что, уже был здесь? – поинтересовался Хорь у Лешего, когда целеустремленный керченец вырвался далеко вперед.
– Да, – сказал Леший. – Прогулялись тут пару раз. А что?
– Может, ты ему и карту свою подарил на радостях?
– Не пыхти, – Леший отвернулся. – Как там Ритка твоя, кстати? Не звонила?
Хорь ничего не ответил.
Вход в подвал со стороны коллектора опять был загорожен какими-то досками, которые они втроем быстро разобрали. Бруно рук не пачкал, стоял в сторонке. Когда проход оказался свободен, Миша привычно выдвинулся вперед и замер, предостерегающе подняв согнутую в локте левую руку. Хорь не удержался, хмыкнул.
– Мне говорили, там самострел, – обернулся к нему Миша.
– Самострел дальше, Арни, – прошептал Хорь.
– Арни? – не понял Миша.
– Шварценеггер. Арнольд. Терминатор. Ты на него больше похож, чем на аджимушкайского партизана. Аста ла виста, беби!
– Это кино такое? – невозмутимо спросил Миша.
– Ага.
– Ясно.
– Какой самострел? – вдруг забеспокоился Бруно. – Что за дела? Мне про это…
Миша посмотрел на него и приложил палец к губам. Бруно моментально захлопнулся, уже второй раз безмерно удивив всех присутствующих, – всех, кроме, пожалуй, самого Миши.
Самострела в «трупной» не оказалось, и никаких его следов они не нашли. Спуск в ледник был накрыт снятой с соседнего подвала дверью, на которую были навалены камни и мусор.
– Во, напугали, – хмыкнул Хорь. Он первый подошел к леднику и сковырнул носком ботинка кусок застывшего раствора. Кусок полетел в черный провал и беззвучно пропал в темноте. – Что скажешь, Терминатор? Может, враги мину здесь заложили?
– Если мина, то всем хана будет, не одному тебе, – сказал Миша, снимая свой тяжеленный рюкзак и ставя его на пол.
– Эй, свали оттуда, ты!… – рявкнул Бруно на Хоря. – Слышал, что тебе умные люди говорят?
Хорь даже не повернулся в его сторону. Миша приблизился к леднику с другой стороны, включил свой «мегалайт», который разрезал подвал на полосы ослепительного света и густой тени, направил его на заваленную мусором дверь, внимательно осмотрел. Потом выключил фонарь и прицепил его на пояс.
– Ну-ка, помогите. – Он присел и схватился за край двери.
Леший с Хорем взялись с другой стороны, приподняли угол. Мусор зашевелился, тронулся с места и с угрожающим шипением поплыл вниз. Ссыпав камни и застывший цемент в открывшуюся дыру, дверь убрали. Миша нашел забитый когда-то Хорем костыль, закрепил за него тонкий металлический трос, выдал всем альпинистские зажимы (очень фирменные на вид, даже ручки светились в темноте), и они спустились вниз.
Внизу всё было по-прежнему. Или почти все.
Ручей в вымоине разлился, широкая полоса земли вдоль его русла разбухла, напиталась влагой, превратившись в болотце. В тоннеле, ведущем к вентиляционной, стояла жуткая вонь. Не трупы, не жратва, не обычная грязь человеческая… Не поймешь. На двери вентиляционной намалеван красным разорванный надвое схематичный человечек. А из-за двери доносились громкие звуки радио: Валентина Толкунова пела «Поговори со мною, мама».
Всё, всё… да не всё.
Противоположная сторона тоннеля, через которую проходил в прошлый раз Хорь, оказалась наглухо забутована. Цементный «язык» забутовки брал начало с разбросанного по полу битого кирпича и полого поднимался вверх, через четыре метра наглухо упираясь в подпертое двутавровыми балками перекрытие.
Где-то за этим «языком» остался заброшенный секретный узел: пустые сторожевые ниши с колченогими стульями и истлевшей «Памяткой постового», подписанной в далеком 1956 году неизвестным подполковником Караваевым, остатки пульта правительственной связи, тяжелые телефонные аппараты, санузел, через который Хорь в свое время переполз на нижний уровень со стальными бункерами стратегического недостроя, и незапомнившаяся Лешему, но, несомненно, существующая дорога под Кремль. Сейчас зацементированный коридор был похож на глотку мафиози, убитого за болтливость.
– Ничего себе! – сказал Хорь.
– Ничего себе! – сказал Леший.
– Ну, и зачем вы меня сюда привели? – сказал Бруно.
Только Миша ничего не сказал, а полез в свой рюкзак и извлек плоский прямоугольный прибор с ручкой и раструбом-объективом, похожий на любительскую кинокамеру семидесятых годов.
Хорь поднялся по «языку», насколько было возможно, затем достал молоток с острым бойком и несколько раз тюкнул в забутовку. Оттуда с искрой и сухим щелчком отлетел маленький осколок. Леший ловко поймал его в свою огромную ручищу, посмотрел, подбросил в ладони и сказал:
– Они мусор со строительным раствором смешали. – Леший плюнул в сторону двери с разорванным человечком. Теперь из-за нее неслись «Яблоки на снегу». – Бдительные радиослушатели!
– Ничего, развалим! – процедил Хорь и принялся остервенело долбить замуровку. – Первый раз, что ли…
– Толщина четыре метра, плотность семьдесят два процента, объем около четырех тонн, – сообщил Миша, глядя на светящийся экранчик «кинокамеры». – Надо сверлить шпуры и закладывать взрывчатку, иначе никак…
– Что это?! – изумленно спросил маловпечатлительный обычно Хорь и повернулся к Лешему. – Ни фига себе! Ты когда-нибудь видал такую штуку?
– Обычный сканер, – буднично пояснил Миша, выключая прибор и возвращая его в рюкзак. – В Керчи, на барахолке, за пятьсот долларов купил. У военных…
– Ни фига себе! – повторил Хорь. – Что это у вас за Керчь такая?
– Ладно, короче, – противным голосом сказал Бруно, приложился к плоской бутылочке, сделал несколько глотков и вытер губы ладонью. – Мне-то куда лезть?
Хорь устало присел на корточки, положив руки на колени и свесив ладони.
– Закройся, Короткий, – сказал он, пуская дым на Бруно. – То, куда тебе лезть, за этой забутовкой. Так что можешь залезть мне в зад…
В ответ человек-ядро Бруно Аллегро швырнул в него кусок окаменевшего раствора. Кусок, не долетев, раскололся у ног Хоря. Хорь молча встал, с хрустом щелкнул пальцами, собираясь что-то сказать или, скорее всего, что-нибудь сделать с Бруно, что-нибудь такое, что прекратило бы навсегда звездную карьеру человека-ядра, но тут его взгляд упал на рассыпавшийся комок цемента. Он остановился, уставился на пол. Наклонился, поднял что-то и сказал изменившимся голосом:
– Леший…
Леший подошел. Хорь протянул ему замызганный обрывок брезента, когда-то, видно, окрашенного в синий цвет. В двух местах брезент был проклепан ржавыми заклепками.
– Узнаешь? – сказал Хорь. – Это твой старый рюкзак-«кенгуру», ты эти железки у меня дома светоотражательной эмульсией мазал.
Леший взял, осмотрел.
– Точно, – выдохнул он, что-то соображая. – Так я ж его посеял тогда…
– Ага. Я его в говнотечке одной видел, когда искал тебя. Это хрен знает где было, на третьем уровне… Не может быть! Но ведь это ж твой «кенгуру», а?… Его там в клочья порвали и извозили, будто слон жопу подтирал, я ведь помню!
Хорь бросил клок брезента на пол, вытер руки о штаны.
– Откуда он здесь взялся? Кто приволок его сюда? Уроды эти, гномы твои, что ли?… Опять?
– Больше некому, – кивнул Леший. – Выходит, это они от нас замуровались…
– А о ком вы говорите? – спросил Миша. – Кто эти «они»? Ну, которые замуровались? Какие гномы и уроды?
Леший замялся, почесал затылок, перевел взгляд с забутовки на Бруно и обратно на забутовку.
– Ну, это… Как тебе объяснить… В общем…
Миша терпеливо ждал.
– Потом скажу, – Леший полез за сигаретами.
Хорь посмотрел на них обоих, снова уставился в лицо Лешего.
– Терминатор что, не в курсе?… Ты ему не все секреты раскрыл? Странно…
Бруно отошел в сторону, отвернулся и проделал какие-то манипуляции со своим носом, словно капли от насморка закапал. Потом вернулся, поеживаясь и поигрывая сжатыми в кулаки руками. Казалось, его распирает нечеловеческая сила, как экранного супермена.
– Ну что, короче! Я готов к работе! Давно готов. И имейте в виду: Бруно Аллегро не привык тратить время зря!
Леший закурил, сощурился от попавшего в глаза дыма, кашлянул, потом глянул на часы и сказал:
– В общем, так. Есть еще одно подходящее место, где ты полностью проявишь свои таланты. Попробуем там.
* * *Дождь над Москвой не прекращался, гудел на высокой напряженной ноте, заливая город потоками холодной воды. Приправленная мусором, нефтяным маслом и табачной горчинкой, она обрушивалась через решетки ливневой канализации вниз, там бушевала в тесном черном пространстве, закручивалась, смешивалась с фекалиями, одевалась грязной пеной и неслась дальше.
